Ф. Самойлов - Вася Алексеев
Никто Тетявкина не мазал в сурике и не топил в Резерве — пруду возле завода. Наверно, он продолжает здравствовать вполне благополучно, только не появляется теперь в вагонной мастерской.
Всё же приятно помечтать о том, как сведут с ним счеты.
— Братва, — кричит Вася, — пошли и мы топить Тетявку!
— Пошли!.. Топить!..
Они быстро лепят из снега фигуру ненавистного Тетявки и с гиканьем и смехом катят ее к проруби.
У них появляются в эту зиму забавы, каких ребята прежде не знали. Порой эти забавы совсем не безопасны.
По Петергофскому шоссе, по Шелкову переулку, по улицам заставы теперь разъезжают казачьи патрули. Казаки, мрачные бородачи, увешаны оружием. Они разгоняют рабочих, собирающихся на улицах. Взрослые провожают патрули злыми взглядами и бранью. А мальчишки, бесстрашные и озорные дети заставы, стаями носятся за казаками и кричат, подражая их говору:
— Кажу, Кажу!
«Кажу» — по-украински «говорю». В устах мальчишек это слово звучит как кличка.
— Кажу, собаку съел!
— Кажу, долой царя!
Когда казаки, осаживая коней на узкие дощатые мостки, теснят рабочих, мальчишки вылезают вперед и колют лошадей иголками. За всё это легко получить нагайкой по голове или вдоль спины. Казаки бьют наотмашь. Нагайки рассекают кожу под худой одежонкой. Но всё равно вслед патрулям несется звонкое и озорное:
— Кажу, собаку съел!
— Кажу, долой царя!
* * *
Забастовка ремесленников продолжается несколько дней. Потом ребята начинают ходить в училище. Сперва приходят самые тихие, дети рабочих Экспедиции заготовления государственных бумаг. Затем появляются путиловские — Вася Мещерский и его дружки.
Чего они достигли? Немногого в общем. Они еще только учатся бороться. Но мастера и сам Фукс теперь остерегаются давать волю рукам, не так щедры на подзатыльники и зуботычины. Этого ребята всё же добились.
Итоги забастовки можно оценивать по-разному, но ученики первого класса об этом еще не задумываются. Важна сама забастовка. Те, кто затеял ее, — герои. Когда они проходят мимо, малыши застывают в молчании и провожают их восхищенными взглядами.
— А что, а что, — шепчет Вася, глядя вслед Мещерскому, — мы подрастем, еще крепче будем…
Занятия в детских классах идут своим чередом. Программа в школе нехитрая. Закон божий, русский язык, арифметика, чистописание — вот и все предметы.
Закону божьему учит отец Николай Павский — большущий, грузный человек в длинной рясе. На уроках он дремлет. Отец Николай — картежник, случается, играет всю ночь до самых уроков. И к тому же он выпивоха. Настроение, в котором отец Николай приходит на урок, зависит от того, выиграл или проиграл он ночью, и еще от того, сколько выпил. Иногда он спокойно сопит под гомон ребячьих голосов и лишь встряхивает гривой, когда комок жеваной бумаги, метко пущенный кем-нибудь из мальчишек, попадает ему в лоб. Но в другой раз приходит злющий и всё время цепляется к ученикам, хватает за ухо всякого, кто собьется, читая молитву. Пальцы у него толстые и беспощадные.
— Так ты учишь слово божье, шельмец!
Остальные предметы преподает Надежда Александровна. Вася любит ее уроки. Учиться ему легко.
— Вот если б ты еще не был таким непоседой, — говорит учительница.
Вася молчит. Ну что поделаешь, если ему всё интересно — и что творится на задних партах, и о чем шепчутся соседи.
Уже в первом классе у него возникает страсть к чтению.
— За хорошие отметки тебе пряник полагается купить, — говорит отец, чувствующий себя в день получки богачом.
— Купи лучше книжку, папаня, — застенчиво просит Вася.
— Вот грамотей, — удивляется отец и достает из кармана медяки.
Вася уже приглядел сказку про Ивана-царевича и Серого Волка. У газетчика возле Нарвских ворот. Разумеется, это совсем не такая книжка, какие покупают его сверстникам из богатых семей в магазинах Сытина и Вольфа в Гостином дворе, на Невском. У тех книг золотые обрезы и коленкоровые переплеты. Там много картинок, каждой букве просторно на плотных блестящих страницах.
Сказки, которые продаются у газетчика, напечатаны на шершавой, рыхлой бумаге. Буквы втиснуты в страницы так плотно, что даже для полей почти не остается места. Но книжек от Вольфа и Сытина Вася не видел, а эти обещают волшебные вечера в кухонном углу. Потом, прочитав сказку, можно будет поменяться с ребятами — не с одноклассниками, у них еще книжек нет, а со старшими. И снова читать…
— Васютка, спать пора, — прерывает его мечты материнский голос. — Ночь на дворе.
