Игорь Ушаков - Евангелие от Егория
За все время пытки Иисус не проронил ни стона. И глаза его были широко открыты. Только иногда веки подергивались, когда неожиданно резкая боль проступала через тупое состояния ничего не чувствующего, будто бы уже умершего тела.
И все же до последнего момента верил Иисус в чудо. Он вспомнил ту библейскую притчу о том, как Господь, искушая Авраама, повелел ему принести в жертву сына единственного своего Исаака, и как уже в тот момент, когда занес Авраам руку с ножом над сыном невинным своим, Господь подослал ему вместо той бесчеловечной человеческой жертвы овна, запутавшегося рогами в чаще… Он ждал, он ждал чуда! Но Бог остался слеп, глух и нем… Уже готов был Иисус проклясть этого безжалостного Бога, но вспомнился ему Иуда, который отдал свою жизнь… И ведь делают они все это не ради Бога, а ради людей! Ведь вера нужна не сама по себе, не для удовлетворения прихотей Господних, а для того, чтобы люди стали чище, светлее, добрее…
На соседних крестах корчились и стонали, безнадежно моля о пощаде, два разбойника. Но вот и они затихли, слышны были только их грубые ругательства в адрес солдат и толпы.
Но нравственные мучения Иисуса были страшнее любой самой сильной физической боли. Ах, как же трудно потерять веру в праведность свершаемого, в правильность выбранного пути! Стоил ли результат все этих жертв, которые они с Иудой принесли на алтарь новой веры? Можно ли людей сделать людьми? Ему опять, как давеча на допросе у Прокуратора, пришла на ум почему-то латинская пословица «animal bipes implume» — «животное двуногое и без перьев»… Да, человек — это животное… Страшное двуногое животное…
И вот уже кресты с приколоченными к ним приговоренными подняли и вставили в заранее вырытые ямы, потом завалили эти ямы камнями, плотно их утрамбовав, чтобы, не дай Бог, крест не пошатнулся и не упал.
Крест с Иисусом стоял посредине. Немного пришедшие в себя разбойники продолжали свою площадную брань и отборные проклятия, которые перемежались слезами и мольбами о милосердии… Умереть достойно — это тоже нужно уметь.
И вспомнил Иисус, как говаривал Иуда: «Двум смертям не бывать, одной не миновать…» А потом, под крики с соседних крестов, опять вспыхнула все та же навязчивая мысль: «А не напрасна ли наша с Иудой жертва? Можно ли это быдло обратить в человеческое состояние? Ведь сколько мы сделали им добра, а они в ответ радуются моим страданиям… Злобен человек и себялюбив… Нет, нет! Есть в человеке добро! Да, оно спрятано глубоко, но оно есть! И будут еще люди братьями. И будут они творить добро друг другу. И возлюбят они ближних своих. Нет, не напрасна наша с Иудой жертва… Кто-то должен быть первым… Прав был Иуда: Если не мы, то кто?! И если не сейчас, то когда?!..»
А внизу, под крестами толпился народ, и был он весел, как на праздничной гулянке. Проходящие внизу, под крестами продолжали бесноваться и злословили Иисуса, крича всякие пакости: «Эй, там на кресте! Коли ты и взаправду Сын Божий, сойди с креста! Попроси своего папеньку помочь тебе. Что, слабо?! Других спасал, а себя самого не можешь? Что кишка тонка, да? Сойди, сойди с креста и мы тут же уверуем в тебя как в Царя Израилева!» И даже распятые по левую и по правую руку разбойники злословили и поносили его. Видать, чужое горе может и обрадовать и душеньку потешить!
Но не всем в радость было это трагическое зрелище. В отдалении стояли две женщины, обняв друг друга. Те две, которые беззаветно любили Иисуса: Мария Иосиева, мать Иисуса, и Мария Магдалина, его возлюбленная.
Рядышком стояли, сбившись в кучку, как воробышки, братья и сестра Сына Божьего. Не было с ними Иосифа, который умер, до последнего мгновения веря в божественное предназначение Иисуса.
Там же собралась и небольшая кучка людей, знавших и любивших Иисуса, но не было среди них апостолов. Только один из них, Иоанн, стоял рядом с матерью Иисуса и поддерживал рыдающую женщину. Обе Марии горько, хотя и беззвучно плакали.
Когда крест Иисуса подняли, они подошли к самому его основанию. Марии Иосиевой стало дурно, и Магдалина с Иоанном с трудом поддерживали ее, пока та не пришла вновь в сознание.
Прошло долгих три часа. Усталый от зрелища народ начал расходиться. Только обе Марии, опекаемые Иоанном, оставались у подножия Иисусова креста.
