Юлия Андреева - Палач, сын палача
Уходя из камеры Клер, Клаус неизменно оставлял там букетик фиалок, которым девушка утешалась до следующего его появления.
Глава 9
Нежданный гость
Если обвиняемая не хочет признаваться после первой, второй или третьей пытки, ее сажают в самую жуткую темницу, заковав в кандалы и цепи, оставляют изводиться от постоянного ожидания в лишениях и тревоге.
Фридрих фон Шпее «Предостережение судьям».Именно в это время на глаза Миллеру стал с завидным упорством попадаться высокий молодой человек в зеленоватом камзоле, расшитом золотыми позументами, плаще, подбитом мехом, и тяжелыми туфлями с золочеными розетками. Молодой человек неизменно был при шпаге и в шляпе, украшенной страусиными перьями. Панталоны незнакомца были такого же цвета, как и фрак, ниже колен они были украшены пышными бантами. В общем, он был настоящим франтом, знатным человеком, придворным шаркуном, сыном какого-то важного лица, который должен был посещать светские балы и флиртовать с красавицами, а не бродить вокруг тюрьмы.
Все это было странно и подозрительно. В первый день, увидев у дверей тюрьмы, куда он направлялся, этого франта, Миллер прошел мимо него, отметив про себя щегольской вид молодого человека и его голубые, блеклые, словно осеннее небо, глаза. Вечером все тот же франт встречал его, нахлобучив на самые брови шляпу и нервно поигрывая светлыми локонами парика.
Петер Миллер снова прошел мимо, удивляясь еще больше, но, решив про себя, что если незнакомец ждет его, то это его обязанность заговорить первым.
Тем временем обстановка в тюрьме Виттенберга начала мало по малу налаживаться.
Из-за опасения навлечь на себя необоснованные подозрения новые тюремщики сразу же постановили бывать в тюрьме строго по сменам и не под каким предлогом не давать ключи от камер даже работающим в Виттенбергской тюрьме палачам. Это без сомнений добавило им работенки, так как тюремщикам приходилось ходить хвостом за приходящими в тюрьму священниками, палачами и получившими разрешение на посещение узниц посетителями. Правда, таких кот наплакал, так как часть тюрьмы, где располагались камеры, в которых содержались ведьмы, называемая в просторечии колдовским домом, крайне редко принимала гостей, так как ведьмы не должны были видеть новые лица, приобретая через них хотя бы малую толику надежды.
Эти меры без сомнения обезопасили не могущих постоять за себя арестованных женщин, но в то же время Клаус утратил надежду видеть в тюрьме Клер. Их любовь продолжалась через закрытую дверь одиночной темницы, в которую вскоре снова перевели девушку.
Теперь Клаус не мог уже видеть милого личика Клер, слыша только ее голос. Как не просил Клаус дать ему ключи от камеры, сколько денег не предлагал, новые тюремщики слишком боялись, что из-за его увлечения их может постигнуть кара. Поэтому Клаус общался со своей любимой, стоя на коленях рядом с окошечком, через которое тюремщик раз в день передавал хлеб и воду. Никто не посмел отказать Клаусу Миллеру в посещении тюрьмы, так как именно его отец, Петер Миллер, изгнал оттуда похотливого дьявола.
Но в то же время новые тюремщики боялись, как бы юный Клаус не оказался подосланным своим строгим отцом для того, чтобы искушать тюремщиков отдать ему ключи. Поэтому на все просьбы и причитания влюбленного мальчика они отвечали неизменным отказом.
* * *Петер Миллер еще неделю назад собирался отправиться в Ортенау, но его останавливало отсутствие писем от фон Шпее. Он не знал, явятся ли на этот раз по его зову отряды ордена, которым он должен будет передать точный план расположения тюрьмы, или нет. Поэтому с риском для себя он затягивал инспекцию, проверяя работу палачей и употребляемое ими оборудование и инструменты.
Этой вынужденной задержкой комиссара в Виттенберге, сидящие в темницах женщины кроме избавления их от насильника были благодарны судьбе еще и за частичное истребление крысиного полчища, которое жило под тюрьмой и регулярно совершало свои разбойничьи набеги на прикованных и почти обездвиженных таким образом узниц. Правда, никто из них так и не узнал, по чему приказу тюремщики принялись активно рассыпать отраву в коридорах тюрьмы и бить крыс тесаками, которые теперь постоянно носили с собой. Но Гер Миллер и не гонялся за дешевой славой, делая свое дело и поджидая гонцов из ордена.
