Висенте Ибаньес - Кровь и песок
Ну как, настоящий я любитель?
Польщенный, Гальярдо улыбнулся и утвердительно кивнул головой.
— А кроме того,— продолжал разбойник,— никто не может сказать, чтобы я хоть раз пришел в Ринконаду за куском хлеба.
Часто я бродил поблизости голодный, без гроша в кармане, и все же до сих пор ни разу не переступал за ограду фермы. Я всегда думал: «Сеньор Хуан для меня святыня. Он зарабатывает деньги так же, как я,— рискуя жизнью. Нужно соблюдать товарищество». И вы не станете отрицать, сеньор Хуан, что, хотя вы важная особа, а я несчастный бедняк, оба мы равны, оба живем тем, что играем со смертью. Сейчас мы здесь спокойно сидим за столом, а в один прекрасный день бог устанет от нас и покинет нас своей милостью, и тогда меня убьют и бросят на дороге, как бешеного пса, а вас, со всем вашим богатством, вынесут с арены ногами вперед. И хотя газеты пошумят с месяц о вашей кончине, вся беда в том, что поблагодарить их вы сможете только с того света.
— Верно... верно,— произнес Гальярдо, внезапно побледнев.
На лице матадора отразился суеверный страх, нападавший на него в часы приближения опасности. Его судьба и впрямь ни522 чем не отличается от участи этого грозного бродяги, который рано или поздно неизбежно падет в неравной борьбе.
— Только не думайте, что я боюсь смерти,— продолжал Плюмитас.— Я ни в чем не раскаиваюсь и иду своим путем. Мне есть чему радоваться и чем гордиться, так же как вам, когда вы читаете в газетах, что были великолепны в такой-то корриде и заслужили ухо быка. Ведь вся Испания говорит о Плюмитасе, и, если верить слухам, меня даже хотят изобразить в театре, а в Мадриде, в том дворце, где собираются депутаты, спорят обо мне чуть не каждую неделю. И потом я горжусь тем, что целая армия гоняется за мной по пятам, что я один вожу за нос тысячу вооруженных бездельников, которым государство зря платит деньги.
Как-то воскресным днем заехал я в одно селенье во время обедни и остановил кобылу возле слепых, которые пели, подыгрывая себе на гитаре. Народ, раскрыв рты, рассматривал какую-то картинку, которую носили с собой певцы. На ней был нарисован красивый парень с бакенбардами, в фетровой шляпе, разодетый в пух и прах, верхом на лихом коне, с мушкетом через седло и со смазливой бабенкой, сидящей позади него за седлом. Не скоро я понял, что этот красавец, оказывается, не кто иной, как Плюмитас... Это лестно. Хоть я и хожу голодный и оборванный, как Адам, хорошо, что люди представляют меня по-другому. Я купил у них бумажку со словами песни: там описывается жизнь Плюмитаса. Вранья, конечно, немало, но зато все в стихах. Отличные стихи! Когда я отдыхаю в лесу, я читаю их, чтобы выучить наизусть. Должно быть, сочинил их какой-нибудь очень ученый сеньор.
Грозный Плюмитас говорил о своей славе с ребяческой гордостью. Куда девалась его молчаливость, его стремление изобразить себя несчастным, голодным странником. Он все больше воодушевлялся при мысли, что имя его знаменито, что подвиги его гремят по всей стране.
— Кто бы знал обо мне,— продолжал он,— живи я по-прежнему в своем селении?.. Я частенько думал об этом. Для нас, бедняков, нет другого выхода: или подыхать, работая на других, или пойти по единственному пути, который ведет к богатству и славе: убивать. Убивать быков я не годился. Мое селенье лежит в горах, и боевых быков там нет. Да к тому же я тяжел и неповоротлив...
Поэтому я убиваю людей. Это лучшее, что может сделать бедняк, если хочет пробить себе дорогу и заставить уважать себя.
Насиональ, который до сих пор слушал речи бандита в невозмутимом молчании, счел нужным вмешаться:
— Образование, вот что нужно бедняку — нужно научиться читать и писать.
Слова Насионаля вызвали за столом дружный хохот; всем известна была его мания.
— Опять завел свое, приятель,— сказал Потахе,— помолчи уж, пусть Плюмитас рассказывает дальше. Он дело говорит.
Бандит отнесся с полным презрением к заявлению бандерильеро, которого ни во что не ставил из-за его осторожности на арене.
— Я умею читать и писать. А к чему это все? Когда я жил в деревне, я этим только отличался от других, а самому мне моя участь казалась еще горше. Бедняку нужна справедливость. Пусть отдадут ему то, что следует, а если не дают, пусть сам возьмет.
Будь волком и внушай страх — другие волки станут тебя уважать, а скотинка еще и поблагодарит за то, что ты сожрешь ее.
