Валерий Замыслов - Иван Болотников Кн.1
Карпушка жалостливо заморгал глазами, затряс бороденкой.
— Не пытай, батюшка Митрий Флегонтыч. Уж лучше разом меня пристукни. Деньжонок у меня все едино за пожилое нету.
— Умел брать — умей долги отдать, сатана, — зло произнес Капуста и тронул коня.
Карпушка, низко опустив голову, потащился за наездником.
— Худо дело, братцы. Нелегко придется подушкинским мужикам, — хмуро проронил Семейка и, воткнув топор в комель бревна, добавил: — Надо Исая кликать. Мужик он разумный, может, дельный совет даст. Иначе пропадут новоподрядчики.
Глава 4
Бражный ковш
Исая Болотникова страдник разыскал возле двора, где тот на деревянном обрубке с железной бабкой отбивал косу-горбушу кузнечным ручником. Возле него расположились Пахом Аверьянов и Афоня Шмоток. Захарыч месил в корыте глину, а бобыль, вытянув босые ноги под телегу, чинил хомут, без умолку рассказывая мужикам свои затейливые побасенки.
— Капуста на селе, Исай Парфеныч, — поздоровавшись с односельчанами, зачал Семейка и поведал старожильцу о нахлынувшей беде на подушкинских крестьян.
Исай отложил в сторону косу, задумался, как всегда не спеша с ответом. Новоподрядчикам мудрено помочь. Митрий Капуста по цареву указу прав: заповедные лета на Руси. Мужик должен возле господина сидеть без выходу, покуда государь Федор Иванович про Юрьев день не вспомнит. С беглым людом у господ разговор короткий. Вначале кнутом исполосуют, затем как должников на вечную кабалу посадят. Так и замучат, покуда вовсе ноги не протянешь. Нет, понапрасну беглые мужики в наше село подались. Уж лучше бы на вольные земли шли. У нас свои-то страдники от княжьих неправд и тягот бегут. За два года до трех десятков из Богородского ушли… А про Митрия Капусту на селе наслышаны. Ратник он отменный, а в земле ничего не смыслит, да и пропойца, каких свет не видел…
Болотников поднялся с кряжа и заходил вдоль повети.
— Ну так что, Исай Парфеныч? — неторопливо переминался Семейка Назарьев.
— А вот что, мужики, — теребя бороду, заговорил, посмеиваясь, Болотников. — Митрий Капуста лютует, но и на такого лиходея есть капкан. Винцо любого зверя укрощает. Выручай, Афоня.
— Чего прикажешь, Исаюшка? — закинув хомут под телегу, встрепенулся бобыль.
— Поскоморошничать тебе малость придется. А ну, пойдем в избу.
Возле одной захудалой избушки Митрий Флегонтыч увидел взъерошенного мужичонку, который лихо отплясывал вокруг телеги и весело напевал:
Ходи, изба, ходи, печь»
Хозяину негде лечь!
Заметив на телеге пузатую ендову и бражный ковш, Капуста остановил коня, окликнул загулявшегося питуха:
— Чего село булгачишь?
— Загорелась душа до винного ковша, батюшка. Откушай со мной, милок. Наливочка у меня добрая, — пошатываясь, заплетающимся языком приветливо проговорил Афоня.
Митрий Флегонтыч покосился на привязанного Карпушку и хотел было проехать мимо искушения. Но Афоня нацедил в ковш вина и так смачно крякнул, что Капуста не устоял и сошел с лошади.
— Что за праздник, братец?
— И-ех, батюшка. Сколь дней у бога в году, столько святых в раю, а мы, грешные, их празднуем.
Митрий Флегонтыч подошел к телеге, и Шмоток угодливо протянул ему ковш.
— Пей досуха, чтоб не болело брюхо.
— И впрямь, братец. Рада бы душа посту, да тело бунтует.
— Истину сказываешь, голуба. Не пить, так и на свете не жить, — ворковал Афоня и снова ударился в пляс, озорно выкрикивая:
— Ходи в кабак, вино пей, нищих бей, будешь архирей!
Капуста гулко захохотал. Экий лихой мужичонка — плясать горазд и на язычок востер. Митрий Флегонтыч потянулся ко второму ковшу. Афоня протянул ему ядреный огурец из миски.
— Где огурцы, тут и пьяница, голуба.
— Но, но! Меру знай у меня, братец. Не мужика — дворянина честишь, — погрозил кулачищем Капуста.
«Ну, слава богу. Дело сделано. После второго ковша Митрию не устоять. Дурману в ендову многонько подлил», — довольно подумал бобыль.
— Бог любит троицу, — деловито проронил Митрий Флегонтыч, нацеживая из ендовы третий ковш.
— Испей, испей, батюшка. Сделай милость да вот блинком закуси. Правда, не обессудь: на худом жите да на воде он замешан. Ну да блин — не клин, брюха не расколет, — усердствовал Афоня.
После очередного ковша Капуста качнулся и, слабея, забурчал в бороду:
— Однако пьянею я, братец. Вовек такого крепкого винца не пивал, голова пошла кругом…
— Да разве ты пьян, батюшка? На ногах, как Еруслан, крепко держишься, государь мой.
