Наташа Боровская - Дворянская дочь
Площадь была обстреляна русскими войсками в 1836 году, когда через Веславов проходил передний край в войне повстанцев против Николая I. Этот деспотичный царь аннулировал конституционные права, пожалованные Польскому королевству Александром I. Площадь подверглась обстрелу еще раз во время восстания 1863 года, которым изгнанные Веславские пытались руководить из своей парижской резиденции. В 1864 году Александр II амнистировал семью, и по приказу моего внучатого дяди князя Леона к его возвращению из ссылки площадь была реставрирована.
Проследовав вдоль Вислы на север за окраину города, мы повернули на залитую солнцем дорогу, обсаженную тополями, которая вела к резным воротам поместья. Узкая, с глубокой колеей и выбоинами дорога, извиваясь, бежала через лес ко дворцу.
Мой внучатый дядя в свое время решил оставить ее в том ужасном состоянии, как она была, чтобы препятствовать продвижению русских войск в день освобождения от владычества России, в который он свято верил.
В конце тяжелого подъема экипажи свернули на ровную дорогу аккуратного французского парка. Дворец Веславских с его средневековыми башнями и аркадами в стиле Ренессанса в центральной части и восточном крыле неясно вырисовывался за дальним концом прямоугольного пруда.
Мои тетя и дядя вместе с кузеном Стиви приветствовали меня у главного подъезда. Дядя Стен был очень высоким и худым мужчиной, с обвислыми каштановыми усами и печальным длинным лицом. Его манера носить летнюю одежду с налетом утомленности так же, как и его речь, были частью тех условностей, которые характеризовали английскую элегантность. Он помог мне, растрепанной и забрызганной грязью, выйти из экипажа, подвел для поцелуя к тете Софи и затем посадил меня напротив Стиви.
— Стиви, мальчик, — сказал он по-английски, — поздоровайся с кузиной Таней.
— Здравствуй, Таня, — ответил без воодушевления Стиви.
В свои восемь с половиной Стефан был крепким мальчиком с редкими зубами, покрытыми ссадинами коленками и смешно оттопыренными ушами, наверное, самыми большими среди его сверстников. Он угрюмо смотрел на меня своими светло-карими глазами.
— Не понимаю, почему это я должен приводить себя в порядок ради тебя, — бросил он мне, когда мы поднимались по лестнице.
Мне придали приличный вид и отправили ужинать вместе со Стиви и Казимиром, его верным другом, сыном пана Казимира Пашека.
Казимир был приятным зеленоглазым мальчиком, ровесником Стиви. Они росли вместе, как братья, с тех пор, как мать Казимира сбежала с французом.
Летом швейцарских репетиторов заменяла английская гувернантка по имени Пул. Мальчики прозвали ее Пингвином, так как она была поразительно похожа на эту птицу. Она мгновенно краснела, когда сердилась, и во время ужина юный лорд Стефан своим поведением неоднократно заставлял ее вспыхивать.
Когда Пул отвернулась, Стефан схватил мои длинные волосы и начал дергать их, как шнурок колокольчика. Я мгновенно добралась до его обезьяньего уха и задала порядочную трепку. Он лягнул меня под столом. Я дала сдачи. Весь его вид сулил чудесные взаимоотношения.
Я была освобождена от вечерней церемонии подниматься в тронный зал сразу после ужина, чтобы пожелать взрослым спокойной ночи. Возле огромного камина, над которым были развешаны доспехи рода Веславских, стоял высокий сухопарый, пожилой джентльмен свирепой наружности, белые локоны ниспадали ему на плечи, пара грейхаундов лежала у его ног, на руке сидел любимый сокол. Это и был мой внучатый дядя, дедушка Леон, деспотичный патриарх Веславы.
Князю Леону был 91 год, и хотя официально главой дома был он, фактически всеми делами управлял его сын.
Бывшему герою восстания было за сорок, когда он осознал необходимость продолжить свой род. В промежутке между двумя налетами на Польшу он сумел вскружить голову и добиться руки княгини Екатерины, которая была вдвое моложе его. С самого начала он обращался с ней грубо, даже не пытаясь скрыть свою деспотичность. У них было три дочери. А когда, в конце концов, в Париже молодая жена родила ему сына — дядю Стена — то он его в семилетнем возрасте забрал у матери и определил в английскую частную школу закрытого типа, заявив, что не желает, чтобы из его сына делали девчонку.
Княгиня Екатерина называла своего мужа «ангелочком», на ночь готовила ему липовый настой, который, по его словам, сведет его раньше времени в могилу, и переносила его пренебрежение и супружескую неверность с ангельской кротостью. У нее было немолодое, но приятное лицо, окруженное копной спутанных белых волос. Она всегда носила платья сиреневых или розовато-лиловых оттенков.
