Саймон Скэрроу - Добыча золотого орла
– Говоря о нехватке у них стойкости, Максимий допустил преувеличение.
– Почему? Зачем ему это понадобилось?
– Да по той же причине, по которой мы проявили готовность принять его версию событий.
– И что же это за причина?
– Самосохранение.
Веспасиан внутренне подготовился услышать резкую отповедь, но командующий молчал, ожидая от легата продолжения.
– Максимий виноват в том, что когорта не оказалась у переправы вовремя, чтобы защитить ее как следует. Мы с тобой оба прекрасно это знаем, командир.
– Да. Поэтому он и разделил с ними наказание. И мог оказаться выбранным для децимации так же запросто, как и любой из его подчиненных.
– Это правда, – согласился Веспасиан. – Но почему они должны разделять с ним вину за его ошибку? Если уж надо кого-то наказать, то как раз его одного. Нельзя наказывать подчиненных за ошибки командира. Кому и каким примером это послужит?
– Это послужит всем напоминанием о том, что в легионах, находящихся под моим командованием, пренебрежение долгом не может быть терпимо, – спокойно, но решительно промолвил Плавт. – Где бы и когда это ни случилось, я буду действовать быстро и безжалостно. Не зря ведь сказано: «Пусть ненавидят, лишь бы боялись». Ты не находишь: в некотором смысле тот факт, что невиновные люди приговариваются к смерти, даже усиливает дисциплинарный эффект?
Глядя на командующего, Веспасиан с трудом сдерживал переполнявшее его негодование. Подобный подход был ему отвратителен. Что случилось с Плавтом? Еще год назад призывы Веспасиана взглянуть на происходящее с позиции морали возымели бы эффект. По отношению к своим бойцам и командирам Плавт всегда был хоть и суров, но справедлив. Но теперь…
– Ты сам прекрасно знаешь, что это недопустимо, – твердо заявил Веспасиан. – Этих людей решили сделать козлами отпущения.
– Ну, помимо всего прочего – да.
– И ты готов использовать их таким образом? Позволить им умереть ради сохранения твоей репутации?.. – Неожиданно Веспасиану пришли на ум аргументы другого рода. – Одним из тех, на кого выпал жребий, стал центурион Катон. Ты это знаешь?
– Знаю, – кивнул командующий. – Прекрасно знаю. Но это ничего не меняет.
– Ничего не меняет?
Веспасиан не смог скрыть ни своего изумлении, ни гнева.
– Ты прекрасно знаешь его послужной список. Мы не имеем права разбрасываться людьми такого масштаба!
– Ну и что ты мне предлагаешь сделать? – спросил Плавт, вскинув глаза. – Помиловать его? Подумай, что будет, если я сохраню ему жизнь, а других отправлю на казнь. Как это будет выглядеть в глазах всех остальных? Что получится: для них – одни правила, а для центурионов – другие? Эта армия уже пережила один мятеж. Сколько командиров рассталось тогда с жизнью? Ты правда считаешь, что мы переживем и второй? Нет, если умирают рядовые, Катон должен умереть с ними вместе.
– Ну, так помилуй их всех.
– То есть ты предлагаешь мне выказать себя безвольным слабаком? – Плавт покачал головой. – Нет, Веспасиан, ты сам должен понимать, что этого делать нельзя. Если я сегодня вынесу приговор, а завтра отменю, это будет первым шагом на пути к полной утрате авторитета у солдат. И не только у них – у плебса. Страх – вот что удерживает вояк под контролем, и лучший способ побудить их к безоговорочному повиновению – это держать в постоянном страхе перед суровым наказанием, даже если они ни в чем не виноваты. Это работает именно так, Веспасиан. И работало так всегда. Вот почему наше сословие правит Римом…
– О, я совсем забыл, – Плавт улыбнулся. – Ты ведь у нас новый человек. Ты и твой брат. Ничего, к тому времени, когда вы дорастете до тоги с широкой каймой, то оба поймете, что я имею в виду.
– Я прекрасно понимаю это уже сейчас, – ответил Веспасиан, – и мне это отвратительно.
– Это приходит с чинами. Ты привыкнешь.
– С чинами? – Веспасиан издал горестный смешок. – Ну да, конечно. С чинами.
На него навалилась страшная усталость, причем не столько телесная, хотя и она имела место, сколько душевная. Его вырастил отец, для которого Рим и все, на чем он зиждился, представлялось самым лучшим, что только возможно. Для обоих сыновей преданность долгу и служению Риму была наследием, полученным от отца. Правда, когда Веспасиан занялся политической карьерой, эта вера мало-помалу истончалась, как обтачивается камень, лишаясь всего ненужного под резцом скульптора. Только вот в результате этого истончения остался не горделивый монумент, а некий саркофаг, вместилище эгоизма, запятнанное кровью тех, кто был принесен в жертву, причем не высшему благу, а узким, эгоистичным интересам избранного круга хладнокровных, циничных аристократов.
