Юрий Хазанов - Горечь
Тем не менее, отвечая обвинителям, я говорил довольно долго и, быть может, временами резко, но защищал не сам рассказ, а то не вполне понятное и не очень поддающееся, на мой взгляд, описанию слово (явление, понятие), которое именуется «секс». Кстати, к понятию «любовь» у меня такое же отношение. И вообще, к весьма многим словам и понятиям. Что может говорить как о моей собственной непонятливости и непросвещённости, так, возможно, и о том, что ваш покорный и многоречивый слуга не считает окружающий мир и его обитателей такими уж простыми и незамысловатыми, а напротив, бесконечно сложными и потому вполне допускает двойственное и противоречивое, или амбивалентное, как сказали бы мы с уже упоминавшимся швейцарским учёным Блейлером, отношение ко всем явлениям этого мира.
Откровенно говоря, я уже не очень хорошо помню, чтО именно говорил тогда, отвечая этим милым женщинам пуританско-советского толка, а что напридумывал потом, восстанавливая в памяти далёкие события, но точно знаю, что не преминул сыронизировать по поводу тогдашних заявлений некоторых наших сограждан и согражданок по радио и телевидению о том, что «секса у нас в стране нет»; а в своё оправдание, и чтобы немного пристыдить разгорячившихся дам, сказал, что около ста лет назад небезызвестного автора «Тома Сойера» тоже активно осуждали некоторые читатели за то, что он позволил Тому поцеловать свою однокашницу Бекки Тетчер. И ещё я привёл тогда достаточно убедительный, как мне казалось, пример из собственной подростковой жизни, рассказав, как в пятом или шестом классе стоял в очереди за книгой, которую один мальчишка принёс в класс, вытащив из книжного шкафа у своих родителей. Она называлась не «Айвенго» и не «Корабль натуралистов», а «За закрытой дверью», и написана была не Вальтером Скоттом и не Верисгофером, а врачом-венерологом Фридляндом, и в ней рассказывалось многое из того, что волновало детские умы, но пользы от неё было для нас не больше, чем от порнографических картинок, которые приносил другой мальчишка и за которой тоже стояла очередь. (Так что секс у нас был, и даже в совсем невинном возрасте.)
А про то, какую книгу не мешало бы нам, детям, прочитать в те давние годы, взамен «Закрытой двери», я узнал, к сожалению, несколько десятков лет спустя, когда и сам уже начал писать о человеческих взаимоотношениях, то есть, и о сексе.
Говорю сейчас об одной из книг, написанных для подростков (и для их воспитателей) — одной из многих, выходивших из печати в других странах — полезных, по-хорошему занимательных и познавательных книг на эту «ужасную» тему. Будь она у меня на руках в то лето, я обязательно бы рассказал о ней и об её авторе моим оппонентам и, возможно, прочитал что-нибудь из неё, дабы всколыхнуть их, задеть, потревожить и, быть может, зародить в них мысль, что то, что они называют «сексом», у детей тоже есть и нужно помогать им и отвечать на вопросы, которые они, по большей части, боятся нам задавать. Да, отвечать, но, конечно, не в жанре дворовых или уличных разъяснений, а совсем по-иному. Например, так, как сделал это молодой английский журналист и телеведущий на лондонском Би-Би-Си Ник Фишер, отец девчушки по имени Олли и страстный рыболов (о чём даже говорит его фамилия), а также автолюбитель. Привожу эти подробности, чтобы стало понятно: этот человек, выступающий с экрана и по радио, пишущий книги для детей о сексе, — не педофил, не «голубой» и не старый развратник, а самый обыкновенный смертный.
Одна из книг этого смертного под названием (в дословном переводе) «Жизнь с Вилли», напечатанная в уважаемом детском издательстве «Пэн Макмиллан» в Лондоне, случайно попала мне в руки, и я перевёл её по заказу одного московского, тоже детского, издательства, которое «лопнуло», не успевши расцвесть. Так что в России книга не опубликована. А могла бы в те годы изрядно шокировать наших простодушных воспитателей юного поколения. (И хотя простота далеко не всегда хуже воровства, а порою даже немало привлекательности придаёт, тем не менее зачастую она зело вредна бывает.)
Впрочем, эту книгу можно, пожалуй, посчитать и простодушной. Только простодушие у автора нарочитое: он намеренно ведёт разговор не на строгом языке наукообразной пристойности, а живо, раскованно (может показаться, чересчур раскованно и даже рИскованно), а также весело, с определённой дозой иронии и юмора. Этим он, по-моему, снимает, или значительно снижает, некоторую, вполне естественную, неловкость от соприкосновения с темами, которые всегда считались интимными и почти неприкосновенными.