К Марии, матери Иисусовой, присоединилась и ее сестра — Мария Клеопова. Несмотря на мучительную монотонную боль во всем теле, которая не усиливалась, но и нисколько не затихала, Иисус сделал гримасу, отдаленно напоминавшую улыбку. Он привык все переносить стоически. Более того, чем хуже ему было физически, чем труднее было морально, тем больше он старался показать, что ему нормально, ему почти хорошо! Он даже пытался улыбаться, хотя лицо его отражало лишь некую трудно понимаемую гримасу… Ну, а что разве легче, когда ты стонешь и плачешь, а окружающие тебя люди начинают сочувствовать, всхлипывать и успокаивать тебя? Нет, нет: «двум не бывать, одной не миновать»! Зачем портить жизнь себе и другим?
Иисус, собравшись силами, поднял голову, открыл глаза и увидел своих самых дорогих в мире людей совсем рядом, прямо под крестом. Он сначала подумал, что это ему просто мерещится от боли. Он увидел Магдалину, она увидела его взгляд и протянула к нему руки, будто зовя его сойти с креста. У Иисуса невольно навернулись слезы. Но руки его принадлежали не ему, они принадлежали кресту, поэтому он не смог смахнуть незваную гостью, которая стекла по носу и капнула вниз…
Потом он увидел мать свою и Иоанна, стоявшего рядом… Он почти шепотом произнес: «Жено! Се, сын твой». А потом промолвил Иоанну: «Брат мой, се матерь твоя!» Мария и Иоанн скорее по губам прочитали, что им сказал Иисус. Они согласно кивнули головами.
Один из стражников, молодой и красивый римлянин из тех, что поставлены были под крестами, чтобы блюсти порядок, удивлялся стоическому поведению Иисуса. Он смотрел на этого мученика и почему-то невольно вспомнил образ своего отца, которого он потерял, когда ему было лет пятнадцать. Отец его был так же белокур и голубоглаз, он был так же ладно сложен. И конечно же, конечно, то же лицо, буквально то же лицо.
В это время другой солдат взял губку, смочил ее уксусом и, наткнув на острие копья, хотел поднести ее к устам Иисусовым — такое издевательство над обреченными всегда веселило толпу. Первый солдат грубо одернул второго, сорвал и выбросил намоченную уксусом губку, взял свежую, полил на нее из своей фляги красного вина и поднес губку к иссушенным губам Иисуса. Иисус жадно всосал в себя жидкость и чуть слышно произнес: «Спасибо, брат…»
Если бы он только догадался, насколько он был прав! Ведь его сходство с отцом того солдата было неслучайным!
Прошло еще три часа. Уже почти шесть часов продолжалась неимоверная пытка, а в девятом часу не выдержал все же Иисус пытки и возопил громким голосом на арамейском языке: «Элои, Элои! Лама савахфани?» — «Боже Мой, Боже Мой! Для чего ты меня оставил?»
Но остался вопль Иисусов безответен… Да и что смог бы ответить отец сыну, послав его собственноручно на мучительную бесчеловечную казнь? А ведь известно, что и волос с головы не упадет без воли на то Божьей…
Наконец, последний раз набрав воздуха в ослабшие легкие, Иисус в последний раз громко воскликнул: «Бо-оже-е! Бо-о-о-о-же-е-е!» и испустил дух.
Как уже вы знаете, в день казни была пятница, поэтому иудеи, дабы не оставить тел на кресте в субботу, которая была к тому же великим праздником Пасхи, просили разрешения перебить распятым голени, чтобы скорее те отошли к праотцам, и снять их с крестов. Итак, пришли воины, и у первого разбойника перебили голени, и у другого. Но, когда настала очередь Иисуса, то нашли они его уже умершим, а посему и не перебили ему голеней. Один же из стражников для проверки, не жив ли он, ткнул Иисуса копьем под правые ребра, и тотчас истекла кровь и вода, и сникло тело Иисусово, как винный мех, пропоротый ножом…
К вечеру того же дня пришел из Аримафеи, города Иудейского, к Понтию Пилату богатый человек по имени Иосиф. Он тайно учился у Иисуса когда-то, но скрывал это от других членов совета. Был это добрый и праведный человек, хотя и член совета Синдериона, но не участвовавший в последнем неправедном его собрании. Это человек попросил Прокуратора Римского разрешить ему взять тело Иисусово для захоронения. Пилат, удивившись, что Иисус уже умер, разрешил Иосифу взять тело и со всеми возможными почестями захоронить его в склепе.
Рядом с тем местом, где распяли Иисуса, был черешневый сад, а в саду в скале был высечен новый склеп, в котором еще никто не был положен. Туда и понесли тело Иисусово.
Вместе с Иосифом из Аримафеи пошли и обе Марии — мать и возлюбленная Иисуса Магдалина. Были с ними и другие из числа тех, кто присутствовал при распятии. Осмотревши склеп, обе Марии положили тело, снятое с креста, и по обыкновению иудейскому, обвили тело чистою плащаницею с благовониями, которые принесли с собой. Когда процедура была завершена, Иосиф стал подтаскивать лежавшую невдалеке каменную плиту, чтобы привалить ее ко входу в пещеру, чтобы звери какие не забрались внутрь и не осквернили тела Иисусова. Мария-мать и Мария Магдалина попытались помочь Иосифу, он им не позволил: «Отойдите, женщины, я и сам справлюсь!»
