Борис Тумасов - Русь залесская
На обратном пути, пробираясь через ельник, он наткнулся на грибы. Крепкие шляпки вылезли из перегноя, рассыпались по ельнику. Поставив на землю плошку с водой, Данилка стал снимать рубашку. Из-под рубашки вывалился узелок. Только теперь он вспомнил о лепёшках, которые сунула ему мать… К горлу, сдавливая дыхание, подступил тёплый комок.
- Данилка! - позвал дед.
- Иду! Грибы отыскались!
Поужинали пропахшими дымком печёными грибами и лепёшками. Данилка, положив руки под голову, улёгся на смолистые еловые ветки. Где-то высоко чуть заметно покачиваются верхушки стройных сосен, а над ними раскинуло звёздный полог небо. Вековой дремучий лес затих, и только иногда нет-нет да и прокричит зловеще пучеглазый филин.
- А ведь вот тебе ордынцы - табунщики, а поди ж ты, сильнее, верно, не сыщешь, - промолвил Данилка.
- Напраслину плетёшь, касатик, - оборвал дед. - Бивала ордынцев Русь… Поведаю я тебе, касатик, о воине Евпатии Коловрате, из нашей рязанской земли, муже достойном и храбром.
В ту ненастную для Руси пору, когда пришёл зловредный царь Батыга в землю рязанскую, Евпатий Коловрат был в Чернигове у князя Ингваря Ингваревича. Прослышав, что обложили ордыне Рязань, поспешил он с малой дружиной на помощь русским людям. Гнал скоро, денно и нощно, но когда прибыл к Рязани, увидел её опустевшую, разорённую, церкви пожжены, а люд побитый да посеченный. И распалилось сердце Евпатия, и вскричал он в горести: «Отомстим же, братия, за землю нашу поруганную!»
Как сокол быстрый, полетел Евпатий за тем нечестивым царём Батыгой, напал на стан его и начаша сечи без милости. Перепуганные ордыне закричали: «Это мёртвые воссташа!» - и падали под мечами без счета, поднимали их мужики-удальцы на рогатины, колотили кистенями и шестопёрами.
Завопил царь Батыга, послал на малую дружину Евпатия все свои полки. Навалились они силой несметной, и приняли храбрые воины русские смерть в бою, не сдались в полон. А дольше всех бился Евпатий Коловрат. Мёртвым и захватили его ордыне.
Посмотрели ханы на русского богатыря и сказали: «На многих бранях мы были, во многих землях и многих царей бивали, а таких удальцов не видели!» А царь Батыга с коня сошёл и перед мёртвым Евпатием на колени стал, промолвил: «Многих ты богатырей побил, многие полки мои малой своей дружиной посёк, а был бы ты живой, держал бы я тя у сердца своего. Видно, крепко же ты любил родину свою».
Старик умолк, а перед взором Данилки ещё долго стоял образ храброго Евпатия Коловрата…
Нарушив тишину, затрещали ветки. Данилка приподнялся, испуганно подумал: «Уж не ордынец ли?»
- Лежи, касатик, это сохатый гуляет, - успокоил дед.
Лось вышел к костру, остановился. Огонь выхватил из тьмы его широкую грудь, откинутые на спину ветвистые рога. С минуту постоял, разглядывая людей, и, гордо вскинув голову, зашагал в чащу.
* * *
Беда свалилась на Данилку нежданно-негаданно. За Рязанью занемог дед, да и харчи кончились, что в пути добрые люди подавали. Данилка был в отчаянии, а дед успокаивал:
- Я, касатик, живучий. Ты мне сока из берёзы дай, она в самом разе сочает.
Перед вечером Данилка надрезал кору на берёзе, подставил плошку: «За ночь набежит», - а сам лёг спать. Пробудился рано, чуть свет. Глянул, дед ещё спит.
Подумал: «Сбегаю за соком, поди, полна плошка». Снял развешанные у костра онучи и лапти, обулся.
В лесу прохладно и сыро. Мокрая трава, тяжёлая от росы, пластается под ногами. Защебетали птицы, перекликнулись иволги.
Вот и берёза. Но где же плошка? Данилка остановился, недоумённо огляделся и от неожиданности вздрогнул. Отощавший за зимнюю спячку бурый медведище, качая головой, стоял совсем рядом. Заметив человека, свирепо заревел, вздыбился и, растопырив лапы, вперевалку двинулся на него.
«Бежать!» - подумал Данилка, но тут же вспомнил рассказы бывалых охотников, что от голодного медведя убежать нельзя. А медведь всё ближе и ближе. Маленькие глазки его смотрят на человека, пасть оскалена. Бурая шерсть сбилась в комки, висит клочьями.
