Ариадна Васильева - Возвращение в эмиграцию. Книга вторая
Прибежала Ника, разговор прекратился. Они занялись ребенком, стали восхищаться цветными камешками и высохшей крохотной рыбкой. Но долго-долго поглядывала Наталья Александровна на Римму вопрошающим, недоверчивым взглядом, а та легонько кивала в ответ и прикрывала глаза, будто говорила: «Да, моя дорогая, да. Все так и есть. Очень большие возможности».
3
Совместная жизнь с друзьями не клеилась. Как ни старалась Наталья Александровна смягчить конфликты в отношениях с Сонечкой, они все равно возникали. И потом Сонечка была ужасно шумная. У нее была странная манера говорить в иных случаях жизни громким отрывистым голосом, словно она на вокзале объявляет название станции. Можно же, например, просто сказать: «Сегодня на ужин картошка в мундирах». Нет, обязательно на октаву выше, сливая слова:
«Сегодня мундирракартошка!»
Со временем это стало ужасно раздражать Наталью Александровну. Может, еще и оттого, что Сонечка предпочитала для стряпни именно это блюдо, соблазняясь простейшим способом приготовления. Пустяк, ерунда, конечно, а вот раздражало, и все тут. Но мелочь эта была добавлением ко всему остальному.
Через неделю после приезда Сонечка стала демонстративно убирать в чемодан все свои вещи и запирать чемодан на ключ. Делала она это каждое утро, с назойливой многозначительностью, поглядывала при этом на Нику тяжелым подозрительным взглядом. Это было настолько явно, что Наталья Александровна однажды позвала дочь, увела в кипарисовую рощу, и там завела окольную речь о Сонечкиных вещах, о том, что Ника могла случайно, она настаивала на этом слове, случайно что-нибудь взять, или сломать…
— Нет?
— Нет, мама, что ты, нет. Я ничего не брала, — Ника делала большие глаза и прижимала руки к груди.
Наталья Александровна оставила дочь в покое, но чемодан Сонечка запирать не перестала.
Или взять историю с рыбной ловлей. Сергей Николаевич как-то по случаю приобрел две бамбуковые удочки и снасть. Они с Панкратом стали ходить на рыбалку. С прибрежных скал хорошо ловились бычки, зеленушки, морские ерши. Рыбка мелковатая, но вкусная. Ко всему прочему прекрасное добавление к картошке в мундирах. Рыбачить ходили в будни под вечер и по выходным. Брали с собой Нику и Наталью Александровну. Сонечка в этих походах не участвовала, оставалась дома «делать уборку».
Придя на берег, Сергей Николаевич и Панкрат расходились каждый на свое излюбленное место, а улов складывали в общее ведро. Через две или три рыбалки Сонечка потребовала, чтобы каждый приносил свой улов отдельно.
Рыбаки удивились. Сергей Николаевич недоуменно смотрел на Панкрата, Панкрат поджал губы и печально покачал головой. Он догадывался, чем обернется разделение результатов труда.
В первый же день, когда у него оказалось на одну зеленушку меньше, Сонечка закатила супругу грандиозный скандал. Он-де лодырь, бездарь, неспособен проявить себя даже в таком примитивном деле, как обыкновенная рыбная ловля. И в таком духе, в таком духе, скучно повторять.
С тех пор рыбаки свой улов считали. Когда у Панкрата получалось на одну-другую рыбку меньше, Сергей Николаевич добавлял свою. Или, наоборот, Панкрат подбрасывал толстогубого бычка в ведерко друга.
Все это было бы смешно, но у Натальи Александровны стали пошаливать нервы. Она вздрагивала от малейшего шума, производимого Сонечкой, старалась не слишком часто выходить из своего угла, одергивала Нику, если та начинала шуметь. Старалась жить тише воды, ниже травы.
Но главное не это. Главное начиналось по вечерам. Поперек комнаты натягивали занавеску, быстро стелились, укладывались. К этому времени обычно в поселке гасло электричество. Под покровом ночной темноты Сонечка начинала шепотом пилить Панкрата. Сначала слова были неразборчивы, потом Сонечка забирала громче, громче, начинала рыдать и заканчивала истерикой.
Сергей Николаевич толкал жену в бок, Наталья Александровна нащупывала спичечную коробку, она находился всегда под рукой, зажигала свечу. После шла к кухонному шкафчику, где находилась аптечка, капала валерьянку, несла за перегородку Сонечке.
Сонечка брала из рук Натальи Александровны стакан, пила, закашливалась, всхлипывала, просила прощения у всех за свой несносный характер. Сидела, опершись на спинку кровати, смотрела прямо перед собой мрачными глазами.
