Константин Коничев - Повесть о Воронихине
Грянул колокол. Не спеша, зевая и потягиваясь, люди поднимались с земли, стряхивали пыль с домотканой сермяжной одежонки, брались за инструменты и расходились по своим местам. Начинался после непродолжительной тишины стук и грохот, шум и лязганье, слышались выкрики штукатурщиков и кровельщиков, приступивших к делу на высоте, им одним доступной.
Надсмотрщики и десятники похаживали вокруг, сонливо поглядывали на подчиненных им артельщиков, и никто не обращал внимания на молодого переодетого графа, наследника того самого Строганова, который над всеми строителями собора и царь и бог.
– Где бы мне увидать зодчего Андрея Никифоровича? – спросил Павел Александрович одного из десятников, наблюдавшего за откачкой воды из подвалов собора.
– А бог его ведает, – ответил тот. – Он тут не каждый день бывает. У него хлопот много. А здесь дело налажено, идет и без архитектора. Вот разве Самсон Суханов про то знает.
Суханов следил за работой каменотесов – они выскабливали канеллюры – продольные ложбинки на коринфских колоннах, вытесанных из пудостского камня. Павел Строганов обратился к нему с тем же вопросом.
– Если Андрей Никифорович не в Павловске, – ответил Суханов, – то где-нибудь на Черной речке, на даче у вашего батюшки фармазонит!..
– Как батюшки! Какого батюшки? – изумился Павел Строганов и смутился под острым взглядом Самсона Суханова. Его инкогнито было раскрыто на первых шагах и хитрить уже не приходилось.
– Простите, ваше сиятельство, по обличию вижу, что вы сын графа Строганова. И одежка на вас сидит не складно, да и не к лицу она вам. И от Андрея Никифоровича я наслышан, что вы теперь в генералах и находитесь на отдыхе в столице. Все совпадает. Так что господина Воронихина, пожалуй, надобно искать в Павловске.
– А что значит «фармазонить»?
– Виноват, ваше сиятельство. Да разве вам не ведомо, что Андрей Никифорович, хоть и божий храм строит, а тайком от добрых людей к другой, фармазонской вере привержен. Да будто и батюшка ваш тоже, и многие другие из господ, побывавших в неметчине… Это же, ваше сиятельство, такая проклятущая вера, раз вступил, принял ее, то твоя душа будто под заклад дьяволу отдана. Ни взад, ни вперед – никуда не денешься. И высвободиться никак не можно. Бывало, любопытства ради, взял у Воронихина одну книжечку фармазонскую и запомнил такие слова:
«Многие тому примеры, говорят, бывали,
Которые от веры отстать пожелали,
Но из оных живых нет на свете.
Ведь смерть у каждого заключена в портрете.
В портрет пальнут из пистолета, —
И „Фармазон“ лишится света…»
Вот как они, ваше сиятельство, своих отступников изничтожают. Андрей-то Никифорович и рад бы от них прочь да дальше, но куда от них, проклятых денешься! И за тыщу верст будь от них, стрельнет в портрет – и был таков, скоропостижимая смерть – и душа к дьяволу… Да кому я говорю, вы лучше моего знаете. Одно только и радует, ваше сиятельство, хоть и фармазонит Андрей Никифорович, а своего-то бога не забывает. Молится, свечи ставит, на исповедях бывает… Может, хотите взглянуть, как у нас работка идет? Могу показать и без архитектора вас провести и порассказать. Я тут не последняя спица в колеснице. Мы с земляками немало дел наворочали.
Павел Строганов не спешил, потому охотно принял предложение подрядчика-каменотеса и вместе с ним обошел вокруг собора, зашел посмотреть, что делается внутри, поднимался на леса и долго там любовался, как рабочие-строители прилаживают к колоннам прочные из камня капители. Показал ему Самсон Суханов и «многолюдный» законченный барельеф над алтарной абсидой, работы скульптора Рашета, изобразившего «вход господень в Иерусалим», и барельеф Мартоса над восточным проездом колоннады. Под резцом искусного скульптора Ивана Петровича Мартоса серые пудостские камни и обыкновенная глина превращались в бессловесный, но картинный рассказ о том, как, согласно библейской легенде, Моисей добывает из камня воду для жаждущих в пустыне. Многие другие скульптурные работы, как и эти две, еще не были завершены, и Павел Строганов не особенно ими интересовался.
Потом по устойчивым бесконечным стремянкам они поднялись на купол собора. С тридцатисаженной высоты Павел Строганов с нескрываемым интересом смотрел во все стороны Петербурга.
Редко и недолго бывая в столице, он еще ни разу не видел город с такой высоты. Самсон Суханов отлично знал город и оказался полезным для графа собеседником.