Данилка выхватил нож, изловчился и, когда зверь приблизился, с силой ударил его под левую лопатку. Медведь неистово заревел и, обдавая горячим дыханием, облапил парня. Ломая ветви, они покатились по земле. Грудь у Данилки сдавило, от боли потемнело в глазах. Ухватив морду медведя, он повернул её и в то же время грудью нажал на ручку ножа. Тёплая липкая кровь текла по рукам, просочилась через рубашку на грудь. Данилка чуял, что медведь слабеет. Дышать стало легче. Зверь захрипел, судорожно дёрнулся и обмяк, лапы разжались. Данилка столкнул с себя тушу, устало закрыл глаза. Лежал долго. Из забытья его вывел голос:
- Жив, человече?
Данилка приоткрыл веки. Над ним склонился бородатый мужик.
- Жив, значит, коли глядишь. - Он помог Данилке подняться. И, кивнув на медведя, сказал восхищённо: - Здоров ты, парень, коли такого хозяина осилил! Откуда попал в наши края?
Данилка рассказал, кто они и куда идут.
- Вот оно что, значит. А меня Гаврилой кличут, деревня наша тут недалече… Веди к деду, до дороги надобно его вынести.
Через короткое время Гаврила вернулся с подводой и другим мужиком, уложили деда на телегу, освежевали медведя.
- Ай да парень, гляди, какого свалил, - не переставал восхищаться Гаврила. - Поди, когда увидел, от боязни сердце зашлось.
Деревня была небольшая, семь дворов. Все сошлись поглядеть на убитого медведя.
- Бабы, - приказал Гаврила, - разжигай печи, грей воду, всем мяса достанется.
В избе у Гаврилы хозяйничала девчонка лет четырнадцати. Русая коса, переброшенная через плечо, толстой плетью легла по белой холщовой рубахе, украшенной красной вышивкой, шею обвила нитка сердоликовых бус.
- Дочка моя, Василиска, - пояснил Гаврила. - Она у меня хозяйка, мать схоронили.
Василиска с любопытством взглянула на Данилку большими синими глазами, засуетилась, принесла подушку, подсунула деду под голову.
- Оставайся ты, дед, у нас, - предложил Гаврила. - Куда те до Москвы плестись. Да и ты, Данило, живи тут.
Данила посмотрел на деда, тот покрутил головой:
- Я-то и верно не дойду, чую и сам, а тебе, касатик, прямая дорога в залесскую Русь, на Москву. Слух был, в людях там нужда великая. Глядишь, и ты, касатик, место себе сыщешь.
- Место, дед, найдётся, да будет ли дело, - посомневался Гаврила.
- У Москвы, что у доброй мамки, для всех дело найдётся. Иди, касатик. Чую там твою удачу. А я уж тут доживать буду…
Василиска тем часом свежатины отрезала, печь затопила. Данилка нет-нет да и глянет на Василиску. До чего ж проворная!
А у Василиски глаза лукавые, так и следят за Данилкой. Краснеет парень, но в душе радостно, понравилась ему Гаврилина дочка.
Ночь Данилка спал беспокойно, часто просыпался. Перед утром забылся, и приснилась ему мать. Только глаза у неё почему-то были точь-в-точь как у Василиски - синие. Незаметно мать растворилась в тумане, и на её место встала Василиска. Она смеялась и заглядывала Данилке в лицо. Потом они с Василиской очутились в Москве, и была та Москва похожа на Рязань…
Через неделю Данилка ушёл из деревни один. Рубашка и порты были выстираны и заштопаны заботливой Василиской, за плечами болталась котомка с едой.
За порогом попрощался с Василиской. На длинных ресницах девчонки блеснули слёзы. Данилка покраснел. Стараясь скрыть смущение, сказал грубовато:
- Ну чего там, не пропаду, чай, на медведя страшней было идти, - и, не сказав больше ни слова, широко зашагал вслед за солнцем.
* * *
Москва встретила Данилку воскресным праздничным перезвоном колоколов, резными боярскими теремами, гомоном торговых рядов. Отроду не видел Данилка столько товаров. И откуда такое взялось? А разложены товары все по рядам: тут тебе лавки оружейников и бронников со своими саблями и шестопёрами, стальными шлемами да кольчугами; ювелиры с золотым и серебряным узорочьем; сапожники с разной обувью - сапогами с короткими голенищами, мягкими черевиками и даже кожаными лаптями. Обувь всё большей частью нарядная, с загнутыми кверху острыми носками и тиснёными головками, на каблуках и без каблуков. На носках и каблуках украшения металлические - бляхи и скобы, да для крепости железные подковки набиты.
У съестных рядов пахнет щами и пирожками. Данилка проглотил слюну.
Увидел он и гостей иноземных, с германских земель и далёкого Востока.
Проехал отряд дружинников, кони один к одному вороные, на доспехах солнце играет-переливается.
Придерживая котомку, Данилка вошёл через башенные ворота в Кремль, долго разглядывал отливающие разноцветной слюдой княжеские хоромы, прошёл к недостроенным белокаменным стенам церкви. Вокруг высились горы камня, штабеля брёвен, стояли бочки с гашёной известью. Десятка полтора мужиков, в измазанной раствором одежде, сидели вокруг большого казана.
