Георгий Марков - Моя военная пора
20 июля В центре России идет неслыханная битва. Курская битва. Все видела Земля Россия, но такого история не знает, Красная Армия истинно вошла в свою силу и мощь.
14 августа
Вокзал в Мациевской. К востоку — Тавын-талогой, к западу — мелкие сопки и распадки.
Ходили сегодня со Стрелецким по степи, видели, как живут люди, видели чужую землю.
Зной и ветер. Лежа на земле, слышал, как ветер несется: он несется с шепотом, и шепот этот какой-то ожесточенный и лихой, как всадник. Сколько еще бродить мне здесь?
Вдумываюсь в существование людей на этой суровой земле, пытаюсь осмысливать сам себя.
Дорогой по степи думал о романе: сражение нужно начать вступлением о мыслях Матвея. Он понимает, что сражение необходимо. Враг не разбитый — не уничтоженный враг.
Второе. Свои силы измерить. Дать врагу почувствовать их.
Идя по степи, вдруг необычайно ярко представил смерть Лизы. Стало страшно. (Лиза Костарева, моя племянница, учительница из родного села, доброволец Советской Армии, медсестра, погибла в боях под Сталинградом. У нее были перебиты ноги, и она истекла кровью на поле боя.)
15 августа
Ветер дует порывами, листья бешено трепещут, и кажется, вот-вот они, как стая птиц, взлетят в небо.
Разговоры со Стрелецким о семейном быте в войну. Желание, большое желание сохранить себя морально и телесно нерастраченным.
24 августа
Приехал проездом в один из гарнизонов.
Ночью тревога. Выстрелы, свист пуль, летящее пламя. Догадываюсь: еще одна стычка с японскими диверсантами, проникшими на нашу землю. А может быть, начало больших событий?
Вначале тревога, а потом ясность, готовность ко всему.
На улице дождь, уныло. Мысли о жизни, о доме, о дочке (ей завтра пять лет).
Разговоры с И. Луговским, А. Гайдаем, И. Бездудным и другими о нашей военной доле, о неизбежности крупных событий на Востоке.
31 августа Монголия. Землянка. Стол из ивовых прутьев. Беседы с бойцами.
10 сентября
Вчера состоялась капитуляция Италии.
Освобожден Донбасс!
Ощущение гордости за свою Родину.
15–16 сентября
Ночь. Дежурство. Взятие нашими войсками Нежина.
Восторг!
26 октября
Сегодня печатается в газете глава из романа «Строговы».
Иногда все сделанное кажется плохим и хочется отказаться от всего написанного, чтобы начать все сызнова.
28 октября
В вагоне лейтенант показал фотографию девушки. На обороте написано:
«На долгую память другу Ване от Вали Ст-кой.
Ваня, ведь все равно же волны света умчат меня куда-нибудь, так эта мертвая фигура напомнит слово не забудь.
11 августа 1943 года. Фотографировалась на ст. Шилка».
29 октября
Ветер со свистом. Утром снежок, перемешанный с песком и оттого сероватый, необычный.
Встречи с людьми и мысли о людях. Конюшня. Разбросанное сено. Ветер между зданиями. Маленький красноармеец — провожатый, в длинной не по росту шинели.
30 октября
В своей любви к человеку, снисходительности к нему я разучился (а может быть, и никогда не умел) презирать. Это тоже надо порой уметь, чтобы мелкие уколы жизни не причиняли боль сердцу.
Борьба человека с природой — вот одна из центральных проблем литературного творчества в Сибири. Здесь особенно близок нам Джек Лондон.
Неверие во мне живет ко всему, что было сказано по поводу моих произведений.
Меня хвалят, а я не верю, и больше того, мне почему-то бывает потом больно и горько.
11 ноября
Написал «Смоленского гостя». Не знаю почему, но пока я люблю этот рассказ трогательной любовью.
Ездили в Черемхово. Выступали на шахтах и заводах. За станками много подростков и женщин. Производит все это тяжелое впечатление. Работа идет круглосуточно. Ночь усугубляет трудности. Да, нелегко дается победа наших войск тылу. Отсюда до фронта тысячи километров, и кажется по напряженности жизни все рядом.
Из Шадринска (шахта) в Черемхово ехали на паре горячих лошадей. Они мчали так, что дух захватывало. Вокруг было темно, и от быстрой езды вьюжно.
16 января 1944 года
Шел в Чите в библиотеку. Мороз пробирает до легких. Дышать больно. Ветер хлещет. На улицах пустынно и уныло.
Вдруг мысли начали работать, и вся глава о гибели Маняши предстала, как на ладони.
