Борис Федоров - Царь Иоанн Грозный
Курбский старался успокоить страждущего и приказал одному из воинов неотлучно быть при Редене, пока не возвратятся разогнанные страхом служители замка.
— Да благословит тебя небо за сострадание! — сказал Реден, — но я лишился всего, что имел драгоценного в жизни, и жду смерти, как последнего блага.
Узнав, что единственный внук Редена захвачен в плен в немецком отряде под Виттенштейном, Курбский велел освободить его для утешения последних дней немощного старца.
Юноша, закованный в цепи, слышал от товарищей, какая участь ожидает его в Пскове — куда ссылались пленные. Воспитанный в избытке и роскоши, он представлял себе весь ужас неволи — вязни, так назывались пленники, укрываясь от стужи и непогод в ямах, томимые голодом, выходили, подобно привидениям; с жадностью кидаясь на хлеб, бросаемый им за ограду. Блестящие мечты уже исчезли в его воображении, надежды замерли в сердце, — и вдруг он возвращён в дом отеческий!
Курбский был при свидании старца с внуком, видел радостные слёзы их. Между тем как многие в стане роптали, что воевода уменьшает число царских пленников, и тайные враги Курбского стремились к достижению своей цели, молва о сём достигла до пленников ливонских, взятых под Виттенштейном. Чего не могли вынудить у них страхом, в том успело великодушие. Один из пленников просил быть представленным Курбскому, и воевода узнал от него, что не далее, как в восьми милях от русского войска, остановился прежний ливонский магистр Фюрстенберг с сильным отрядом и, ограждённый болотами, выжидал случая напасть с верным успехом.
— Не нам ожидать Фюрстенберга: пусть он ждёт нас! — сказал Курбский и под прикрытием ратников, отправя в Юрьев обозы, отягощённые добычей, оставил при себе полк яртоульный, всадников лёгких и смелых и вместе с Адашевым, задолго до рассвета, двинулся вперёд.
Забелел день, и россияне уже считали второй час от восхождения солнечного, когда войско с трудом пробралось сквозь чащу густого леса и увидело перед собой вязкие болота, поросшие мелким кустарником. Воеводы тронулись вперёд и за ними ратники, сперва строем, но вскоре принуждены были разделиться на малые отряды, стараясь миновать болота излучистыми дорогами; но чем далее, тем опаснее был путь, и наконец воинство увидело себя окружённым отовсюду болотами. Ратники стелили хворост, кидали камни, сыпали землю... Курбский остановился, наблюдая, как перебирались всадники, как малорослые кони их, боясь увязнуть в тине, медленно подавались вперёд, ощупывая ногою надёжную землю.
— Счастье твоё с нами! — сказал Даниил Адашев Курбскому, — если бы нас было втрое более, — когда бы Фюрстенберг вздумал искать нас, он здесь бы нас встретил и положил.
— С каждым шагом мы ближе к нему! — сказал Курбский. — Вперёд, воины!
Аргамаки, грудью разбивая топь, стремились выбраться из болота. Кони, выбиваясь из сил, грузли в провалинах или с бешенством сбрасывали с себя неосторожных всадников. Так прошёл целый день. Солнце уже низко стояло на западе.
— Ещё немного, — кричал Курбский, ободряя всех, — я вижу вдалеке поле, ещё немного, и мы выступим на твёрдую землю...
Внимая вождю, воины понуждали коней, и кони, всею силою вырываясь из мутной топи, по хворосту и буграм окреплой земли наконец вынесли всадников на широкое поле.
Солнце расстилало яркие лучи на западе; воины дали свободу усталым коням отдохнуть на мягкой траве.
— Ещё подвиг ждёт нас! — сказал Курбский. — Приготовимся ударить в ливонцев; между тем дворяне осмотрят, далеко ли от нас Фюрстенберг.
Присев с Даниилом Адашевым под старой липой, весенняя зелень которой златилась, раскидываясь против солнца, Курбский задумчиво смотрел, как светило опускалось на край небосклона. Он взглянул на Даниила и увидел, что тот омрачён был глубокою думой.
— Понимаю скорбь твою! — сказал Курбский. — Но когда объяснятся наши сомнения, увидим, чего ожидать. Скоро обнимем твоего брата и узнаем, в чём оправдать Турова...
Даниил молчал. Он только пожал руку Курбского.
— Кто имеет завистников, тот имеет и заслуги, — продолжал Курбский. — Надейся, друг мой! Царь благоприятно примет письмо твоё.
Возвратившиеся дворяне известили, что немецкий стан в десяти вёрстах, что Фюрстенберг с многочисленным войском расположился на поле.
