Пол Догерти - Тёмный рыцарь
Наконец невеселая суета Ньюгейта осталась позади. У массивных ворот, обитых железом, возвышался позорный столб, а рядом были установлены колодки. К ним выстроилась никогда не убывающая очередь жертв: мужчины и женщины, схваченные церковной стражей и королевскими чиновниками, ожидали, когда их прикуют к столбу, где они будут стоять в собственных нечистотах под градом насмешек, пока не свершится правосудие. Фицосберт, поравнявшись с де Пейном, подробно перечислял преступления, за которые полагалось такое наказание; сержанты шагали позади. «Сурова жизнь в Лондоне», — подумал де Пейн. Чуть дальше, между замками Монфише и Бейнар, он увидел холм Ладгейт, где в ряд выстроились виселицы, и ни одна не пустовала. Большинство трупов, слегка раскачивавшихся на грязных веревках, уже давненько гнили, а под ними играли оборванные дети. Цирюльник, в тазу которого хлюпала кровавая жижа, предлагал подстричь волосы, подровнять бороду или же удалить больной зуб. Его призывные крики вплетались в пение одетых в белое цистерцианских монахов: те отпускали грехи трем злодеям, к рваным рубахам которых были приколоты листки с указанием вины. Преступники как раз сходили с тюремной телеги, чтобы через минуту заплясать на веревках, перекинутых через ветви ближайшего вяза. Мимо проезжали знатные господа и дамы на лошадях с богатыми попонами, вокруг них суетились слуги и приживалы. Этих богачей совершенно не трогало то, что творится вокруг, как будто подбитые горностаем плащи, черные камзолы и богатые меховые шапки воздвигали непреодолимый барьер между ними и всеми остальными представителями рода человеческого. Время от времени появлялись цеховые надзиратели в горчично-голубых плащах (цвета городского знамени), внимательно приглядывались к товарам на прилавках. Надзором занимались и олдермены[112] в великолепных алых нарядах, со сверкающими золотом цепями на груди — знаком их высокого положения. Их лица сочились самодовольством. Этих людей почтительно окружали слуги, готовые исполнить малейший каприз своих хозяев.
— Лондон — это торговля, — шепнул Фицосберт, и де Пейн согласно кивнул.
Здесь продавалось все: от шерстяных занавесей до испанских башмаков, от тонких стальных иголок до парчи и атласа, от пирожков с морским угрем до посыпанных сахаром сдобных белых лепешек, вин из Гаскони и мехов с морозного Севера. Горе тому, кто нарушал строгие правила, о которых напоминали крики глашатаев и за соблюдением которых следили рыночные обходчики. Суд над нарушителями вершился без промедления. Пекарей, обвешивавших покупателей, привязывали к оглобле, на спину им взваливали вязанку сена, и так водили по всему городу. Хозяева пивных, разбавлявшие эль водой, сидели в корытах, из которых поили лошадей, а на шею им вешали точильный камень. Торговок рыбой, пытавшихся «подновить» залежалый товар, сажали на корточки, приковывали к шесту, а под нос подкладывали кучу гнилого товара. Шлюх, которые надоедали мужчинам назойливыми приставаниями, под завывание волынок тащили к цирюльникам, наспех брили им головы и размалевывали лицо навозом. Священника, которого ловили на прелюбодеянии, сажали задом наперед на неоседланную лошадь и возили под громкий смех прохожих: незадачливый пастырь то и дело сваливался с лошади, и его раз за разом приходилось снова водружать на «законное» место.
Де Пейн остро воспринимал суету и ожесточенность, царившие на улицах, где бурлила толпа потерявших землю крестьян, нищих, наемников, бездомных. Шагая рядом с Фицосбертом, он оказался на широкой улице, прошел мимо гордых, выкрашенных в розовый цвет особняков богачей, и снова нырнул в лабиринт переулков и проходов, где быстро мелькали неясные тени. Без конца приходилось сворачивать, лавируя между нависавшими над головой домами, пока они не добрались, наконец, до маленькой площади. Посреди площади, перед статуей какого-то святого, исступленно плясал юродивый. В одной руке сумасшедший держал горящую головню, в другой — колотушку, и, ударяя ею по головне, высекал снопы искр. На другой стороне площади стоял трактир «Свет во тьме», мрачное строение из оштукатуренных бревен на каменном фундаменте. Охранявшая вход парочка головорезов с толстыми суковатыми дубинками в руках расступилась, пропуская тамплиеров в зал, невыносимо провонявший луком и заплесневелым сыром. Свет в зале был совсем тусклый, ставни на окнах закрыты. На перевернутых бочках и бочонках, служивших здесь столами, горели толстые сальные свечи. Через зал к ним устремился карлик, закутанный в серый фартук чуть ли не с головы до ног. Лицом он напоминал горгулью, а в неверном свете казался совсем уж отвратительным. Он взглянул на де Пейна, потом на Фицосберта, и тот, наклонившись к карлику, что-то зашептал. Карлик захихикал, прикрывая рот рукой. Де Пейн подавил внезапно охвативший его страх, оба сержанта тоже встревожились: вглядываясь во мрак, они проверили, легко ли выходят из ножен мечи и кинжалы. Де Пейн не сумел бы объяснить природу своего страха, это ощущение походило скорее на то, что испытывает человек при изжоге или неотступно преследующем его зловонии. Он уж собрался было повернуть назад, как вдруг мягко, по-кошачьи ступая по устланному соломой полу, к ним приблизилась еще одна фигура.