Однако, боюсь, все мои слова звучат малоубедительно, и потому рискну прибегнуть к наглядному доказательству…
О, нет! Не пугайтесь: просто я вознамерился вывести, наконец, читателя из пространства моего виртуального спора и предложить ему некоторые материальные свидетельства — а именно, несколько отрывков из книги Ника Фишера, название которой при переводе я слегка изменил: вместо немного двусмысленного для теперешних времён «Жизнь с Вилли» (где, на самом деле, под Вилли подразумевается не мальчик, а один из существенных органов этого и всех других на свете мальчиков), книжка получила название «Я и мой ДжОник». (Надеюсь, «Вилли» на меня не обидится, а «Джоник», к тому же, вроде бы более ходовое имя.)
Итак, послушайте самого Ника Фишера.
Начнем, пожалуй, с оглавления. Вот некоторые заголовки разделов и подразделов:
Немного правды о твоём Джонике
Немного вранья о нём же
Джоник и докторА
Детский грех
«Сырые сны»
Что за положение? Нету извержения!..
Что он заменяет мозги — утверждают только враги!
Если ты сохраняешь невинность,
Не считай этот факт за провинность.
О средствах предохранения.
Живите сто лет со своим Джоником!..
Из главы 1-й: «УЛИТОЧНЫЕ» ГОДЫ
…Подрастать совместно с твоим «Джоником», слегка торчащим у тебя впереди, дело весьма серьёзное и нелёгкое. Порою оно доставляет тебе неизмеримое удовольствие, в другое время — бывает причиной жуткого настроения и упадка духа.
Впрочем, в ранние годы жизни проблем с ним почти никаких. Твоя мама сама застёгивает тебе молнию на штанишках, называет его ласково-насмешливо «улиточка» или «колокольчик», бабушка помогает найти его, когда ты просишься в туалет, и все считают и его, и тебя ужасно миленькими и симпатичными. Нередко, если мама берёт тебя за покупками или на берег моря, а то и просто на обочине шоссе, ей приходится спускать тебе штаны и объяснять, чтО именно должен ты сейчас сделать с помощью твоего «Джоника» прямо там, где стоишь.
И прохожие, случайно обратившие внимание на твой крошечный «краник» и на струйку, которую ты пускаешь из него, все, как один, по-доброму улыбаются и даже, может быть, слегка подталкивают друг друга локтями. Им приятен вид мальчугана с развевающимися на ветру волосиками и спущенными до колен джинсиками. От его действий никого не коробит, вы даже можете купить почти в любой посудной лавке фарфоровую фигурку мальчика, занимающегося в той же позе тем же делом.
Но попробуй спустя этак лет пятнадцать проделать то же самое, выудив свой аппарат на всеобщее обозрение где-нибудь на территории, прилегающей к супермаркету, и могут начаться крупные неприятности. Для начала тебя арестуют, сунут в полицейский фургон, а затем предъявят обвинение в недостойном поведении в общественном месте. И тебе уже не отвертеться от ярлыка урода и выродка, тебя осудят люди и перестанут принимать в приличном обществе.
А ведь у тебя всё та же «улиточка». Ну, пускай «улитка». Но люди уже относятся к ней — и к тебе — по-другому…
Да, наступает время, и твой «колокольчик», твоя «сосисочка» перестаёт быть забавной и миленькой, а становится «гадким» и «мерзким» признаком пола. Секса. Символом греха и порока.
Странно, не правда ли?..
Итак, первые несколько лет жизни совместно с твоим «хлыстиком» — сплошные забавы и удовольствия. Никаких забот. Можно потрогать его или сжать ногами, и тогда он выглядит совсем по-другому и чувствует себя как-то странно. Когда немного подрастёшь, ты можешь уже с его помощью изобразить желтоватыми буквами на хрустящем белом снегу своё имя, или хотя бы инициалы. Можешь устраивать с друзьями-мальчишками поединки — чья струя выше всех ударится об стенку…
Но затем начинаются сложности. Наступает период полового созревания, и твой потешный «цуцик» становится немного больше, возле него появляется растительность — хотя всё это происходит не слишком быстро. Во всяком случае, не так быстро, как тебе, возможно, хотелось бы.
И тогда, вместо того чтобы демонстрировать его своим однокашникам и гасить с его помощью костры, ты внезапно ощущаешь какую-то скованность и неловкость и начинаешь проявлять к нему более серьёзное отношение. Своей маме ты уже ни за что на свете не позволишь посмотреть на него, а если бабушка попытается застегнуть тебе молнию на брюках, ты скорее предпочтёшь умереть. Мытьё в школьном душе после спортивных занятий превращается для тебя в тяжелейшее испытание, потому что, хотя у всех мальчишек вроде бы одни и те же «причиндалы», но на поверку они оказываются совсем разными, и ты вольно или невольно смотришь и сравниваешь, и огорчаешься, и завидуешь, и не всё понимаешь…