Артем Строгов приезжает в Волчьи норы по поручению командования частей Красной Армии. (Слава о юксинской партизанской армии гремит.)
Морозный день. Куржак на деревьях. Он едет верхом на коне. Одет в полушубок, в шапку. За плечами мешок.
У поскотины пикет из ребятишек.
— Откуда?
— Издалека.
— К кому?
— В штаб.
Ребятишки незнакомые, может быть, из других деревень, а может быть, подросли и его не знают.
Через мост взгляд на долину. Видится круча, там были встречи с Маняшкой. Где она? Что с ней?
Лошадь от усталости качается.
В селе Артем спрашивает:
— Где штаб?
— На горе. В доме почты.
Едет. На доме — красный флаг.
— Куда?
— К командующему.
Заходит, глядит: Матвей Строгов.
— Тятя! Товарищ командующий!
Вечером дома расспросы. Набиваются мужики. Артем не утерпит, спросит о Мане.
В дверь заглядывает она сама, но уходит.
Анна чует, что сыну надо сходить к ней. Выручает его.
Тот уходит. (Куда? Додумать, где живет Маняшка.)
Возвращается на рассвете. Бабушка Агафья без устали подогревает самовар.
На рассвете — стрельба, крики.
Артем бежит.
Народ собрался в кучу. В середине Маня, мертвая. Кровь на снегу.
Артем скинул шапку, встал на колени, поцеловал в губы.
Прибежал Матвей.
Кто-то говорит:
— Какая партизанка погибла!
— Дочь погибла. — Это говорит Матвей.
Артем несет Маню на руках в штаб.
А тут уже погоня. Максим с ребятами. Артем тоже.
Белобрысый парень. Мельник из Соколинки.
26 января
Шел по улице Читы, морозно. Вспомнилась юность. Иду по Ново-Кускову с занятий в политшколе-передвижке. В короткой тужурке, в рыжей папахе. Дымок над избами. Светится месяц, и небо все в мерцающих звездах.
Трогательны эти мгновения. Сердце сжимается от них.
5 марта
Железнодорожный разъезд. Вечер. Сижу в читальном зале Дома Красной Армии (ДКА). На дворе пронизывающий свистящий ветер. В читальном зале пусто. Даже библиотекарша, назвав меня молодым человеком, ушла смотреть кино.
Слышится радио. Где-то далеко-далеко надрывается певица. Из кабинета начальника ДКА доносится голос: «Товарищи, выйдем, генерал скоро придет».
В час ночи я должен уехать. Придется чистым полем, незнакомой дорогой идти к станции. Всюду холод, холод, холод…
Приезжал по поручению Политуправления. Очередное занятие кружка журналистики при дивизионной газете. Рассказывал о советской литературе. Все куда-то торопились, посматривали на часы. Поспешил «закруглить».
Организаторы были весьма нелюбезны. Даже не пригласили на чашку горячего чая.
А холодище жуткий. Ощущение такое, будто ты в одном белье.
2 апреля
Итак, двигаюсь к местам, где родился и рос. Выпала такая возможность. Повод практический: мне необходимо иметь официальную, по данным сельсовета составленную характеристику имущественного положения нашей семьи.
На станции Куйтун видел сценку: семья бежит к поезду. Мужик впереди с ящиком, баба с мешком чуть не больше себя, ребятишки с узлами и, наконец, старуха с… ухватом.
Проехали Нижнеудинск и надолго застряли на станции Ук. Ветрено. Земля лежит пестрая от сочетания проталин со снеговыми полянами.
Вспомнилось: ехал как-то из Томска в Иркутск. Стояло лето. Тут же где-то под Уком девки рвали цветы, а белобрысый парень по-хозяйски сидел на рельсах и бренчал на гитаре. Где он, этот парень? Что с ним? Может быть, на фронте, а возможно, как в песне: «Жена найдет себе другого, а мать сыночка никогда?»
4 апреля
Проехали Красноярск. На станции масса военных. Толчея. Галдеж. Перрон оглашает радио: наши войска перешли Прут.
В тайге без задержки пересел на поезд в Асино.
Ехал мимо Вороно-Пашни. Унылое впечатление полуопустевшей деревни. Избы редко, без дворов, церковь осела, оградка разбита. Смотрел со стороны и думал: как важно для искусства воображение. Без него ничего не скажешь достоверного, ничего не нарисуешь подлинного.
Из Асино шел пешком с тяжелым рюкзаком на спине. Дорога грязная, лужи разлились, поля пестрые.
Потом задымились дома Кусковой. Сжалось сердце. Все здесь исхожено, измерено ногами.