– Как много воды и садовой зелени в Петербурге! – дивился Строганов, осматривая через крыши домов город и его уходящие на юг и север окрестности. – Хорошее место Петр выбрал. Жаль только, что ни Петр Великий, ни кто другой не в силах изменить здешнюю суровую, хмурую природу с ее сыростью и холодами Эх, кабы сюда киевский климат!..
– Совершенная правда, ваше сиятельство, в долгое да теплое время и дома и все строения выглядят краше и не хиреют. А от худой погоды даже камни и те слезы проливают, – заметил Суханов. – Поди-ка, наш Питер скоро и Парижу не уступит?
– Пожалуй, если так дело пойдет, – улыбнулся Строганов. – Ведь Париж – старик, а Питер – младенец по сравнению с ним. Скажите, что это там строится? Не манеж ли?
– Точно, ваше сиятельство, конногвардейский манеж господин Кваренги строит. Тот самый зодчий, что на Садовой улице великолепный банк соорудил. А в устье Невы Горный кадетский корпус строится. Там и мне, и моим людям дела много. Я, ваше сиятельство, у Андрея Никифоровича на первом счету, порасспросите о Самсоне Суханове – каменотесе, плохого слова обо мне не услышите. Живу и тружусь не корысти ради. Что наживу, с собой на тот свет не возьму. Было бы что на себя надеть да чем брюхо напитать – и слава богу. Нам капиталы наживать ни к чему. После мертвого медведя шкура останется, после богача нарасхват наследство, а после доброго человека и посмертно доброе имя живет. И Андрей Никифорович тех же мыслей человек… А там, ваше сиятельство, на стрелке острова против Петропавловки на бирже у зодчего Томона мне работка тоже предстоит. По колоннам да по береговым креплениям, пожалуй, лучше Суханова-то нынче и в городе нет. А биржа вся будет в колоннах. Как бывало древние греки строили. Тоже вот и Адмиралтейство заново будет Захаровым перестраиваться. Больше полста лет без переделки стояло. А теперь быть Адмиралтейству еще краше…
Суханов, идя впереди по лестницам и помостам, вел за собой Павла Строганова. Тот смотрел на крепкий, испещренный мягкими складками затылок каменотеса, на широкие богатырские плечи, на играющие под выцветшей рубахой мускулы, смотрел, завидуя здоровью могучего мужика, и думал, глядя на него и на работных людей, терпеливых, неунывающих трудолюбцев:
«Счастье России иметь таких силачей и умельцев. С таким народом, если его не обижать, жить не страшно…»
Итак, не найдя Воронихина на строительстве Казанского собора, Павел Александрович на четверке сивых, запряженных в графскую тяжелую, но удобную для дальних переездов карету, выехал в Павловск, где и нашел Андрея Никифоровича, занятого восстановлением дворцовых комнат и оборудованием их по его собственным рисункам.
Старые друзья, по обычаю русскому, сняв головные уборы, обнялись, расцеловались. После первых радостных восклицаний и обоюдных расспросов Воронихин, заперев комнату, в которой работал над чертежами переустройства дворцовых комнат, пошел показывать Строганову бывшую резиденцию императора Павла.
Строганов побывал во всех залах дворца, в уголках парка, осмотрел все, что сделано в них по плану Воронихина, даже мебель, изготовленную по его рисункам. Затем Воронихин водил Строганова в парк к небольшому мосту, украшенному кентаврами.
Вся планировка Павловского парка с его извилистыми тропинками, живописными берегами прудов и речки Славянки, с мостами, решетками, статуями и самыми неожиданными павильонами удивили Строганова изощренностью замыслов зодчих и садовников.
Больше всего из парковых построек понравился Строганову воздвигнутый в то лето Андреем Воронихиным «Розовый павильон». Это квадратное здание с легкими ионическими колоннами было окружено кустами цветущих роз. Небольшие фронтоны над четырьмя портиками расписаны красочными картинами. В полукруглых окнах под куполом были поставлены арфы. При малейшем дуновении ветра арфы мелодично звучали, словно тронутые рукой невидимого волшебника-музыканта.
Восхищаясь работами Воронихина, Строганов за обедом и умеренной выпивкой в небольшом кругу проживавших в Павловском парке вельмож сказал:
– Хорошо, Андре, очень вы преуспеваете в зодчестве. Но не слишком ли много работы? Так и надорваться можно. Казанский собор, Горный корпус, строения в царских резиденциях, – все это отнимает у вас столько сил. Да еще, как говорят ваши люди, вы и «фармазонить» успеваете. И теперь бываете на собраниях масонов?..