— Увеселим их победой! — сказал Курбский и сел на коня; за ним последовали все воины. Скоро закатилось солнце; багряная черта бледнела и угасла на западе; густой туман, как будто бы рекою разлившийся, поднимался с болот, слабый свет ещё облекал западный край; в сумрачном востоке засияла луна, и чем далее текла по небу безоблачному, тем более проясневала чистейшая лазурь. Какой-то лёгкий свет, успокаивающий зрение и наполняющий негой сердце, разливался на всё. Тихо шли кони ещё усталые, глухой шум однообразно отдавался от шагов их, и ничто более не нарушало безмолвия ночи.
Но замелькал вдали рыцарский стан, и в самую полночь Курбский дал знак стрельцам отделиться и ударить на передовые полки. Ливонцы, услышав топот коней, оторопели и спешили отразить внезапное стремление неприятелей стрельбою, но удары были неверны; при блистании огней их — тем вернее разили русские стрелы; смятение распространилось в ливонских полках: всё войско Фюрстенберга смешалось. Тогда Курбский врезался в ряды ливонские, и закипела сеча. Стеснённые своею многочисленностию, осыпаемые с налёта быстрыми ударами, ливонцы не успевали отбиваться мечами, и вскоре поле покрылось обломками немецких оружий. Русские сбили ливонцев и гнали их, вырывая мечи из их рук, свергая с коней, громя шестопёрами, саблями, бердышами. Глубокая река заграждала путь; чрез неё лежал мост, и ливонцы устремились туда; но под толпами бегущих мост подломился, всадники с конями оборвались в реку, хлестнувшую пенным валом. Тогда Курбский усилил стремительный натиск. Страшный крик раздался, и бежавшие на мост ливонцы, в смятении порываясь вперёд, падали с обрушенных брёвен или, бросаясь с высоких берегов, опрокинутые конями, сдавленные доспехами, гибли в реке.
Едва магистр с немногими воинами успел пробиться; пользуясь лунной ночью, доскакал до отлогого берега и переплыл реку. Между тем ещё продолжалась сеча. Луна исчезала, восток разъяснел, а ещё слышался треск копий и мечей; но с воссиявшим солнцем последние из бьющихся рыцарей или легли на поле, или сдались победителям. Немногие из робких укрывались ещё за пригорками, за деревьями и умножили число пленников Курбского. Стан магистра был взят на щит, и русские полки с торжеством вступили в Дерпт при громе труб.
На рассвете приспела в Дерпт новая дружина. Две тысячи охотников из Пскова и Новгорода, между коими много было сынов знаменитых родителей, взяли оружие, чтоб сражаться под хоругвию Курбского. При рассказах о подвигах его юные сердца их разгорались мужеством, и они, испросив слово посадников и благословение отцов на ратное дело, пришли участвовать с Курбским в битвах и славе.
Воевода встретил их радостно и, сведав, что Фюрстенберг со свежими силами спешит к укреплённому Феллину, послал лёгкий татарский отряд вызвать огнём и мечом фюрстенберга из Феллина, а дружине охотников выжидать в засаде с полками, когда он появится, и опрокинуть его. Курбский предвидел последствия: Фюрстенберг будет снова разбит и одному счастию в бегстве — снова обязан спасением.
Ещё были битвы и ещё победы. Тщетно Фюрстенберг и ландмаршал Филипп Бель хотели поставить преграды Курбскому. Одно его имя уже было грозою Ливонии. Никто не мог устоять против его порыва, никто не удержал его. Ревнуя славе побед, Курбский не ожидал подкрепления; но Иоанн спешил одним ударом решить участь Ливонии. Шестьдесят тысяч воинов уже шли к Дерпту, и царские гонцы летели с разрядными списками к воеводам.
ГЛАВА IV
Свидание
Курбский, который не искал почестей, но случаев к подвигам, уступил другому начальство, принял звание воеводы передового полка, прославленное им в первом походе ливонском, и поспешил навстречу вступавшему воинству.
Почтительно приветствовал он сановника царской думы и первого воеводу большого полка князя Мстиславского. За ним дружелюбно встретил воеводу Михаила Морозова; но при виде третьего воеводы изменился в лице. «Друг Адашев!» — вскрикнул он, стремительно соскочив с коня и бросаясь в объятия Алексея Адашева. Тут же встретил брата и Даниил Адашев.
— И ты идёшь на Ливонию? — сказал Даниил, стараясь скрыть душевное смущение.
— Я желал отвратить меч Иоанна, — отвечал тихо Алексей Адашев, — но война пылает: иду служить царю, как воин его. — Братья сподвижники! Да совершится скорее жребий Ливонии, чем гибнуть ей в терзании медленном...
В это время раздался шум в толпах народа, окружающего воевод. Увидели князя Петра Шуйского, прославленного взятием Дерпта. Он вёл правую руку воинства: смелых стрельцов, ратоборных казаков. Воевода сей, чтимый за славу мужества, умел заслужить любовь побеждённых им. Граждане дерптские взирали на него с почтением; вспомнили его кротость, приветливость, благотворения.
