Дэвид Ирвинг - Вирусный флигель
Зимнее солнцестояние
1Пожалуй, историю немецких ядерных исследований лучше всего начать с конца. Ибо исследования эти носили на себе яркий отпечаток личностей ее основных действующих лиц, а их характеры никогда не проявлялись столь ярко и отчетливо, как в часы, последовавшие сразу же за событиями 6 августа 1945 года.
Вечером этого дня в первых строках последних известий, зачитанных бесстрастным голосом диктора Би-би-си, сообщалось, что примерно часом ранее на Хиросиму была сброшена атомная бомба. Бюллетень новостей, переданный в 18 часов, давал кое-какие подробности: взрывная сила бомбы была эквивалентна силе двух тысяч десятитонных бомб — самых больших бомб, сбрасывавшихся королевской авиацией на Германию; кроме того, указывалось, что президент Трумэн впервые открыто сказал о лихорадочных, но безуспешных попытках немцев разработать методы использования энергии атома.
В те дни в Англии, в Фарм-Холе, сельском доме под Хантингтоном, томился человек, чьи работы открыли путь к созданию атомной бомбы. Это был Отто Ган — первооткрыватель расщепления ядер урана. Вместе с ним в том же доме пребывали девять других его соотечественников. Первым услышал новость страж немецких ученых майор британской армии Риттнер. Он немедленно вызвал к себе Гана и буквально сразил ученого, рассказав о слышанном. Ган, пожилой и уважаемый всеми человек, был потрясен, он почувствовал себя лично ответственным в смерти тысяч человек. Он сказал Риттнеру, что шестью годами ранее, когда впервые понял, какие возможности таятся в сделанном открытии, им овладели страшные предчувствия, но в глубине души он все-таки надеялся на лучшее. Ган очень волновался, и, чтобы успокоить и поддержать Гана, Риттнер дал ему выпить почти неразведенного виски. И оба они стали с нетерпением ожидать повторения новостей в 19 часов. Остальные пленники уже собрались к ужину. Ничего не подозревая, они дожидались Гана. Он, однако, запаздывал. В конце концов доктор Карл Виртц отправился за Ганом. Он подоспел в кабинет Риттнера как раз к началу вечерней передачи. Прослушав новости вместе с Ганом и Риттнером, Виртц бросился в столовую и буквально огорошил собравшихся. За столом воцарилось тяжелое молчание.
А потом заговорили все сразу. Надо сказать, что все разговоры немецких физиков подслушивались с помощью потайных микрофонов офицерами британской разведки. В этот раз они с удовлетворением отметили: даже самые видные немецкие физики не догадывались о существовании атомной бомбы и, более того, были уверены, что такой бомбы не существует. Профессор Вернер Гейзенберг — нобелевский лауреат, один из самых прославленных физиков-теоретиков — не поверил ни единому слову сообщения и называл его блефом. Он страстно оспаривал самое возможность создания атомной бомбы. По его мнению, американцы поступили так же, как поступали и наци, присвоив столь претенциозное название новоизобретенному взрывчатому веществу обычного типа. Даже факт работы над бомбой казался Гейзенбергу весьма сомнительным. Ведь сам доктор Гоудсмит — коллега и хороший знакомый — уверял, что американцы не вели атомных разработок. Гейзенберг хорошо помнил свой разговор с Гоудсмитом. Да и как забыть его, если он состоялся в мае, когда Гоудсмит взял Гейзенберга в плен. В тот же день Гейзенберг несколько раз довольно прозрачно намекал о своей готовности оказать помощь американским физикам, но Гоудсмит ни словом, ни жестом не показал, насколько смешно и неуместно такое предложение. А разве не о том же говорил и другой факт? В апреле, когда американцы разыскивали последнюю еще не захваченную лабораторию с урановым котлом, они уверяли Вайцзеккера, Виртца и других ученых, что запасы урана и тяжелой воды будут немедленно возвращены, как только немецкие физики сумеют вновь приступить к своим исследованиям. Разве стали бы они давать такое обещание, если бы знали хоть что-нибудь о самой возможности создания бомбы? (Разумеется, в августе 1945 года Гейзенберг не мог знать об истинном намерении американцев: перехватить запасы урана, тяжелой воды и самое лабораторию, находившуюся во французской зоне оккупации, с тем чтобы ничего не попало в руки профессора Жолио.)
Вот почему даже первое сообщение о взрыве атомной бомбы не поколебало уверенности Гейзенберга в правдивости слов Гоудсмита. Вот почему он считал сообщение блефом.
Ган, к этому времени уже возвратившийся от Риттнера, внимательно слушал Гейзенберга.
Хотелось бы быть уверенным в правоте Гейзенберга, — сказал он.— Ведь если бы они сделали бомбу, это означало бы, что атомный котел у них работает уже в течение долгого времени.