— Приветствую вас, друзья. Меня зовут Мортеваль.
Он шагнул вперед, в круг света; на изрытом оспой лице светились умом маленькие глазки. Рукой в матерчатой перчатке он провел по прядям черных волос, блестящих от масла и сплетающихся с густой бородой.
— Здравствуй, рыцарь! — Он протянул руку, но рука де Пейна осталась лежать на рукояти меча. Мортеваль пожал плечами и ткнул пальцем в потолок. — Наши гости уже здесь. Почтенный Мартин покажет нам дорогу.
Глава 10
ВРАГИ СОБРАЛИСЬ НЕИСЧИСЛИМЫМИ ПОЛЧИЩАМИ И С НЕИСТОВОЙ ЗЛОБОЙ ГРОЗИЛИ ИМ СМЕРТЬЮ
Они вскарабкались по крутым ступеням лестницы, начинавшейся в углу близ входа. Первым поднимался Фицосберт, вслед за ним де Пейн и два сержанта, Мортеваль шел последним. Когда добрались до верхней площадки, на которую из узенького окошка, закрытого роговыми полосками, падал тусклый свет, Мортеваль протиснулся вперед и, приложив палец к губам, указал на дверь. Де Пейн прижался к ней ухом и услышал звон кубков и приглушенные голоса. Мортеваль шепотом напомнил об осторожности, но де Пейн был теперь и без того крайне бдителен.
Мортеваль и Фицосберт пристроились у него за спиной, так что отступать к лестнице было небезопасно. Без всякого предупреждения де Пейн размахнулся и сильно ударил ногой в обитую кожей дверь; она с громким треском распахнулась. Открывшаяся за ней комната была погружена во тьму, лишь в центре ярко светил фонарь. Мигом де Пейн увидел себя снова в лесу за аббатством, где сквозь листву деревьев его слепило заходящее солнце. Крикнув своим спутникам «Берегись!», он рухнул на колени, а над головой зажужжали арбалетные болты. Закричал один из сержантов: оперенный болт разнес ему череп, второй сержант, раненный в грудь, тяжело ввалился в темноту помещения. Де Пейн вытянул кинжал и, стремительно бросившись на скользнувшую к нему тень, вогнал лезвие глубоко в живот нападающего и проворно выскочил обратно на лестничную площадку. Мортеваль, не ожидавший от тамплиера такой прыти, замешкался. Вырвав из его руки нож, де Пейн одним взмахом перерезал горло незадачливому «охотнику на воров», и тот встретил свой конец в жуткой агонии. Кубарем скатившись по лестнице, Эдмунд обрушился на удирающего Фицосберта, ухватил его за волосы, повалил на спину и бил что есть силы по лицу, пока Фицосберт не затих и не обмяк. Де Пейн с трудом поднялся на ноги, выхватил из ножен меч. К нему метнулся было карлик, но рыцарь отшвырнул его ударом затянутого в кольчужную рукавицу кулака. В дверях трактира замаячили фигуры, а по лестнице за спиной Эдмунда тихонько крались тени.
Де Пейн принял решение. Держась в тени, он добежал до входных дверей и врезался в загородившую их толпу, полосуя мечом по закрытым капюшонами и масками лицам. Он ощутил, как его вновь охватила ярость боевой схватки, как пьянит радость при каждом взмахе меча. Лягаясь, изрыгая ругань, он пробился на улицу; преследователи кинулись за ним. Не дав им времени собраться вместе, де Пейн развернулся и снова вступил в схватку, а когда, судорожно хватая ртом воздух, отступил на шаг, перед ним в лужах крови валялись еще три трупа. Остальные убийцы сгрудились в дверном проеме, но там им было не развернуться. Рыцарь бросился на них, издав свой боевой клич, а они только мешали друг другу, тщетно пытаясь отразить стальной вихрь — меч вонзался то в одного, то в другого, кромсая плоть. Никаких раздумий, никаких сомнений не испытывал больше Эдмунд — одну только чистую ярость битвы, стремление поразить врага.
Теперь его противники осознали свою ошибку: они имели дело с рыцарем-тамплиером, мастером боя на мечах, и тот воспользовался узким входом в трактир, загнав их в ловушку, как фермер загоняет стаю крыс в амбаре. Они оттеснили рыцаря на грязную булыжную мостовую, пытаясь обойти его с флангов и напасть с тыла. Двоим из них это удалось. Юродивый, все еще забавлявшийся горящей головней и колотушкой, пританцовывал, приблизился к ним и направил снопы искр им в лицо, потом страшно закричал: один из убийц вонзил меч глубоко в горло несчастного полоумного. Де Пейн, не теряя времени, бросился в сторону, быстрым выпадом поразил убийцу мечом в правый глаз, затем попятился, скользя по булыжникам, пока не прижался спиной к статуе. Его противники образовав полукруг, осторожно приближались. Мостовая теперь была залита кровью, точно сама земля истекала ею. Со всех сторон раздавались стоны и хрипы. Те, кто лежал на земле, из последних сил зажимали глубокие раны в конечностях, груди и животе. Один наёмник, которому удар де Пейна выбил глаз и размозжил лицо, ползал на четвереньках, как слепая собака, и громко звал на помощь. Двери и ставни в окружавших площадь домах были теперь распахнуты настежь. Где-то затрубил рог, раздались крики: «Беда, беда!», — вслед за тем — вопли и плач.
