Георгий Ишевский - Честь
«Поеду к Михеичу», — подумал Брагин. С ним так легко и просто. Он все знает… он поймет.
Вспомнив давнишние слова Зимина, что Михеич днем спит, а ночью ловит рыбу, он промучился день и в 5 часов вечера вышел из дома искать у Михеича правду жизни. На Дворцовой, где была лучшая биржа извозчиков, где парные с пристяжной экипажи горели блеском начищенного лака, он остановился. Брагин решил ехать в Поливну на извозчике, а там на рыбачьей лодке переправиться к Михеичу. Возницы плотным кольцом обступили его, каждый предлагая свои услуги.
— А вы, ваше сиятельство, доверьтесь Леонтию… Кто в Симбирске не знает Леонтия Кочнева? Эх, и прокачу на резвых, — с веселой улыбкой закончил упитанный возница в чистой голубой рубахе, поверх которой был одет темно-синего бархата казакин без рукавов.
— Да у него лошади опоенные, господин офицер… право слово, опоенные, — с пьяным задором выкрикнул щуплый извозчик с испитым лицом и огромным сизым носом.
— Чего брешешь… Сам ты опоенный, — зло огрызнулся Леонтий, подскочив к своему экипажу, запряженному парой рослых, рыжих коней.
— Хорошо, Леонтий… В Поливну, там подождать час, полтора и обратно…
— Не извольте стесняться, доставим по первому разряду, — радостно ответил Леонтий, легко вспрыгнув на козлы. Истомленные солнцем, лошади встрепенулись, навострили уши. Брагин опустился в нагретый солнцем экипаж, мягко загремевший резиновыми шинами по булыжникам
Дворцовой улицы. Через квартал лошади почувствовали асфальт главной улицы. Леонтий строже натянул вожжи, коренник задрал голову, расправил бока и вложился в размашистую рысь. Обдало запахом конского пота. Равномерное цоканье подков все учащалось, пристяжная неохотно перешла на галоп.
— Лошадь, прекрати! — послышался резкий окрик Леонтия и экипаж на полном ходу пронесся мимо неожиданно вывернувшегося из-за угла извозчика, на исхудалой и измученной, как он сам, лошади. Брагин улыбнулся. Ему понравился окрик Леонтия — «лошадь, прекрати».
Брагин с любопытством разглядывал мелькающие знакомые дома, зеленые пролеты поперечных улиц, за семь лет так много раз исхоженных. Все дышало чем-то близким, родным и рождало в мыслях отжившую свою прелесть, цепь воспоминаний. Промелькнули убогие постройки пригорода, и экипаж, оставляя позади клубы пыли, побежал по мягкой дороге между огородов. Они горели различными оттенками зелени, развертывая перед глазами замысловатый ковер. Кони легко вынесли экипаж на пологий бугор и, спугнув стаю перепелок, резко понеслись по зеленому морю озимых пашень, за которыми заманчивой прохладой чернел мелкий березняк Поливны. Через полчаса экипаж утонул в сочной зелени березы, клена, ольхи и ленивого молодого дубка. Взмыленные кони фыркали раздутыми ноздрями. Оставив Леонтия, Брагин направился к крутой уступчатой тропинке, спускающейся к Волге. Местами тропинка суживалась, и деревья плели зеленую арку, сквозь листву которой сверху голубело небо, а снизу серебрились спокойные воды Волги. Вечер был безветренный… В лесу стояла дремлющая тишина… Брагин упивался торжественным покоем леса, а трепетные мысли неслись за Волгу, к Михеичу. Он плотно прижал к себе банку с трубочным табаком, которую вез ему, и ясно представил его себе жилистого, седого, с путаной бородой, с кривой ногой, с бесхитростными, ясными как у детей, глазами. На берегу он нанял рыбачью лодку. Рыбак в синей рубахе, в серогрязных портах, сдвинул в воду небольшую вертлявую лодку, загорелой рукой обтер корму и сел на весла.
— Пожалуйте, барин, — хриплым голосом сказал он. Лодка быстро стала удаляться от берега.
— А что, барин, скоро войне конец? — спросил рыбак.
— Когда победим, тогда и конец, — неохотно ответил Брагин, не отрывая взора от противоположного берега, где в прибрежной зелени неясными контурами чернела сторожка Михеича.
— А то не победим… Герман хоть и умен, да ум-то у него дурак… На кого сунулся?.. Да вся его Германия почитай одна наша Симбирская губерния без Ардатовского уезда… А по мне надавить на него всей силушкой, ну и войне конец… Солдатиков по домам распустить, а то на полях одни бабы работают… Ну куда им управиться, одно слово дырявая команда…
Брагин не хотел отвечать не в меру разговорчивому лодочнику. Мыслями его полностью овладел Михеич, такой честный, такой русский. Вон он ходит по берегу… Ну да, конечно, он… прихрамывает… нагнулся… Наверно сеть промывает… Улыбка радости непроизвольно скользнула по губам Брагина.
…Лодка врезалась в мокрый песок.
Брагин выпрыгнул на влажный песок отмели.