— Танюса, бедное дитя, — сказала она по-польски с легкой дрожью в голосе, когда я присела в реверансе, — твоя бедная дорогая мама была так молода и так прекрасна!
По-детски бессердечная, я находила ее довольно смешной.
Затем меня стали по очереди подводить ко всем гостям. Некоторые дамы замечали, что я, к сожалению, не похожа на свою покойную красавицу-мать, но что у меня необыкновенные глаза и красивые волосы, и вообще быть хорошей девочкой лучше, чем красивой. Все это меня ужасно раздражало.
Дядя Стен понял мое состояние. Он поднял мой поникший подбородок и сказал: «А я считаю, что она прекрасна и очень похожа на тетю Софи в ее возрасте».
После того как тетя и дядя поцеловали меня на ночь, и няня заботливо подоткнула мне одеяло, вдруг появился нежданный гость. Кузен Стиви в пижаме стоял у окна балкона первого этажа, беспечно скрестив босые ноги; каштановый локон закрывал один глаз.
Он смотрел на меня долгим изучающим взглядом.
— Папа сказал, что ты красивая, но я так не думаю, — изрек он и исчез.
Я залилась слезами, чувствуя себя несчастной, некрасивой, никому не нужной, всеми брошенной. Помня бабушкино наставление, я спрятала голову под подушку и горько рыдала, пока не уснула.
Я хандрила в течение двух недель. Затем пришел праздник урожая, и печали как не бывало.
С утра собрались крестьяне со всей округи, и вся торжественная процессия прошла через двор имения. Впереди шагали мальчики из церковного хора с образами в руках, девушки в шерстяных кофтах, украшенных черной и оранжевой вышивкой, с разноцветными бусами, мужчины в свитках и шляпах с перьями, гарцующие на белых лошадях с кисточками на уздечках. Девушки увенчали голову тети Софи венком из колосьев пшеницы и полевых цветов, а представители от каждой семьи положили по снопу пшеницы перед князем Станиславом, хозяином поместья.
Затем был пир на лужайке у задней террасы, и, когда закатилось солнце, приглушенный барабанный бой возвестил о приближении оркестра. Дети побежали встречать музыкантов. Вслед за барабанщиками шли еврейские скрипачи в длинных черных фраках с длинными бородами и курчавыми пейсами. Прыгая и вертясь вокруг музыкантов, как стая бабочек вокруг черных жуков, дети в ярких нарядных костюмах проводили оркестр на лужайку, где был воздвигнут деревянный помост для танцев.
При свете японских фонарей, развешанных на высоких липах, из пар, которые лучше всех трудились при сборе урожая, под шумное одобрение всех присутствующих были выбраны царь и царица праздника. Принц Станислав короновал их, и царь с царицей станцевали вместе оберек, после чего дядя Стен пригласил на танец царицу, а царь закружил в танце тетю Софи. Вскоре площадка стала пестрой от развевающихся кофт и юбок, барабанного боя, дроби каблуков, рукоплесканий и возгласов: «Oj dana!», синкопировавших безумный ритм струн. Танцевали повсюду; снова и снова звучала мазурка — гордая, воинственная, веселая, с неожиданными причудами и поворотами, но в конце неизменно переходящая в головокружительный вихрь оберека.
После танцев, замученная Стиви, Казимиром и крестьянскими мальчишками, я забралась на колени к дедушке Леону. Дети столпились на поляне, пожилые крестьяне отдыхали за накрытыми столами. То тут, то там появлялись мужики, перебравшие сливовицы или водки. Я наблюдала за светлячками, которые из травы словно перемигивались со звездами над башнями дворца, и мне вдруг захотелось спать. Я уже почти задремала, но в этот момент дядя Стен с отцовской лаской поднял меня с дедушкиных колен.
Стиви стоял позади тети Софи и смотрел на меня. «Она еще совсем ребенок, мама, правда?» — спросил он веселым голосом.
Я подумала, что он выглядит ужасно привлекательно в своей шляпе с пером, и, крепко закрыв глаза, пожелала услышать от него, что я прекрасна.
После праздника крестьяне разъехались по своим деревням, а дядя Стен и тетя Софи вернулись к своим делам. Кроме того, что тетя руководила огромным хозяйством, умиротворяла своего тирана-свекра, устраивала многочисленные приемы, она еще организовала медицинское обслуживание и в самой Веславе, и во всей округе. В восточной части сада на землях дворца она превратила павильон для гостей в больницу на сорок мест с родильным отделением и амбулаторией.