Если же увидят, что ты струсил и обессилел, даже овцы будут мочиться тебе на голову.
Потахе, который был уже пьян, восторженно одобрял каждое слово Плюмитаса. Он не очень вникал в смысл всех речей, но ему казалось, что сквозь пьяный туман он различает свет высшей мудрости.
— Правильно, товарищ. Бей всех подряд. Продолжай, ты дело говоришь.
— Я знаю, что такое человеческий род,— продолжал бандит.— Мир делится на две части: те, кого стригут, и те, кто стрижет. Я не хочу, чтобы меня стригли; я рожден стричь других, потому что я настоящий мужчина и никого не боюсь. С вами, сеньор Хуан, произошло то же самое. Вы тоже выбились из низов, но ваш путь лучше, чем мой.
Некоторое время он пристально смотрел на матадора, а потом произнес со страстной убежденностью:
— Мы слишком поздно появились на свет, сеньор Хуан.
Чего бы только не добились в прошлые времена такие отважные, честные парни! И вы не убивали бы быков, и я не скитался бы в лесу, как дикий зверь. Мы с вами были бы вице-королями пли какими-нибудь важными начальниками там, за морями. Вы слыхали что-нибудь о Писарро, сеньор Хуан?
Сеньор Хуан ответил неопределенным жестом, желая скрыть свое невежество, ибо это таинственное имя он слышал впервые.
— Сеньора маркиза лучше меня знает, кто он такой, и она простит меня, если я скажу какую-нибудь глупость. Я знал эту историю, когда был церковным служкой: я тогда зачитывался старинными романсами, которых много было у священника. Так вот, Писарро был бедняком, как мы с вами. Он переплыл океан с двенадцатью или тринадцатью такими же головорезами, как сам, и высадился не на земле, а в сущем раю... в королевстве, которое называлось Потоси. Там у них было невесть сколько сражений с жителями Америки, которые носили перья на голове и стреляли из луков, но в конце концов испанцы стали хозяевами и заграбастали все сокровища тамошних королей. Они набили свои дома до самой крыши золотыми монетами, и каждый из них стал маркизом, генералом или судьей. И таких ребят было много.
Представляете себе, сеньор Хуан, как бы мы пожили в те времена?.. Что бы стоило вам и мне вместе с моими молодцами натворить дел почище, чем этот Писарро?
И все обитатели фермы, молча, но с блестящими от волнения глазами выслушавшие эту историю, утвердительно закивали головой.
— Говорю вам, мы родились слишком поздно, сеньор Хуан.
Хорошие пути теперь для бедняков закрыты. Испанец не знает, что делать. Ему некуда идти. Все, что оставалось еще нетронутым в мире, захватили англичане и другие иностранцы. Дверь заперта, и мы, отважные люди, должны гнить в этом загоне да еще выслушивать оскорбления, если мы не хотим мириться со своей участью. Меня, который мог бы быть королем в Америке или в другой стране, называют чуть ли не вором. Вы храбрец, вы убиваете быков и наслаждаетесь славой, но я знаю, что многие сеньоры считают работу тореро низким занятием.
Донья Соль вмешалась, чтобы подать бандиту благой совет.
Почему бы ему не стать солдатом? Он мог бы отправиться в дальние страны, в которых идет война, и применить свои силы на благородном поприще.
— Да, на это я гожусь, сеньора маркиза. Я не раз думал о военной службе. Если случается мне заночевать на какой-нибудь ферме или провести тайком несколько дней в своем доме, то когда я ложусь в постель как христианин или ем горячую пищу за таким вот столом, тело мое радуется, но вскоре мне все надоедает, и меня начинает манить лесная жизнь со всеми ее лишениями, и хочется поспать на голой земле, завернувшись в плащ, подложив камень под голову... Да, я гожусь в солдаты; я был бы хорошим солдатом. Но куда идти?.. Кончились настоящие войны, в которых каждый с горсткой товарищей делал то, что подсказывала ему смекалка. Сейчас армия — это людское стадо. Все одного цвета, одного вида, все живут и умирают по команде. Всюду одно и то же: те, кого стригут, и те, кто стрижет. Вы совершите подвиг — его присвоит себе полковник; вы сражались как лев, а награду дадут генералу... Нет, и для того, чтобы быть солдатом, я родился слишком поздно.
Плюмитас, опустив глаза, погрузился в размышления о злосчастной судьбе, не оставившей ему места на земле в наше время.
Внезапно он взял в руку карабин и поднялся с места.
— Пойду... Спасибо, сеньор Хуан, за гостеприимство. Прощайте, сеньора маркиза.
— Но куда же ты пойдешь? — спросил Потахе, удерживая его.— Сиди, несчастный. Где еще тебе будет лучше, чем здесь?
