Георгий Гулиа - Ганнибал, сын Гамилькара
Нумидиец строго взглянул на лучника:
– А здесь – что?
– Удивительные вещи.
– Так зачем сдался тебе Карфаген?
– Там меньше смерти. А здесь сплошная смерть. Я это предвижу.
– Загнул же ты, брат, – возразил нумидиец. – Здесь есть где разгуляться молодости, а там – один день похож на другой, там сплошная бедность и чванство богатых купцов.
– Я об этом не подумал, – признался лучник. – Когда смотришь на родину издали – она кажется лучше, чем есть. И все-таки я бы сбежал отсюда.
Нумидиец – истый вояка – поразился чудачеству этого карфагенянина: ведь весь сыр-бор заварили именно они, карфагеняне, а теперь что же это получается? Нумидиец воюй, а я, сын Карфагена, убегу под юбки своих женщин? Он хотел было обратиться к Миркану Белому, чтобы рассудил по справедливости, но тот сидел неподвижно на каменной ступени и взирал на небо, обильно усеянное звездами.
– Читает, – сказал нумидиец. И оба воина почтительно застыли на своих местах.
Карфагенянин размышлял:
«Лежит человек. Человек как человек, как все люди. Сейчас он беспомощен, как ребенок. Спящий подобен покойнику. Это известно… Но отчего же десятки тысяч так почтительно произносят его имя? Отчего боятся его? Идут на смерть по его приказу. Поднял он палец – и немеют целые народы. Опустил он бич – и падают тысячи. Отчего не перечат ему? Разве он особенный? Вот он спит и чуть похрапывает. Спит прямо на земле. И ничто его не отличает сейчас от простого воина. Это не спящий бог. И не полубог. Обыкновенный смертный…»
Карфагенянин пялил глаза – и ничего, кроме фигуры, обернутой в плащ. Ничего страшного, ничего удивительного. Он признался нумидийцу:
– А я думал, что он спит, как бог, где-нибудь на золотой постели.
Нумидиец усмехнулся:
– Боги не спят.
– Тем более. Все в нем человеческое, а боятся его, как бога.
– Почему боятся? Просто уважают. Как воина.
Ганнибал зашевелился и живо вскочил на ноги.
– Я проспал? – спросил он с тревогой.
– Нет, еще несколько мгновений.
– Лучше проснуться на несколько мгновений раньше, чем на мгновение позже. – Ганнибал выпрямился, вдохнул пряный воздух полной грудью.
– Там дожидается Миркан Белый…
– Зови сюда, – бросил Ганнибал и зашагал в глубь сада.
Миркан Белый заторопился по дорожке, на ходу зачесывая пятерней длинные волосы. Его орлиный нос сверкал в ночи, освещенной неведомыми далекими лучами.
Ганнибал встретил его приветливо.
– Не сердись, – сказал он, – что заставил ждать. И заставляю бодрствовать, когда все спят.
– Ничего, ничего, – ответил старик. – Я много жил и ко многому привык. Твой отец тоже был не из легких и приветливых. А Гасдрубал недаром слыл грубияном.
– О Миркан, – перешел на эллинский Ганнибал, – люди столь разнообразны, а мир столь странен, что ничему не надо удивляться. Я в этом убежден. Я знаю, что ты часто разговаривал с отцом. Нелицеприятно. И был даже чересчур дерзок с Гасдрубалом.
Старик слушал молча. Полагая, что разговор не будет коротким, присел на гранитную тумбу, покрытую ковриком. Недалеко стояла еще одна тумба, тоже покрытая ковриком.
– Есть в твоих словах и правда, и вымысел, и домысел, – сказал старик. – Воспитание заключается в том, чтобы уметь вести себя пристойно. Это с одной стороны. А с другой – не надо унижаться и унижать другого. Я не был ни дерзким, ни храбрым, ни покладистым. Был просто самим собой. Но это-то как раз и трудно. Или, вернее, нелегко.
– Готов согласиться с тобой, уважаемый Миркан. Но я искал встречи с тобою не для этого. Ты слышал, о чем я говорил с моими военачальниками сегодня утром?
– Да, я сидел в укромном месте и все слышал.
– Что ты скажешь? Только откровенно. Я хочу, чтобы ты обнаружил слабое место в моих словах или действиях и сказал об этом. Без обиняков.
Старик покашлял в кулак, потер глаза. Не торопился он, собирался с мыслями. Этот молодой человек – сын своего отца Гамилькара. А может, кое в чем и превзойдет родителя. Он уже успел показать себя в коротких походах против ваккеев, карпетанов и васконов. Одно несомненно: Ганнибал нравится войску. Чем? Вероятно, прежде всего тем, что ведет себя как солдат. То есть он и полководец и воин в одно и то же время. Отец его был другим. Тот был только полководцем, мог разрешить себе понежиться. Даже в походах. А этот не дает покоя ни себе, ни другим. Отец был аристократом в полном смысле этого слова. Сын – аристократ только по крови, а повадками – простой солдат.