– Довольно! – Плавт хлопнул ладонью по столу так, что таблички подскочили и задребезжали. – Ты забыл, кто ты такой, легат? Так послушай меня!
Несколько мгновений сидевшие по обе стороны стола мужчины с холодным отчуждением смотрели друг на друга, и Веспасиан чувствовал, что проиграл. Причем он не только не смог спасти своих подчиненных, но, похоже, лишил себя надежды на достижение в будущем высоких постов в Риме. Ему не хватало необходимой для этого беспощадной жестокости.
Брови командующего, когда он произносил свой монолог, изогнулись от ярости.
– Слушай меня. Никакой пощады никому не будет. Эти люди умрут, и смерть послужит назиданием их товарищам. Этот вопрос закрыт, и я более не потерплю никаких попыток поднять его снова. Никогда больше не упоминай об этом в моем присутствии. Я ясно выразился?
– Так точно, командир.
– Казнь состоится завтра на рассвете, перед строем Первых когорт всех четырех легионов. Выясни, кто из твоих солдат состоял в дружеских или приятельских отношениях с приговоренными – именно они и станут палачами. Если кто-то откажется или вздумает протестовать, он будет распят сразу по завершении казни. – Плавт откинулся назад и глубоко втянул носом воздух. – Все, легат, приказы ты получил. Можешь быть свободен.
Веспасиан напряженно поднялся на ноги и отдал честь командующему. Прежде чем он повернулся, у него возник было порыв попытаться в последний раз воззвать к справедливости. Но в глазах Плавта он увидел стальной отблеск холодной решимости и понял: высказываться по этому поводу не только бесполезно, но и определенно опасно. Поэтому он повернулся и вышел из шатра на свежий воздух настолько быстро, насколько это позволяло достоинство его ранга.
Глава 20
С треском пробравшись сквозь покрывавший берег реки густой ивняк, Макрон тяжело опустился на прохладную зеленую траву в тени деревьев. Присматривать за тем, как бойцы его центурии ставят палатки, он поручил своему оптиону Публию Сентию. Центурион Феликс предложил командирам сходить искупаться в реке, но, несмотря на изнуряющую дневную жару, ни Макрон, ни кто-либо еще из центурионов не счел возможным делать это на глазах у своих обреченных товарищей.
Максимий был полностью поглощен устройством отдельного лагеря для когорты: он делал все возможное, чтобы произвести впечатление профессионала, продолжающего стоически исполнять свой долг при любых обстоятельствах. Но как ни подгонял он солдат, те словно пребывали в тяжелой летаргии, выдававшей состояние их духа. Легионеры Третьей когорты были погружены в печаль и молчаливое уныние, усугубляемое тем, что рядом, на виду, находились их товарищи, обреченные на смерть. Особенно подавленное настроение было у назначенных для проведения казни: двадцать человек во главе с центурионом Макроном.
Когда легат отдал приказ, Макрон немедленно отказался: его ужаснула сама мысль о возможности забить дубинкой до смерти Катона, своего друга.
– Это приказ, центурион, – сурово заявил легат. – И не вздумай отказываться, выбора у тебя нет.
– Но почему я, командир?
– Таков приказ, – с печалью в голосе ответил Веспасиан. – Ты уж постарайся, чтобы он не очень мучился… ладно?
Макрон кивнул. Сильный удар по голове лишит Катона сознания и избавит от мучительной боли, когда ему будут ломать кости и ребра. Но стоило Макрону об этом подумать, как у него скрутило желудок.
– А как с остальными ребятами?
– Нет. Только Катон. Если мы попытаемся облегчить смерть для всех, командующий просто остановит казнь и назначит для завершения дела новую команду.
– Понятно, – кивнул Макрон. Будь у него хоть малейшая возможность проявить милосердие ко всем приговоренным, он воспользовался бы ею, не задумавшись. Но легат был прав: все, что они могут, это попытаться облегчить страдания друга.
– Все это очень скверно, центурион. Для всех нас. Но таким образом Катон по крайней мере избегнет худшего.
– Да, командир.
– А теперь отправляйся и отбери команду для исполнения казни.
Быстро отдав честь, Макрон вышел из палатки, радуясь возможности оказаться снаружи и вдохнуть полной грудью чистый воздух. Никогда в жизни от него не требовали делать то, что настолько не соответствовало его представлениям о добре и зле. Перед мысленным взором центуриона предстал образ Катона, связанного, стоящего на коленях у его ног. Паренек поднимает глаза, чтобы встретиться взглядом с другом, а он, Макрон, заносит дубинку… При этой мысли кровь застыла в его жилах. Макрон стукнул себя кулаком по бедру и зашагал обратно к лагерю Третьей когорты.
