Лилит Мазикина - Мария и война
Иногда Мария думала о том, чтобы прийти к немцам и сказать им по-немецки: "Я - Мария из города Лемберга, я родилась в немецком городе, дайте мне работы и еды." Она даже думала о том, чтобы спать с немецким офицером. Илья не вспоминался, как будто внутри она уже смирилась с тем, что он умер. Город, в котором он был в командировке, тоже был захвачен немцами.
Потом она услышала о расстрелах в Бабьем Яре и перестала думать о том, чтобы пойти к немцам. Девочкам она начисто сбрила волосы и смастерила мальчиковую одежду. Головы и лица она им плотно закутывала широкими самодельными бинтами, сквозь которые они еле могли видеть и дышать, и мазала эти бинты напротив рта и под глазами кровью, надрезав себе икру, чтобы взять крови. В таком виде они могли выходить на улицы днём. Шатаясь и двигаясь медленно, потому что бинты мешали смотреть, девочки искали дощечки, щепки и веточки. У хозяйки пока ещё было немного дров, но Мария знала, что потом дров не будет. Сама она по-прежнему ходила в город искать работу и, иногда, поменять вещь на еду. Так они вчетвером дожили до весны.
Весной хозяйка привезла от кумовьёв немного картошки и семян, и Мария с девочками стали сажать с хозяйкой огород. Мария думала о том, что сейчас, весной, они хозяйке нужны, потому что одной ей трудно справляться, а осенью станут лишними ртами, и бог знает, что тогда хозяйка сделает.
Летом ей удалось устроиться поломойкой у немцев. Мария заматывала голову и лицо платком, как иногда делали в степных сёлах, закутывала ноги плахтой и старалась, чтобы мужчины не замечали её. Ей везло. А может быть, в свои тридцать два года она подурнела от беспокойства и недоедания.
К забинтованным мальчикам, которых все звали Антоном и Костей, в пригородах привыкли, их никто не трогал, даже немцы и немецкие помощники. Мария глядела на своих всё ещё живых дочерей и понимала, что кем-то расплатилась за то, что они не умерли. Расплатилась Соней и, наверное, Ильёй. Расплатилась Павликом. Может быть, Август умер перед войной для того, чтобы его неродные внучки выжили. Жизнь не могла быть оставлена им забесплатно, потому что всё было против их жизни.
Кругом угоняли людей на запад. Стоял голод. Простудившись, умерла хозяйка дачи, но за домом никто не явился. Мария похоронила старуху и стала жить хозяйкой. Мыться было трудно, надо было натаскать воды и дров, надо было работать, так что мылись частями, над тазиком. Мария нещадно скребла бритвой головы девочкам, чтобы не лез наружу курчавый еврейский волос.
Подошли советские войска. Немцы стали жечь город, потом на опустевших улицах Киева завязались бои, и вдруг немцы ушли из города, ушли надолго или навсегда. Мария не знала, как ей теперь быть с работой, где искать еду, и всё же каждый раз находила что-нибудь. Её тело отощало, груди высохли и опали, и глаза приобрели полубезумное выражение загнанного зверя. Немцы ещё раз пошли на Киев и ушли. Следом за немцами ушли советские войска, и Мария поняла, что она и её дочери точно выжили. Она собрала девочек, и они пошли в Сонину комнату. Удивительно, но комната стояла по-прежнему пустая. Замок в двери был выломан, вынесены, видимо, на дрова топчаны, стол, стулья и полку с книгами. И плита, и жестяная ванночка, и даже керосиновая лампа остались, словно никто не догадался, что их можно менять на базаре или приспособить к хозяйству. В углу лежал альбом с фотокарточками, словно кто-то пожалел жечь человеческие лица.
Мария посмотрела на крыльцо. От него отломили перила, но оставались ещё ступеньки. Без ступенек надо было бы прыгать вниз на полметра. Мария принесла воды, поставила одно ведро на плиту, а потом взяла топор, принесённый ею с дачи, и разрубила ступеньки на дрова. Если бы она могла, она разрубила бы и козырёк крыльца, но он для неё был слишком высоко. Дров хватило, чтобы дважды наполнить ванночку и помыть по очереди обеих дочек. Растирая их руками, женщина ужасалась про себя их тонкости, бледности, шрамам на голове и тому, что глаза, отвыкнув от света, всё время моргают и слезятся. Ане было уже четырнадцать, но она всё ещё не становилась девушкой. Катя совсем не выросла за два года. Старая кожа слезала с девочек хлопьями, потому что они давно нормально не мылись.