— Никита, здравствуй! — радостно воскликнул Брагин.
Никита, лениво снимая помятый картуз, с удивлением смотрел на незнакомого офицера.
— Не узнаешь?.. Ну, конечно, я тогда был маленьким, мне было всего 13 лет… А где Михеич?
— Михеич помер, — безразлично ответил Никита.
— Как умер?
— Год как помер… Подле Волги заказал схоронить… вон и могила…
Ошеломленный известием Никиты, Брагин машинально, утопая в сыпучем песке, двинулся вперед. Никита и лодочник потянулись за ним.
«Почему Михеич?» — подумал Брагин.
Скоро вправо от сторожки он заметил маленький бугорок, густо заросший травой. Посеревший от ветров и дождей самодельный крест, очевидно сделанный Никитой, наклонился к серебряным листьям ивняка и казался кривым, как нога Михеича. Брагин грустно взглянул на крест и в мыслях снова встал вопрос — «почему Михеич?».
Из соседнего села попутным ветром донесся, словно молитва, тихий благовест. Звонят к вечерне, подумал Брагин и снял фуражку. Его примеру застенчиво последовал Никита и безразлично старик лодочник. Впервые в жизни до сознания Брагина дошло, что во всем огромном мире все мы какие-то странные пришельцы. По чьей-то воле мы входим в жизнь и по чьей-то оставляем ее. Проснувшись утром здоровыми, радостными, счастливыми мы можем не дожить до вечера, и никто не знает, когда наступит время его ухода… Жестокий, несправедливый закон вселенной, думал Брагин. Но почему ворон живет 200 лет?.. попугай 400?.. Почему Коля Будин ушел 13-и летним ребенком?.. Почему Михеич?.. Хороший честный Михеич…
На крест опустилась красногрудая птица с синими крыльями и хвостом и весело защебетала, словно говорила: «Здесь покоится раб Божий Михей»…
— Чайку откушаете? — послышался сзади робкий голос Никиты.
— Нет, спасибо, — очнувшись от тяжелых мыслей ответил Брагин. Он перекрестился, опустился на колени и молча склонил голову… Никита не сразу понял, что это молчаливый долг его отцу — волжскому рыбаку. Он топтался босыми ногами по песку, недоумевающе взглядывал на лодочника, как бы спрашивая его, что ему делать, и наконец неуклюже встал на колени. Жылистый лодочник молчаливо последовал его примеру.
— «Здесь покоится раб Божий Михей», — в последний раз прощебетала птица и в быстром полете скрылась в прибрежном ивняке…
…..— Ну, мне пора, — глухо сказал Брагин и, ощутив в руке банку табака, спросил:
— Ты куришь, Никита?
— Тятькиной трубкой балуюсь, — застенчиво ответил Никита, поправляя свои непокорные белесые волосы.
— Вот, возьми себе… Прощай, Никита, не знаю, свидимся ли еще когда-нибудь, — сказал Брагин, направляясь к лодке.
— Покорно благодарим за гостинец… А вы приезжайте стерляжей ухи отведать… теперь я варю…
Никита бережно, как архиерея, поддержал Брагина под руку, когда он садился в лодку, сам оттолкнул ее от берега и долгим взором провожал ее. С тяжелыми мыслями, с опустошенной душой оставил Брагин берег Михеича. Закон неизбежности представился ему еще более отвратительным, жестоким и не справедливым.
— А как же мама?.. Значит она, как Михеич, тоже уйдет?.. Нет… нет… Моя чудная мама…
Он закрыл глаза… Ясно представилось ее доброе лицо… На него смотрели ласковые глаза, в которых отражалась любовь к каждому волоску, складочке, морщинке на его теле, в которых растворялась его печаль, горе, боль, сомнения… Безотчетный страх за маму охватил его. Он весь съежился, стал маленьким. Он ощутил ее скорбные глаза при расставании с ним. Он твердо решил сегодня же вернуться в Москву. Старик лодочник греб молча. Рыбацкой душой он прочел мысли Брагина.
В 11.20 ночи Брагин скорым отбыл в Москву.
МАМА
— Мама, Михеич умер… Михеич умер, — торопливо повторял Брагин, обнимая худенькое тело мамы и целуя ее седые волосы. Мама радостно-покорная стояла в объятиях сына, и в каждом поцелуе сердцем матери угадывала волнующие его мысли, тревогу и безотчетный страх за нее. Она гладила его лицо, глаза, шею, волосы, снова прижимала к себе, целовала, и слезки счастья мелкими алмазами скатывались по ее худым щекам. Брагин увлек маму в кабинет, усадил на диван и утопил голову у нее на коленях.
— Мама, ты здорова?.. Я так боялся за тебя, боялся, что… не знаю почему, но мне показалось… Но почему ты плачешь?
![Олег Хазин - Пажи, кадеты, юнкера[Исторический очерк]](/uploads/posts/books/48021/48021.jpg)
![Олег Хазин - Пажи, кадеты, юнкера [Исторический очерк]](/uploads/posts/books/50071/50071.jpg)