— Знаю, что мучаю всех, знаю! Но, боже мой, зачем, зачем он увез меня из Парижа! Я хочу обратно! Я не могу здесь жить! Я умру! Я сойду с ума в этой проклятой России! О, господи, господи, за что?
Наталья Александровна жалела Сонечку, гладила ее по спине, уговаривала лечь. Панкрат во все время скандала лежал лицом к стене и старался не дышать.
Наступала тишина. Наталья Александровна шла на свою половину, ложилась и бормотала под нос:
— Еще немного, и я сама истеричкой стану.
Сергей Николаевич каждый день осаждал директора, но на все просьбы расселить, наконец, их семьи Петр Иванович просил еще пару недель потерпеть. Пара недель проходила, все оставалось без изменений.
В конце сентября Наталья Александровна получила заказ на партию панамок. Она нашла в Алуште небольшую мастерскую, познакомилась с заведующим и его женой, очень милыми людьми. Они приняли в Наталье Александровне живейшее участие, обласкали, утешили, пообещали работу, не сейчас, а в будущем сезоне. Пока же, вот только это. Партия панамок для пионерского лагеря Артек.
Швейная машина у Натальи Александровны была. Купили по случаю незадолго до отъезда из Брянска. Наталья Александровна села строчить панамки. Сонечка незамедлительно начала изнемогать от шума. Нику отдали в детский сад от греха подальше.
Детский сад был чудесный. Располагался он в дальнем конце кипарисовой рощи, где стенами ему служила слегка свихнувшаяся от избытка фантазии природа.
Обед для детей привозили во флягах на телеге, запряженной смирным старым коньком. Воспитательницы, их было две, шли в старый татарский дом, превращенный в склад для детского сада, брали горку алюминиевых мисок и расставляли их на вбитых в землю дощатых столах с ножками из горбыля крест на крест. Детей кормили, укладывали на дневной сон на полотняные, складывающиеся пополам кроватки. Весь поселок погружался в сонную тишину. Даже громкоговоритель в центре умолкал. В дождливые дни, к счастью, на южном побережье это довольно редкое явление, детский сад не работал. Не работал он также зимой.
Воспитательницы и нянечки насыщали детские желудки, следили, чтобы никто не дрался, не разбил себе нос или коленку. Развлекались, как умели. Если требовалась тишина, детям читали вслух, для чего просили кого-нибудь принести книгу из дома. Когда надоедало сидеть на одном месте, ходили на прогулки. Чаще всего отправлялись «на камни» под Кастель, с условием на сами «камни» не влезать во избежание увечий. «Камнями» назывались скалы, упавшие с горы в незапамятные времена.
Увы, добрейшие нянечки не всегда соответствовали своему высокому назначению по уровню культуры. Но, что делать, других не было.
Особенно отличалась одна певунья, юная, курносая и синеглазая тетя Валя. Голос у нее был небольшой, но приятный. Дети ее обожали. В песнях ее чаще всего говорилось про красотку, которую пригласили кататься по бурному морю. Или про другую дамочку, тоже красавицу, и капитана, и как они спорили с волной, и про неизбежность романа на пляже.
Ника быстро усвоила репертуар тети Вали и дома потешала родителей. Оба крепились изо всех сил, старались по возможности не смеяться. Но когда Ника спела.
Блеск, треск, америлиган!
На пустой карман.
А я иду домой,
Иду свинья свиньей. Ха-ха!
Наталья Александровна чуть не умерла со смеху и вскричала: «Какой «америлиган» — иммер элеган!» А Сергей Николаевич с веселым изумлением спрашивал:
— Слушай, где ты это подцепила? — узнал про тетю Валю и сделался серьезным, — да, брат…
Тетя Валя устраивала концерты художественной мелодекламации. Для этого из группы выбирали одаренных артистов, а их было не так уж и мало. Остальные усаживались прямо на траве, и представление начиналось.
Первой выходила «Она», плавно двигалась и разводила руками под сложное траля-ля-ляканье остальных. После небольшой паузы начинала петь.
До двенадцати часов лампочка горела.
Почему ты не пришел? Я тебе велела.
При этом она показывала пантомимой, будто накрывает на стол. Появлялся «Он». В косичках, в выгоревшем платьице. Пел басом.
Потому я не пришел, что ножи точил я.
А теперь я наточил, и к тебе явился.
И убивал несчастную, вонзив в ее сердце упомянутые ножи. «Она» падала, стараясь не удариться. «Он» незамедлительно начинал страдать. Хватался за голову, заламывал руки.