Гану хотелось хоть как-то скрыть свое потрясение, свою растерянность, и он не без злого удовлетворения сказал Гейзенбергу:
Но если все-таки американцы создали урановую бомбу, вам придется признать себя вторым! Бедный старина Гейзенберг!
Гейзенберг резко спросил:
Разве, сообщая об этой «атомной» бомбе, они употребили слово уран?
Нет, — ответил Ган.
Тогда она никакого отношения не имеет к атомам! — сказал Гейзенберг.
Как бы то ни было, вы все равно второй, Гейзенберг, и вам остается лишь укладывать ваши чемоданы, — не сдавался Ган.
Но Гейзенберг продолжал настаивать, что в бомбе было применено новое взрывчатое вещество химического типа, содержащее, быть может, атомарный кислород или водород. Казалось, он был готов поверить чему угодно, но только не тому, что Гоудсмит намеренно обманул его. И он, наверное, продолжал бы спорить с Ганом, но профессор Пауль Хартек, гамбургский физико-химик, всегда отличавшийся реалистическим взглядом на вещи, мягко напомнил спорившим о сообщении, совершенно ясно говорившем о бомбе, взрывная сила которой равна взрывной силе двадцати тысяч тонн тринитротолуола.
Один из молодых физиков, работавших у Гейзенберга, стараясь не обидеть своего наставника, спросил, как понимает он слова «двадцать тысяч тонн тринитротолуола». Гейзенберг сбавил тон, но все еще не мог поверить, что союзники действительно создали атомную бомбу. Профессор Герлах и легендарный Макс Лауэ предложили самое естественное: подождать до девяти вечера, когда будет передан основной выпуск последних известий.
И все же дискуссия продолжалась, но теперь ее участники обсуждали возможные технические решения. Доктор Коршинг и доктор Виртц, работавшие над выделением урана-235 методом диффузии, доказывали, что именно этот метод и был использован американцами при создании бомбы. С ними соглашался и доктор Багге, еще один специалист в области разделения изотопов, содержавшийся в Фарм-Холе.
Доктор Виртц внезапно сказал:
— Я рад, что у нас не оказалось бомбы. Вайцзеккер согласился с ним:
Теперь, когда она есть у американцев, мне кажется, над ними нависла смертельная угроза. Я думаю, это было безумием.
Гейзенберг, сидевший напротив Виртца, возразил:
Вряд ли стоит утверждать такое. С равным основанием можно считать, что это самый короткий путь к окончанию войны…
Только это меня и утешает…— сказал Ган и, немного помолчав, добавил: — И все-таки, хотелось бы верить Гейзенбергу. Как было бы хорошо, если бы все и вправду оказалось блефом!
Ровно в девять все собрались в гостиной у радиоприемника.
Передаем новости, — начал диктор. — Их главной темой является потрясающее достижение союзных ученых — изготовление атомной бомбы. Одна из них была сброшена на японскую военную базу…— Затем последовали подробности: — Наблюдатели на разведывательных самолетах, пролетевших над целью через несколько часов после взрыва, не смогли ничего увидеть. Город, в котором насчитывалось более трехсот тысяч жителей, закрыт гигантским облаком дыма и пыли… Союзники израсходовали на работы более пятисот миллионов фунтов; на строительстве заводов в Америке было занято более ста двадцати пяти тысяч человек, шестьдесят пять тысяч рабочих трудится на них сейчас. Лишь очень немногие знали, что производят эти заводы. Людям приходилось видеть огромные количества поступающих материалов, но никто и никогда не замечал, чтобы с заводов что-нибудь вывозилось, так как объем взрывчатого вещества очень мал…
И вот последовало самое важное для тех, кто сидел у приемника в Фарм-Холе: военный министр США заявил — при изготовлении бомбы использовался уран.
«Отношения в нашем узком кругу стали очень напряженными», — писал в своем дневнике Герлах, пытаясь передать впечатление о тяжелой и нервной обстановке вечером 6 августа 1945 года. И действительно, немецкие ученые испытывали смешанные чувства ужаса, разочарования, досады, взаимного недоверия. Они не могли свыкнуться с мыслью, что командэр Уэлш из Интеллидженс сервис, простоватый любитель всевозможных золотых нашивок и шевронов — «золотой павлин», как они в шутку звали его, и Гоудсмит намеренно обманули их. Эрих Багге возмущенно воскликнул: «Гоудсмит водил всех нас за нос!» Но это не было его единственным чувством, в дневнике он записал: «…они сбросили бомбу на Японию. Они говорят, что и через несколько часов ничего нельзя было разглядеть сквозь тучу пыли и дыма. Толкуют о трехстах тысячах убитых. Бедный старый профессор Ган!»
