Марсель Паньоль - Зачумленные
Все стояли возле окон, а страшная процессия медленно продвигалась… Она состояла из четырех повозок, которые сопровождали одетые в черное плакальщики. Каждый нес факел и под погребальным капюшоном пел страшные слова.
Мертвые были свалены вперемешку: их бросали на эти повозки, иногда сверху, из окон… Свисала рука, нога качалась рядом с запрокинутой головой с подбородком, указывающим на небо, и разинутым ртом… Многие были голыми. В последней повозке, прислонившись к куче трупов, сидел полностью одетый мертвец в охотничьем сюртуке, в сапогах синей кожи и белым кружевным жабо под черным как уголь подбородком…
Когда бормочущий монах проходил прямо под его окном, господин Панкрас окликнул его:
— Брат мой, куда вы направляетесь?
— На кладбище Шартрё, ― ответил монах. ― Больше нет места ни на Сен-Шарль, ни на Сен-Мишель.
— Но как так получилось, что за такой короткий срок?..
— Так получилось, что добрые люди мрут как мухи, и больше нет времени их исповедать… Что до меня, думаю, что мое испытание подходит к концу, потому что у меня под левой рукой растет большой бубон. Думаю, что доберусь до кладбища, но очень надеюсь оттуда не вернуться…
Пока он говорил, из уголков его рта медленно потекла темная кровь. Панкрас резко захлопнул окно и побежал мыть лицо уксусом, в то время похоронное пение удалялось… и доктору не нужно было звать своих соседей, они пришли к нему толпой, будто чтобы оказаться под его защитой. Передняя была переполнена, и поскольку не все могли войти, мэтр Панкрас попросил их перейти в сад, чтобы там обсудить ситуацию.
Пока все занимали места, появился мэтр Пассакай, нотариус, завернутый в пропитанное уксусом одеяло, потому что он вернулся из города. Он был очень бледен, а его лицо было искажено своего рода гримасой: но взгляд его был ясным и блестящим, как обычно, потому что это был храбрый человек.
— Мой дорогой друг, ― сказал он доктору, ― я хотел все выяснить и побывал в нескольких кварталах, одев пропитанный уксусом капюшон, чтобы избежать, насколько возможно, заражения. Процессия, которая только что прошла, повергла вас всех в ужас: что ж, знайте, я видел по меньшей мере полсотни таких, и многие состояли из десятка повозок. За два дня болезнь распространилась с быстротой молнии, от Каталан до л’Эстака, пришлось расковать цепи полусотне каторжников, которым пообещали свободу, чтобы заставить их подбирать трупы на улицах. Я видел моего друга Эстеля, советника: все эти господа в отчаянии. В три дня умерли тридцать два хирурга и шестнадцать докторов.
Обратились к докторам из Монпелье, Тулона, Экса и Авиньона. Их приехало, сказали мне, шестнадцать, этим утром. В три часа дня один из них умер… Все монахи города помогают с восхитительной самоотверженностью. Я видел, как они стоят на коленях на тротуарах, исповедуя умирающих. Вот что я хотел вам сказать… А теперь, поскольку я не уверен, что избежал заразы, я запрусь на три дня в своем подвале, куда я принес еды. Я выйду оттуда только на четвертый день, будучи уверен, что здоров. Если, к несчастью, бедствие коснулось меня, дайте мне умереть в одиночестве, и не рискуйте жизнью всех, чтобы похоронить меня: просто замуруйте двери и подвальное окно.
— Так значит вы рискнете, ― спросил суконщик, ― умереть без исповеди?
— Я пойду на этот риск, ― твердо сказал мэтр Пассакай, ― из любви к этим детям, и думаю, что добрый Иисус, который их особенно любит, соблаговолит сам исповедать меня, старого мошенника-нотариуса.
На этих удивительных словах господин Пассакай развернулся на своих длинных ногах и отправился в подвал, где его ждали шесть бутылок вина, расставленные вокруг четырех жареных кур.
— Вот честный человек, ― сказал Панкрас, ― который подает нам прекрасный пример. А теперь рассаживайтесь на траве и послушайте меня. Последние несколько дней я задавал себе очень серьезный вопрос: должен ли я, поскольку я врач, отправиться в город и позаботиться о тысячах несчастных? Весьма вероятно, я лишился бы там жизни, но разве это не достойная смерть для доктора?
— Нет, нет, ― закричали многие голоса.
— Останьтесь с нами! Останьтесь с нами! ― говорили женщины.
— Подождите немного, ― призвал Панкрас, ― потому что необходимо, чтобы я заранее обосновал свои действия.