Мария сходила на почту и оставила там свой адрес, чтобы письма могли разыскать её. Ей отдали похоронку на Илью; он умер не сразу в начале войны, успел повоевать. А похоронка на Павлика так и не пришла; зато он написал домой несколько писем: матери, отцу, Марии и племянницам. Сначала это были солдатские письма, а потом его ранили, и он стал писать письма из госпиталя. Павлик приехал незадолго до победы. Правая рука у него была отрезана почти по плечо, на щеке справа был шрам и на боку - тоже. В остальном он был цел и сразу выхлопотал, чтобы Марии на законном основании дали в коммуналке две комнаты, и помог Марии в них въехать. Комната Сони осталась за ним, и девочки по очереди ходили помогать Павлику с хозяйством. Он быстро выучился делать всякую работу левой рукой и устроился сапожником в государственную контору. Павлик был такой же весь ловкий и дельный, как его отец. Свою фамилию он выдавал за еврейскую. Потом они с Аней решили пожениться, чтобы Павлик тоже стал Краснознамённым, а потом Аня переехала к нему и стала его женой по-настоящему. Она за войну отвыкла от Павлика и больше не видела в нём дядю, а увидела, когда он появился, красивого мужчину с голубыми добрыми глазами, молодого и героического.
Потихоньку налаживалась мирная жизнь. Мария пошла снова в университет, он восстанавливал свою работу. Вернулись эвакуированные, возвращались киевляне и киевлянки с фронта. Город разобрали от обломков и стали отстраивать. Катя росла и стала девушкой. Она хотела поступать в институт здесь же, в Киеве. Но на Марию напало беспокойство. Она глядела на запад и думала, как быстро доходят до Киева войска от границы. Она решила уехать от границы подальше, на восток, уговорила Катю подать документы в институт Максима Горького в Сталино. Катя поступила, и они обе переехали. Мария пробовала уговорить переехать и Павлика с Аней и их маленькой дочкой Соней, но те твёрдо стояли на том, что хотят жить в Киеве. Мария про себя подумала, что в крайнем случае выживет одна дочь, и перестала уговаривать.
После войны она стала какая-то старая, словно ей было не сорок, а пятьдесят. Это было к лучшему, она приняла свою старость и могла не думать о том, что надо бы завести себе мужчину. Мужчин было мало, из-за них приходилось бы лезть из кожи вон.
Зато Катя стала думать о парнях. Она пыталась принарядиться, делала укладку и очень расстраивалась, что на голове можно разглядеть шрамы от двухлетнего бритья. И волосы у неё росли не очень хорошо. Катя думала, что это тоже от бритья.
И всё же после института она вышла замуж, родила Марии внука и внучку одну за другим: Илью и Олесю. Мария их воспитывала, а Катя проводила дни с чужими детьми, она была педиатром. Катин муж был, как папа Марии, хирургом.
Жизнь шла и шла. Город переименовали. Юрий Гагарин побывал в космосе. Кате с мужем дали отдельную трёхкомнатную квартиру в новостройке, и Ане с Павликом тоже дали квартиру. Внука приняли в пионеры, потом приняли в пионеры внучку. Катя и Аня ругались, заглядывая к Марии в гости и видя у неё в шкафах запасы крупы, муки, спичек, соли. Мария объясняла, что это для войны, но дочери над ней смеялись, и с ними смеялись внуки.
- Понимаешь, - говорила маленькая Соня, теперь уже большая, высокая, голубоглазая, - войн теперь не будет. Это не повторится. Вы застали последнюю войну в цивилизованной части мира.
Мария слушала её, вынимая косточки из вишен, чтобы налепить вареников. За окном светило солнце и тянуло яблоками-паданцами. Кричали мальчики, играя в футбол. Пела модную песенку под окном дворничиха, она целый день возилась с цветами в палисаднике. Мария считала про себя: мир стоял уже двадцать четыре года. Это много.
И всё равно она знала, что война будет. Потому что война приходит всегда, и она приходит туда, где Мария.
2015