Однажды возвращаясь с рынка, где он приобрел новое платье и канарейку для жены, Петер увидел у гостиницы мирно подпирающего стену мужчину, одежда которого говорила о достатке и хорошем положении в обществе. Мягкая бархатная шапочка с полями, закрывающими уши от ветра, казалась только что сделанной какой-нибудь мастерицей. На человеке поверх камзола была надета дорогая, подбитая мехом безрукавка, доходящая до колен. Короткие панталоны были бархатными и как будто такого же цвета как шапочка. Теплые шерстяные чулки стягивали плотные ноги, которые были утяжелены туфлями на зимней подошве. В правой руке человека была увесистая трость, могущая в случае чего служить ему недурственным оружием. В левой он нес небольшой походный сундучок, вроде тех, что моряки обычно называют рундуками. Словом, он был одет как богатый негоциант.
При виде Миллера незнакомец направился к нему на встречу. Миллер смело шагнул в сторону незнакомца, когда тот вдруг снял свою лезущую на глаза шапочку и поклонился ему. Перед Петером Миллером стоял его старый знакомый палач из Оффенбурга Филипп Баур.
Не в силах что-либо сказать, Миллер жестом предложил бывшему сослуживцу подняться в его комнаты. Клауса в это время дома не было, и это немного обрадовало Петера, понимающего, что от Баура можно ожидать всего.
Пройдя в дом, Филипп огляделся и, поставив сундук на ближайший стул, медленно извлек из кошеля ключ, и, открыв замок, начал выгружать из сундука различные предметы.
Миллер подошел ближе. Не глядя на него, Филипп вынул футляр и извлек от туда богато украшенный серебром и золотом пистолет. Затем на стол лег нож с широким лезвием, кинжал, пузырек с сомнительной жидкостью, который Баур старался не трясти и вообще относился к нему с повышенной осторожностью и вежливостью, и веревка, на которой Филипп тут же с проворством заправского фокусника создал петлю.
– Вот, – произнес он, оглядывая свои дары. – Я искал тебя, чтобы признаться, наконец, что это именно я послал донос на твою жену, – он поглядел на Миллера, обходя стол таким образом, чтобы оказаться напротив него. – Я написал донос по наущению судьи Тенглера, но писал его сам, находясь в здравом уме и твердой памяти. Так что вот – казни, как считаешь нужным. И получи от этого удовлетворение. Я не стану тебе мешать.
В растерянности Миллер взял со стола пистолет, и Филипп тот час оперся руками на стол, подставляя лоб к черному дулу.
– Последняя просьба несчастного перед смертью, – на лысине Филиппа появилась испарина, но в остальном он держался более чем достойно. – Я пришел просить тебя еще раз спасти мою Эльзу, – он глянул на Миллера из-под дула, и тут же снова опустил глаза. – Да, ты пытался спасти мою жену и вытащил дочь. Хотя я и полный негодяй и предатель, но моя девочка, ты же знаешь, что она совершенно невиновна и…
– Где твоя дочь, и чем я могу ей помочь? – Миллер швырнул на стол пистолет, усевшись напротив Филиппа и предлагая тому последовать его примеру.
– Эльза в тюрьме, которую ты сейчас инспектируешь, – запыхтел Баур, расстегивая застежки на безрукавке.
– Я не видел в списках Эльзы Баур… – Миллер задумался.
– И не мог видеть, твои друзья помогли Густаву Офелеру жениться на ней. Теперь у них другие имена. Она сейчас Эльза фон Розен. И ее ждет костер.
– Не видел там и такую, но завтра же непременно все проверю и просмотрю все протоколы суда, – пообещал Миллер. На самом деле он и не должен был просматривать списки всех арестованных, так как был вызван по конкретному делу и, следовательно, работал с документами, идущими по факту изнасилования в тюрьме дьяволом.
– В общем, меня можешь кончать, как душе угодно, но дочь мою, мою Эльзу, умоляю, спаси…
Филипп поспешно поднял со стола пистолет и, повернув его вперед рукояткой, предложил Петеру.
– Все равно мне не жить с таким камнем на сердце. Судебные исполнители Бэка и Мегерер обещались меня подкараулить как-нибудь на улице и выпустить кишки. Но их я не боюсь. Другое дело, каждую ночь снится, будто ты мстишь за свою Грету. Царствие ей небесное! Каждую ночь с того самого дня, как ты вернулся в Оффенбург и сказал, что она заболела и умерла, – он размашисто вытер несуществующую слезу. – Так что лучше уж прямо сейчас пристрели меня как собаку, чем ждать, когда ты до всего докопаешься и соберешься мне отомстить, – он бережно вложил пистолет в руку Петеру.
– Не буду я в тебя стрелять, – Миллер опустил пистолет, но Филипп тут же поднял его руку, уперев дуло себе в грудь.