Я знаю чуму, так как я лечил тысячи несчастных во время эпидемии в Гамбурге, в Германии… Я часто говорил об этом бедствии с моими коллегами, я изучил все, что было о нем написано, и не только по-французски, но и на латыни, английском и немецком. Я согласен с господином Бойером, очень известным флотским врачом из Тулона, который писал: «Чума ― жестокая болезнь, от которой нельзя вылечиться, она заразна, от нее спасают лишь огонь и бегство».
Того же мнения придерживался греческий историк Фукидид. Есть сотни средств, но абсолютно точно доказано, что от них нет никакого проку, кроме приближения конца больных, что, в общем-то, не так уж и плохо, но это не та цель, которую мы преследуем.
Я думаю, что лечить зачумленных, это лечить мертвецов, тогда как наш долг ― уберечь живых…
Все стали перешептываться, с облегчением вздыхать и даже посмеиваться.
— Возможно ли, — продолжил Панкрас, — защититься от чумы?
Он подождал несколько секунд и твердо сказал:
— Да.
В этот момент они услышали исходивший из подвального окна голос мэтра Пассакайя:
— Эстель говорил мне, что у каноников Сен-Виктора, которые приняли меры предосторожности, замуровав все входы в свой монастырь, нет ни одного больного!
— Я только что хотел сказать, — воскликнул Панкрас, — что во время всех эпидемий заточенные в монастырях религиозные ордена даже не слышали о чуме, которая бушевала у их стен. Что ж, друзья мои, последуем их примеру, который делает мало чести монахам, долг которых жертвовать всем из христианского милосердия, но прекрасно подходит обремененным семьями горожанам. Для начала мы согласимся, добровольно, со строгой дисциплиной: с этого дня никто отсюда больше не выйдет.
Угрюмый суконщик резко произнес:
— А святая месса? Мне нужно ежедневно вместе с семьей спускаться в церковь Мадлен, и говорю всем тем, кто обычно там вовсе не бывает, что возможно пришло время ходить туда каждое утро и даже дважды в день!
И он пристально посмотрел на господина Панкраса, которого никак нельзя было назвать примером набожности.
— Говорю вам, — сказал доктор, — необходимо на некоторое время отказаться от мессы. Господь, который видит нас, хорошо знает, что это вовсе не из-за отсутствия рвения: он знает, что церковь, как, впрочем, все места, где собираются люди, очень опасный источник заражения. Все здесь знают силу вашей веры, но если, возвратившись после мессы, вы принесете чуму в наше маленькое сообщество, разве вы поступите как добрый христианин?
— Я думаю, — с силой произнес суконщик, — что нужно быть большим безбожником, чтобы допустить, что можно подхватить чуму, слушая мессу! Говорю вам, добрым христианам ничего опасаться этой напасти! Пока ноги меня носят, я не пропущу ни одной божественной литургии. Такого со мной не случалось со времен первого причастия, не случится этого со мной и завтра!
— Так значит, — спросил господин Панкрас, — вы решили принести нам сюда заразу и смерть?
— Я не претендую ни на какое решение, — надменно сказал суконщик. — Господь сам все решает, и ваши старания избежать его воли не только смешны, но и нечестивы. Если ему захочется наслать на нас чуму или смерть, глупо пытаться ему противостоять, и я не стану поддерживать вас в этом преступном предприятии, которое ни к чему не приведет. Предупреждаю вас, что завтра утром я пойду в церковь со всей своей семьей, после чего я отправлюсь в Сен-Барнабе к брату, от которого у меня уже пять дней нет известий, и я вернусь к себе завтра вечером, нравится вам это или нет.
После чего он нахлобучил на себя шляпу и вышел.
— Вот добродетельный глупец, — сказал Панкрас, — который, возможно, будет стоить нам жизни.
— Ну, нет! — воскликнул капитан. — Запрем его в подвале вместе со всей его семьей…
— Если он вернется завтра вечером, так мы и поступим, — сказал господин Панкрас.
— А почему бы не запереть его прямо сейчас? — спросил Гарен-Молодой.
— Потому что, — ответил доктор, — я надеюсь, что увиденное завтра его образумит и он, дрожа, потребует у нас спасительного уксуса. Поговорим о нашем обустройстве, потому что теперь нам придется жить как в осаде. Достаточно ли у нас припасов?
— В любом случае, — сказал Гарен, — воды нам хватит. Фонтан никогда не тек с такой силой…
— Я думаю, — вмешался доктор, — что благоразумнее будет им не пользоваться. Эта вода поступает из бассейна Шартрё, который питается Ювоной — достаточно больному упасть в реку или даже просто охладить в ней свои бубоны, чтобы вода была отравлена. Мы будем пить воду только из колодцев.
![Ник Эндрюс - Духи гор [Духи севера]](/uploads/posts/books/67898/67898.jpg)
