Георг Эберс - Уарда
Все же порой сюда приставали роскошно убранные лодки, слышалось хоровое пение, а к склонам гор тянулись большие процессии. Но лодки эти несли по волнам Нила тела умерших, унылое пение было плачем по ним, а шествия – вереницами печальных родственников, провожавших саркофаги в последний путь.
Читатель, мы с вами в Городе Мертвых в Фивах. Но и в этом городе царило оживление и ключом била жизнь, ибо египтяне свято верили, что их мертвецы не умирают. Они закрывали им глаза и перевозили их в некрополь [3] в дом колхитов [4], то есть бальзамировщиков, а оттуда – в склепы и усыпальницы. При этом они были убеждены, что души умерших продолжают жить, что, оправданные на суде подземного царства, они в образе Осириса [5] странствуют по небу и в любом облике, какой им захочется принять, вновь появляются на земле, вмешиваясь в жизнь своих родичей. Поэтому каждый египтянин так заботился о достойном погребении умерших родственников, прежде всего думая о надежном бальзамировании трупа и о жертвоприношениях. Он приносил им мясо и птицу, напитки и благовония, фрукты и цветы, и все эти запасы надлежало возобновлять через определенное время.
Как при погребениях, так и при жертвоприношениях должны были непременно присутствовать жрецы. Поэтому Город Мертвых считался самым подходящим местом для жреческих школ и обителей мудрецов. При храмах некрополя селились целые жреческие общины, а близ тянувшихся рядами помещений для бальзамирования стояли жилища колхитов, чье ремесло переходило по наследству от отца к сыну.
Кроме того, в некрополе было еще множество разных мастерских и лавок. В мастерских высекали из камня и резали из дерева саркофаги, изготовляли полотно для обертывания мумий и всевозможные амулеты. А в лавках купцы торговали благовонными маслами и эссенциями, цветами, фруктами, овощами и печеньем. Целые стада рогатого скота, множество гусей и прочей домашней птицы откармливались на специально огороженных пастбищах. Сюда приходили родственники умершего, чтобы из числа животных, которых жрецы объявили чистыми, выбрать то, что нужно, и поставить на них священное тавро. Многие покупали на бойнях только куски мяса. Ну, а уж бедняки здесь вообще не показывались. Они приобретали раскрашенные хлебцы в форме тех или иных животных, символически заменявшие дорогих быков и гусей, купить которых им не позволяли средства. В самых богатых лавках торжественно восседали слуги жрецов и записывали заказы на длинных свитках папируса. А затем в особых помещениях храмов в эти свитки вписывались священные тексты, которые необходимо знать душам умерших, чтобы, произнеся их, защитить себя от духов бездны, открыть себе врата подземного царства и быть оправданными Осирисом и его сорока двумя судьями на загробном судилище.
Все происходившее в храмах было надежно сокрыто от любопытных взоров, так как каждый храм был обнесен высокой каменной стеной, а крепко запертые ворота распахивались лишь ранним утром и вечером, когда из них выходили жрецы, распевая хором священные гимны в честь бога, что восходит в облике Гора и закатывается, как Тум [6].
Едва замирали последние звуки вечернего гимна, как некрополь пустел. И родственники, провожавшие покойных в последний путь, и посетители усыпальниц должны были сесть в свои лодки и покинуть Город Мертвых. Люди, торжественными шествиями вступавшие по утрам на западный берег, беспорядочно спешили теперь к реке, подгоняемые отрядами стражников, охранявших гробницы от грабителей. Купцы запирали свои лавки, колхиты и ремесленники заканчивали трудовой день и расходились по домам, жрецы возвращались в храмы. А пришедшие издалека посетить могилы близких, не желая искать ночлега в шумном городе на другом берегу, спешили на подворья, чтобы провести ночь вблизи мертвых родственников.
Смолкали голоса плакальщиц; даже песни бесчисленных гребцов, направлявших свои лодки к восточному берегу, мало-помалу замирали в отдалении, лишь вечерний ветерок доносил порой какие-то неясные звуки, и наконец все погружалось в тишину.
Над затихшим Городом Мертвых нависало безоблачное небо, по которому иногда беззвучно проносились легкие тени летучих мышей. Это они возвращались в склепы и горные ущелья из своих полетов к Нилу, где они каждый вечер охотились за мошкарой и, глотнув воды, набирались сил в ожидании дневного сна. А по земле то там, то тут скользили какие-то черные существа, отбрасывая длинные густые тени. Это шакалы крались к реке на водопой и нередко целыми стаями дерзко подходили к самым загонам для гусей и коз.
