Олег Михайлов - Проконсул Кавказа (Генерал Ермолов)
Но какое-то всеобщее недоумение распространилось повсюду, когда приблизился час борьбы с тем исполином, чьи подвиги гремели даже в самых отдаленных уголках России: то был не страх, но беспокойство, весьма понятное в государстве, которое лишь по преданиям глубокой старины, по свидетельствам вековой давности знало о нашествиях неприятельских.
2
5 марта 1812 года гвардия выступила из Петербурга в Литовскую губернию, к границам России. Великий князь Константин Павлович повел колонну, составленную из гвардейской кавалерии; под командою Ермолова в особенной колонне следовала гвардейская пехота. Все, от высокого генерала до последнего мушкетера, ждали грозы с запада.
В городе Опочка Ермолов получил высочайшее повеление быть командующим1 гвардейской пехотной дивизией, включая Преображенский, Семеновский, Измайловский, Литовский, Егерский, Финляндский полки, а также гвардейский морской экипаж. Не доходя до Вильно, гвардия расположилась на квартирах в городке Свенцяны и его окрестностях. Через два дня в Свенцяны прибыл Александр.
Ермолов деятельно готовил дивизию, а в свободные часы перечитывал любимых римских поэтов и философов и размышлял об удивительных поворотах в своей судьбе: «Я командую гвардейскою пехотой! Назначение, которому могли бы позавидовать и люди самого знатного происхождения, и несравненно старшие в чине. Признаюсь, что сам еще не решаюся верить чудесному обороту положения моего. К чему же, однако, не приучает счастье! Я даже начинаю убеждать себя, что того достоин. Но не о том ли предсказал мне двойник мой!..»
В то время как 1-я, или Западная, армия, которой командовал военный министр Барклай-де-Толли и в которую, в составе корпуса цесаревича Константина, входила дивизия Ермолова, занималась приготовлениями войск к высочайшему смотру, сам государь переехал в Вильно в сопровождении многочисленной свиты. Середина апреля прошла в смотрах. Александр ездил по местам расположения 1-й армии и проверял ее готовность.
Вскоре, однако, император воротился в Вильно, отдавая время пышным балам и приемам и желая, казалось, забыть о надвигающейся войне. Главнокомандующий гвардейским корпусом цесаревич Константин оставался в Свенцянах, несмотря на то что в Вильно его ждала любовница, госпожа Фредерике, муж которой возвысился из простых фельдъегерей до звания городничего сперва в Луцке, а потом в Дубно. Неумолимо взыскательный начальник, великий князь Константин чуть не ежедневно проводил марши и строевые экзерциции с вверенными ему гвардейскими частями.
Он резко отличался во всем от своего царственного брата. Начиная с внешности. Представьте себе лицо с носом, весьма малым и вздернутым кверху, лицо, у которого некая растительность лишь в двух точках над глазами заменяла брови. Нос ниже переносицы украшен несколькими светлыми волосиками, которые, будучи едва заметными в спокойном состоянии духа цесаревича, приподнимались вместе с бровями в минуты гнева.
Константин Павлович был необузданно гневлив, как и его покойный отец.
Великий князь, унаследовавший многие странности отца, редко мог остановить порывы своего вспыльчивого и даже дикого нрава. Воспитанный среди парадов и разводов, он чувствовал себя весьма неловко в дамской компании и всем залам предпочитал плац.
Ермолов уже не раз имел с цесаревичем весьма сильные столкновения, которые для другого могли бы повлечь за собой самые неприятные последствия. Он не разделял любви Константина Павловича к вытягиванию носков, равнению шеренг и выделыванию ружейных приемов, которые были для великого князя источником самых высоких поэтических наслаждений, хотя и пресекал взыскательно и строго в дивизии все проявления недисциплинированности.
Всего более хлопот доставлял ему гвардейский морской экипаж. Боевые моряки и по земной тверди предпочитали ходить вразвалку, словно это была колеблемая Посейдоном деревянная палуба, и лишь снисходительно терпели строгости строевого устава. Пример подавали офицеры. Считая, что великий князь несправедливо придирается к его батальону, начальствовавший над гвардейскими моряками капитан-командор Карцов выехал на очередной смотр на лошади, убранной лентами и бубенчиками. В гневе и бешенстве Константин Павлович покинул плац, потребовав к себе Ермолова.
Командующий дивизией застал цесаревича в белом халате диктующим приказ по корпусу дежурному штаб-офицеру Кривцову. В дверь просунулась и тотчас испуганно скрылась курчавая голова с огромным носом. Это был адъютант цесаревича Дмитрий Дмитриевич Курута – доверенное лицо и собутыльник великого князя, хитрый, но неспособный грек, сделавшийся затем гофмейстером его двора.