Младшие уже спят. Вася забирается на дощатый настил, закрывает глаза и долго лежит, представляя себе, как завтра прямо из школы пойдет к газетчику. Нет, он не один пойдет, он поведет всю ватагу!
К весне у него уже собирается несколько книжек. Но тут наступает время, когда от отца уже нельзя получить медяков — ни на пряники, ни на сказки.
В тот год ко многим новым словам, вошедшим в обиход заставских мальчишек, прибавляется еще одно — тяжелое, шугающее слово «локаут». Отец уже несколько недель не ходит на работу. Заводские ворота закрыты. По утрам Петр Алексеевич сидит на кухне за столом злой, неразговорчивый и угрюмо глядит, как ребята хлебают черную тюрю. Сейчас лучше не попадаться ему под руку, заработаешь подзатыльник. Потом он молча встает, нахлобучивает картуз и уходит. Мать провожает его тоскливым взглядом. Идет отец в порт или на рынок — на поиски случайной работы. Но где она, работа? Много ходит по городу таких, как он. Потому Петр Алексеевич возвращается домой еще более сумрачный и молчаливый, чем утром.
Мать только искоса смотрит на него и не задает вопросов. Если повезло, и заработал гривенник-другой, тогда сейчас разложит на столе гостинцы. Хотя теперь какие гостинцы? Мерка картошки или черствая булка — ее продают на копейку дешевле. Но обычно гостинцев нет.
Зато чаще, чем прежде, отец отправляется на залив и, бывает, берет с собой Васю. Они едут вдвоем или к ним присоединяется дядя Миша, сосед. Выезжают рано, солнце еще не встало за городом. Залив лежит тихо, только легкая предрассветная рябь изредка пробегает по его серому стеклу.
— Держи на Канонерский, — говорит отец Васе, сидящему на корме.
Вася кивает. Путь ему знаком, и он горд ролью рулевого.
Отец и дядя Миша гребут, перебрасываясь короткими фразами.
— Наловим на уху, — говорит отец, — похлебают ребята и без хлебца.
— Анисимов Федор вчера меньшого на Митрофаньевское снес. Году не было мальчишке, — говорит дядя Миша.
— У всех теперь покойники, — отвечает отец. — Если б еще не эта забастовка…
Тогда дядя Миша бросает весла:
— Бастовать тебе не нравится, а Белоножкина на горбу носить нравится? Тетявкиных терпеть нравилось?
Кто такой Белоножкин, Вася знает не хуже, чем кто такой Тетявкин. Белоножкин — директор завода, назначили его недавно, но о злобе его и свирепости говорят всюду.
— Да я не против забастовки, ребят жалко. Знаешь, какая у меня семья, — миролюбиво отвечает отец.
— Будем терпеть, так они нас с детьми всех уморят, — говорит дядя Миша. — Для нас нет хуже, чем бояться драки.
Отец молчит. Дядя Миша снова берется за весла.
— Сегодня рыба клевать будет, — замечает он. — По целому ведру привезем.
— Быть бы тебе морским царем. Ты обещать горазд…
Все-таки рыба для них большое подспорье. Если улов хороший — семья досыта наестся, а попадет еще судачок побольше — его можно трактирщику снести. Тогда и на хлеб будет.
Но чаще они доставляют трактирщику дрова. Река несет на своей быстрой воде щепу с лесопильных заводов, обломки каких-то построек, а то и бревна, упущенные плотовщиками, белые чурки балансов. Всё это она выносит в Финский залив.
Чтобы собирать плавник, нужно терпения не меньше, чем для рыбной ловли, и еще нужен острый, наметанный глаз. Отец медленно гребет вдоль берега, а Вася, прищурившись, вглядывается в плоские, искрящиеся под солнцем волны и в желтые песчаные отмели. Короткий багор лежит на носу.
— Глянь, вон там, папаня! — кричит он, увидев темную спину бревна, выныривающего из воды. Сейчас кричать можно, бревно ведь не рыба, его не испугаешь.
Отец быстро поворачивает в ту сторону, куда показывает Вася.
— Молодец, сынок, — только и говорит он.
Но другой раз можно часами плыть по заливу, а бревна и доски не попадаются совсем. От ветра это зависит, что ли? Или очень уж много развелось ловцов?
Наполнив лодку, они гонят ее к трактиру Богомолова. Нагруженная лодка идет медленно. За ней тянется привязанное веревкой большое бревно. День выдался удачный.
Богомоловский трактир стоит в начале Емельяновки. По утрам туда бегают мальчишки с большими жестяными чайниками — покупать кипяток. В самом трактире на столах тоже чайники — медные, пузатые, как самовары, с кипятком и поменьше, фаянсовые, с заваркой. Мастеровые и извозчики сидят за чаем часами. Особенно извозчики. Они пьют «для сугреву» и вытирают полотенцами лбы.