Охотиться на этих ночных хищников запрещалось, ибо они считались священными животными бога Анубиса [7] – стража могил; к тому же они в изобилии находили себе пищу в гробницах и не были опасны для людей. Напротив, пожирая куски мяса, возложенные на алтари, они доставляли огромное утешение родственникам умерших. Когда на следующий день эти люди не находили здесь принесенного ими мяса, они твердо верили, что их жертвы угодны покойным. К тому же шакалы были надежными сторожами, отгоняя всех непрошеных гостей, пытавшихся под покровом ночи проникнуть в гробницы.
В тот летний вечер 1352 года, в который мы приглашаем читателя посетить вместе с нами Город Мертвых в Фивах, в некрополе, как всегда, после того как замолкли звуки вечернего гимна, воцарилась тишина.
Стражники, закончив свой первый обход, уже собирались возвратиться в караульное помещение, как вдруг в северной части Города Мертвых громко залаяла собака. За ней другая, третья, четвертая… Начальник отряда остановил своих людей, а когда собачий лай усилился, приказал им поспешить на шум.
Небольшой отряд быстро достиг высокой насыпи, ограждавшей западный берег канала, отведенного из Нила, и отсюда стражники осмотрели всю полосу плодородной земли до самой реки и северную сторону некрополя. Не обнаружив ничего подозрительного, они в нерешительности остановились, как вдруг в той стороне, где собаки лаяли яростнее всего, блеснул свет факелов. Стражники бросились вперед и настигли нарушителей тишины у пилонов [8] храма, выстроенного Сети I, покойным отцом царствовавшего фараона Рамсеса II.
Взошла луна, и ее бледный свет заливал величественный храм, а стены его казались красными от факелов, чадивших в руках чернокожих слуг.
Невысокий человек, одетый с чрезмерной роскошью, так сильно стучал металлической рукоятью плети в обитые медью ворота храма, что гулкие удары разносились в ночной тишине далеко вокруг. Рядом стояли носилки и колесница, запряженная великолепными лошадьми. В носилках сидела молодая женщина, а на колеснице, рядом с возничим, виднелась высокая фигура другой знатной женщины. Их окружала большая группа мужчин, судя по всему, принадлежавших к привилегированным сословиям, и множество слуг. Все молчали. Лишь изредка кто-нибудь вполголоса обменивался несколькими словами с соседом. Все внимание этой причудливо освещенной группы, видимо, было приковано к воротам храма. Хотя ночь и скрадывала фигуры этих людей, однако лунный свет, усиленный огнями факелов, был достаточно ярок, чтобы привратник, пристально смотревший на возмутителей покоя с одной из башен, мог различить, что все они, несомненно, принадлежали к фиванской знати, а быть может, даже и к царскому роду. Громко окликнув человека, стучавшего в ворота, привратник спросил, что ему нужно. Тот, взглянув наверх, так грубо и презрительно обругал его, резко нарушив тишину Города Мертвых, что сидевшая в носилках женщина испуганно вздрогнула.
– Долго ли мы будем дожидаться тебя, ленивый пес? Сначала спустись, открой ворота, а потом уж задавай вопросы! Если эти факелы недостаточно ярки, чтобы ты понял, с кем имеешь дело, то скоро моя плеть напишет на твоей спине, кто мы такие и как следует принимать знатных людей!
Пока привратник, бормоча что-то невнятное, спускался по лестнице к воротам, женщина, стоявшая на колеснице, повернулась к человеку с плетью и сказала мелодичным голосом, прозвучавшим, однако, сурово и решительно:
– Ты, видно, забываешь, Паакер, что ты снова в Египте и имеешь дело не с дикими шасу [9], а с мирными жрецами. К тому же мы ведь пришли к ним за помощью! И так уж все жалуются на твою грубость, а сейчас, когда необычайные обстоятельства заставили нас приблизиться к этому священному храму, она кажется мне вовсе неуместной.
Эти слова, как видно, сильно задели самолюбивого ее спутника. Ноздри его широкого носа затрепетали, пальцы правой руки судорожно стиснули рукоятку плети, и, кланяясь с притворным смирением, он в то же время нанес резкий удар плетью по голым ногам стоявшего рядом раба. Тот вздрогнул, но не проронил ни звука, хорошо зная крутой нрав своего хозяина.
Привратник тем временем отворил ворота, и вслед за ним за ограду вышел молодой жрец, судя по облачению, в очень высоком сане, чтобы узнать, что нужно этим дерзким нарушителям ночного покоя.