Завидя Ермолова, Константин Павлович затряс кулаками:
– Либерализм! Вольнодумство! Распустил гвардию! Курута!
Адъютант появился снова, но, опасаясь приблизиться к его высочеству, встал за шкаф.
– Курута! Готовь экипаж! Еду в Вильну! Этими негодями командовать – истинное несчастье!
Курута обрадованно попятился вон, бормоча:
– Цейцас будет изполнено…
– Ваше высочество должны выбирать выражения, – твердо сказал Ермолов.
Константин Павлович подскочил к генералу, вперился в него и замолчал. Они стояли друг против друга: один – наследник российского престола, который причитался ему, так как Александр был бездетен, другой – сын бедного дворянина, вчерашний безвестный артиллерийский офицер; первый – высокородный неуч и невежда, не получивший ни малейшего воспитания, второй – блестящий артиллерист и тактик, математик, знаток латыни и древних классиков; оба наделенные замечательной физической силой, но один употреблял ее для личной расправы с провинившимися во фрунте, а другой – только на поле брани против неприятеля. Они стояли лицо в лицо: одно – невыразительное, с незначительными несимпатичными чертами; другое – мужественное, прекрасной лепки, с гордым и величественным профилем.
– Изволь выслушать приказ по гвардейскому корпусу о недостойном и позорном поведении капитана-командора Карцова. Кривцов, читай! – содрогаясь от гнева всем своим сутуловатым корпусом, молвил Константин Павлович.
Приказ, составленный в самых грубых и даже непотребных выражениях, мог только оскорбить храбрых моряков и всю гвардию российскую.
– Чего же ты еще ждешь, Кривцов? Ступай! Отдай в печать! – приказал цесаревич.
– Нет! – угрожающе расправил богатырские плечи Ермолов. – Приказ, может быть, и хорош, но он не должен быть известен за порогом квартиры вашего высочества.
– Что-что?! – зашелся Константин Павлович, и светлые волосики у него на носу угрожающе зашевелились и поднялись вместе с бровками.
– Полчища Наполеона готовятся уже переступить Неман, – спокойно возразил генерал. – Возможно ли сейчас в обидном тоне разговаривать с завтрашними защитниками России и ее престола?
Великий князь отступил от него на шаг и задумался.
– Ты прав, – тихо сказал он наконец и повысил хриплый голос: – Кривцов, порви приказ! Курута! – вновь заходясь гневом, крикнул он. – Где ты шляешься, подлец! Немедля вели распрячь экипаж! Я остаюсь в Свенцянах…
Через несколько минут, за обедом, он мирно беседовал с Ермоловым о последних приготовлениях Александра к войне, в том числе и о выделении специального корпуса П.Х.Витгенштейна для защиты Петербурга, где находилась царская семья.
– Ба, ваше высочество, – презрительно улыбнулся Ермолов, – все передвижения этого корпуса можно назвать придворным маневром!
– Помилуй, братец, – удивился великий князь, – это тебе так кажется, а сестра моя Екатерина Павловна не знает, где родить…
На это Ермолов отвечал:
– Если Наполеон пойдет на Москву, то пошлет в сторону Петербурга лишь обсервационный корпус. И он будет стоять на месте. А коли отважится наступать на Петербург, то либо завязнет в псковских болотах, либо будет обойден и сброшен в Балтику.
– Бьюсь об заклад – нет! – разгорячился Константин Павлович.
– Ставлю тридцать червонцев, – предложил небогатый генерал.
– Курута! – закричал цесаревич. – Иди разбей спор! Ермолов все знает за Наполеона!
Когда генерал был милостиво отпущен, Константин Павлович только и мог сказать своему адъютанту и собутыльнику:
– Хорош! Я его знаю еще по прежней войне с Бонапартом. В битве дерется, как лев, а чуть сабля в ножны – никто от него даже не узнает, что участвовал в бою. Он очень умен, всегда весел, очень остер… – Великий князь задумался, рассеянно пощипывая редкую поросль на лице, и добавил со вздохом: – И весьма часто до дерзости…
3
Огромной массе войск, которыми располагал Наполеон для вторжения, русские могли противопоставить только двести тысяч солдат, собранных на западной границе империи. Хотя сверх того, по заключении мира с Турцией, из дунайских княжеств спешила еще пятидесятитысячная армия, силы эти были еще так далеко, что рассчитывать на них можно было нескоро.