Миркан Белый подымает глаза к звездам. Его примеру следует и Ганнибал. Но ничего особенного не видит на небосклоне: обыкновенное черное небо, обыкновенные мигающие звезды, обыкновенная луна, выплывающая на волю из-за кипариса.
– Значит, откровенно? – спрашивает Миркан Белый.
– Только! – восклицает Ганнибал.
– Ну что ж… – Старик скрещивает руки на груди. – Первое: я не совсем понимаю, зачем объявлять на весь мир о своем намерении идти в Рим…
– Как зачем? Чтобы знали они…
– Военачальники?
– Да.
– А римляне? Разве не узнают и они о твоем намерении?
– Узнают. Я на это и рассчитываю.
– Это непонятно, – сказал старик. – Разве нет больше военной тайны? Или это – не военная?
– Нет, военная!
– Так зачем же выдавать ее?
– А потому что для Рима это не тайна. Римляне давно ждут удара. Они сами готовы ударить по Карфагену со свойственным им коварством.
Старик продолжал:
– Допустим, ты прав. Но зачем же говорить об ударе через Альпы?
Ганнибал рассмеялся:
– В Риме не поверят. Там уверены, что я пойду берегом. Они соберут кулак именно на берегу, возле Массалии. Едва ли поверят, что я пойду через Альпы. Он врет, скажут они.
– А все-таки – Альпы?
Ганнибал усмехнулся.
– Вот этого сейчас я не скажу. Даже тебе. Но пусть враги думают, что через Альпы. Римских лазутчиков в моем войске немало. Я уже принял меры, чтобы они не поверили мне.
– Чтобы и я не поверил?
– И ты.
– Не понимаю тебя, Ганнибал, – это слишком для меня большая премудрость. Допустим, и здесь ты прав… Но главное вот в чем: ты собираешься воевать под стенами Рима?
– Что правда, то правда! – Ганнибал встал с места и погрозил кому-то кулаком.
– Прошлую войну мы проиграли… – напомнил Миркан.
– Верно. Из-за карфагенских старцев, из-за этих завистников и купчишек.
– Новую войну мы должны выиграть, Ганнибал?
– Только выиграть.
– А если в войске имеются маловеры?
– Я их отправлю домой. Немедля! Мне нужны верящие в победу, мне нужны беззаветно преданные! Остальных я отошлю назад!
Ганнибал заметно возбуждался: шагнул влево, шагнул назад… Взмахнул рукою, словно в руке держал меч.
Старик расчесывал бороду. В задумчивости.
– А Сагунт? – спросил он.
– Что – Сагунт?
– Чтобы перейти Пиренеи, надо пройти через Сагунт.
– Разумеется.
– А договор?
– Какой договор?
– Не тревожить сагунтинцев, не переходить через реку Ибер.
Ганнибал нагнулся к старику и прошептал:
– А сами римляне соблюдают договоры?
– В общем-то…
– Нет, нет, нет! – вскричал Ганнибал. – Они рвут их, когда это им выгодно. Вот и я рву. Начихал я на договор! – Он уже говорил на своем, финикийском, на наречии карфагенских моряков и рыболовов.
– Это не годится, – упорствовал старик. – Начихать на Ибер, начихать на Сагунт, начихать на договоры?
– Именно!
Старик недоуменно развел руками:
– Они бы себе не позволили…
– Римляне! – Ганнибал подбоченился. – Римляне? Да они порвут любой договор, если это сулит им выгоду.
– А тебе сулит?
– Да, да и еще раз – да!
– Это очень, очень нехорошо.
Ганнибал молча глядел на старика. А тот сидел не двигаясь, словно каменный.
– Ладно, – сказал Ганнибал. – Я говорил об этом утром, но повторяю: олкадские разбойники могут ограбить наших купцов. Запросто. Тогда-то мы и накажем олкадов. Если сагунтинцы забеспокоятся и начнут роптать – мы пойдем и против них как против покровителей олкадских разбойников.
– А если заропщет Рим?
– Мы объясним.
– А если он не поймет?
– Тем хуже для него – что и требуется!
Старик покачал головой. Ганнибал не понял, что это означало: одобрение, неодобрение, сомнение, непонимание… Он решил высказать свои мысли более отчетливо:
– Уважаемый Миркан, у меня нет от тебя особых тайн. Я отослал в Карфаген свою жену. Она ждет ребенка. Ты, надеюсь, понимаешь, что это означает…
– Войну?
– Да, войну. Я наношу удар по олкадам. Почему? А вот почему: сагунтинцев это взволнует. Но на помощь олкадам они не придут – силенок не хватит. Они обратятся к Риму, к старым римским интриганам. Рим будет петушиться. Может быть, попробует помочь сагунтинцам. А что это значит? Это значит, что они задирают нас. Ах, задирают?! Стало быть, нарушают договор. Ах, нарушают договор?! Стало быть, руки у нас будут развязаны, и никто не упрекнет нас в том, что мы пошли на Рим.