Выслушав хвалебную речь, Митрий Флегонтыч хватил на диво бобылю еще один ковш и сразу же повалился под телегу.
Развязывая Карпушку, Шмоток изумленно ахал:
— На Руси таких питухов не сыщешь. В ковш добрых десять чарок входит. Ну и ну!
А за плетнем столпились крестьяне. Пахом Аверьянов схватился за живот и, давясь от смеха, произнес:
— Много я в Диком поле мужиков перевидал. Народ все бедовый, отчаянный. И каждому завируху сказать — что на лапоть плюнуть. У казака и сабля и слово острое. Но ты, Афанасий, мне в диковинку. Отколь в твоей козлиной бороде мудреные слова берутся? Говоришь, ровно в стену горохом сыплешь.
— Рот не ворота, запором не запрешь. А без языка и колокол нем, — посмеиваясь, ответил Афоня.
К Карпушке подошел Исай Болотников, положил руку на плечо, вздохнул участливо и проговорил:
— Не робей, брат. Собирай своих мужиков и в лес. Там вас Капуста не сыщет.
— Ох, ты господи, горюшко наше. Куда же нам с ребятенками? — угрюмо вымолвил Карпушка.
— Ребятишки пущай здесь на селе останутся. Присмотрим за ними, не дадим пропасть. А когда господин ваш из вотчины уберется — знак подадим. Идите с богом.
— Так-то оно так, милостивец. А ежели Митрий Флегонтыч сызнова вернется? — колебался новоподрядчик.
— Не сегодня-завтра должон из Москвы приказчик приехать. Он вас переманивал, ему и ответ держать. Деваться некуда: придется Калистрату и за пожилое, и оброчные деньги дворянину вернуть. Вот Капуста и утихомирится, — успокоил Исай.
— Дай бы бог, милостивец, — перекрестился Карпушка и побежал оповещать беглых мужиков.
— Поди, жаль, Исаюшка, винца-то? На Вознесенье господне чать настоечку сготовил? — сказал один из мужиков.
— Для доброго дела вина не жалеют, — отозвался Болотников и не спеша побрел на свой двор. Скоро сенокос — надо косы ладить.
Возле телеги сгрудились мужики, бабы и девки, пришедшие взглянуть на пьяного дворянина. Подъехали челядницы с самопалами. Разузнав, в чем дело, холопы взвалили Митрия Флегонтыча на телегу и повезли назад в Подушкино.
Глава 5
Кабалу — в огонь
Ночь.
Горят яркие звезды в черном небе. Тихо внизу, дремотно, но над бором ветер погуливает, шелестит хвоей.
Возле избушки, обхватывая жарким пламенем смолевые пни и сухие сучья, полыхает костер, поднимая к вершинам огненные искры и густые сизые клубы дыма.
— Обрадовал ты меня, парень. Великое дело для ватаги сотворил. Ото всех мужиков тебе поклон низкий, — радушно обнимая Болотникова, произнес Федька Берсень.
— Ну, приступим благословясь, родимые, — вымолвил бортник, выбрасывая из сундучка грамотки страдного люда.
Иванка, Федька и Василиса поднялись с земли, обступили костер, а Матвей истово перекрестившись, взял в охапку столбцы, проронил:
— Полезай, кабала, в огонь. Прости, осподи, нас грешных.
Старик швырнул грамотки в костер и кряхтя опустился на деревянный обрубок. Затряс бородой, ладонью глаза заслонил от едкого дыма.
К бортнику подошел Берсень. Радостно облобызал деда, молвил весело:
— По такому случаю и пир затеять не грех. Чай, найдется у тебя, Семеныч, медовуха?
— Вначале сундучок спрячьте, а затем и вечерять можно, — проговорил Матвей и принес Федьке заступ.
Болотников и Берсень отнесли сундучок в заросли, зарыли в землю, забросали бурьяном и вернулись в избу.
Матрена подала на стол ендову с хмельной медовухой, краюху хлеба, лепешки и миску душистого свежего меда.
Василиса вышла было в горницу, но её воротил Берсень.
— Присядь с нами, Василиса. Чего гостей чураешься? В последний раз, должно, тебя вижу.
Девушка глянула на бортника. Матвей согласно кивнул головой.
— Повечеряй с нами, дочка. И ты, старая, садись.
Бортник налил всем медовухи и Василисе чарку придвинул. Девушка вспыхнула, но чарку приняла: перечить старшим не дозволено.
— Мамон на днях не наведывался? Где-то он с княжьими послужильцами шастает. Не ведаешь? — спросил Федька.
— Да ты не тревожься, родимый. За Нелидовскими озерами он ноне стоит. Я его тропы знаю. Все ждет, когда вы за рыбой да дичью придете. Ночью на заимку Мамон не заявится. Ватаги твоей он сам побаивается. А ежели и нагрянет — собака упредит. Зубатка Мамона теперь за версту учует… Когда уходить из лесу надумал?