Роуз Тремейн - Реставрация
Король отвернулся и стал надевать спортивные туфли. Я повесил табарду у боковой двери — ясно, что королю она не нужна. Барсучьи мордочки печально свисали. А я в изумлении задал себе вопрос: в каком мозгу безумном могла родиться идея такой странной одежды? Только сумасшедший мог предложить в подарок королю такую эксцентричную вещь. Меривел, сказал я себе, стаскивая черный с золотом камзол, ты теряешь рассудок…
Мне сунули в руку ракетку. Я судорожно собирался с силами, чтобы вновь обрести то умение, которое когда-то демонстрировал в этой быстрой игре, и вдруг вспомнил, что моим коронным приемом был низкий резаный удар, который соперник не мог отбить ни с лету, ни после первого отскока, — так я начинал «охоту». Кто знаком с правилами игры в Королевский теннис, знает, что в «охоте» можно выиграть или, напротив, проиграть много очков, и Его Величество, несмотря на мощный удар, превосходящий по силе удары почти всех его противников, часто не отбивал именно такие резаные мячи. Сила короля — в его меткости. В каждом сете он набирает очки, направляя мяч в дальние углы корта, которые зовутся «победными зонами». Придворные игроки прозвали его Звонарем из-за тех звоночков, которые раздаются каждый раз, когда мяч попадает в одну из таких зон.
Итак, мы начали игру при тусклом февральском свете. Король, разумеется, занял место на подаче. Я обратил внимание, что сетка стала гораздо красивее, — раньше то была обычная бечева, теперь же с роскошной шнуровки даже свисали кисточки.
Не успел один из постельничих занять место маркера, как король уже продемонстрировал великолепную подачу, — мяч просвистел рядом со мной, словно птица, а не тряпка, набитая щетиной.
Как я помнил, Его Величество любил выигрывать в теннис, но не любил легких побед. Ему нравилась борьба. Нравилось, чтобы соперник бегал по площадке, не щадя себя, и не сдавался без боя. Поэтому я постарался выбросить из головы все мысли о болезни, был проворен, как ящерица, поспешно бросался вперед и быстро отбегал, охотясь за каждым мячом. К сожалению, сказалось отсутствие практики — играл я неряшливо, бессистемно, один из моих мячей послал точно на вышку маркера и угодил одному из джентльменов в глаз, другой вообще вылетел за пределы корта, приземлившись где-то у ног Уилла Гейтса, который сидел, переваривая мясо, и ждал, когда сможет наконец лицезреть своего монарха.
Короче говоря, играл я из рук вон плохо. Мы провели всего три гейма, когда я почувствовал сильнейший приступ тошноты, мой рот внезапно наполнился желчью. Я нарочно уронил ракетку; чтобы иметь возможность хоть на мгновение опуститься на колени и поднять ее. Я сделал несколько глубоких вдохов. Тут хлопнула дверь, и я вдруг подумал, не Селия ли это пришла взглянуть на игру и приветствовать нежной улыбкой несомненную победу короля.
Но то была не Селия. Лакей принес нам лимонный сок и сахар. «Лимоны из Португалии в феврале! — сказал король. — Их выращивают в парнике специально для нашей дорогой королевы». Так что мне была дарована небольшая передышка, дарована благодаря мягкой и доброй женщине, о которой король так часто забывал. Никак не думал, что она каким-то образом всплывет в моей истории, и все-таки именно она спасла меня, и мой скудный обед не излился на камни теннисного корта.
Четвертый гейм я, к своей радости, выиграл. Подавал я с левой стороны площадки; подача непонятно почему удалась — так же, как и три резаных мяча, которые король ловко отбивал, но в конце концов послал мяч в сетку. Однако в следующих трех геймах силы мои катастрофически убывали. По лицу стекал пот, размывая пудру и открывая уродливые последствия кори. Я уже не бегал, а ковылял по площадке. Король осыпал меня своими коронными мячами, посылая их в «победные зоны». Колокольчик звенел, не переставая. Никогда не спрашивай, по ком звонит колокол, подумал я. Он звонит по тебе, Меривел. Джон Донн[52] был любимым поэтом Пирса — я вспомнил своего друга и мысленно попросил его о помощи: пошли мне сил, Пирс, выдержать то, что еще предстоит.
— Как я и предвидел, ты утратил быстроту, — сказал король в конце сета.
— Да, сир… — пробормотал я.
— Ты еле двигаешься. А в этой игре нужна мгновенная реакция.
Я проследовал за королем в сад, где оставил Уилла и где тот по-прежнему стоят в своих серых чулках. Король шел быстрым шагом, мне приходилось чуть ли не бежать, чтобы не отстать от него, так что у меня не было никакой возможности просить его обратить — пусть мимолетный — царственный взгляд на моего верного слугу. Впрочем, я не мог забивать свою голову мыслями об Уилле: поражение в теннисе было только началом предстоящих испытаний.
Мы пришли в небольшой летний домик, вроде того, где герр Хюммель тайно давал мне уроки игры на гобое. Дом был чисто убран, но зимняя прохлада клонящегося к вечеру дня давала о себе знать. Я надел черный с золотом камзол. Король высморкался и повернулся ко мне. Он стоял ко мне так близко, что я видел даже морщинки в уголках его глаз и губ. Мне показалось, что со времени нашей последней встречи в лаборатории он постарел, и это наблюдение огорчило меня: хотелось верить, что в нашем постоянно меняющемся мире существует человек, над которым время не властно.
— Выходит, — заговорил он наконец, — ты играешь не по правилам, Меривел.
— В теннис, сир?
— Нет, не в теннис. В отношениях с твоей женой.
Я опустил глаза. На моей туфле была кровь — непонятно, откуда она могла взяться.
— Не понимаю, какое правило я нарушил, сир, — тихо сказал я.
— Это меня удивляет. Ты знаешь, почему тебя выбрали в мужья Селии?
— Вы не сомневались, что я сделаю все, чего вы захотите.
— Но таких людей полно в королевстве. Нет, причина не в этом. А в том, что в начале нашего знакомства ты рассказал мне, как видел в Кембридже открытое живое сердце, и сказал, что уверен в том, что твое сердце абсолютно ничего не чувствует. Я тебе поверил. А теперь вижу — зря: это оказалось неправдой.
Воцарилось долгое молчание. Когда один из хранящих молчание — король, тишина пугает; меня бросало в жар, сознание мутилось.
— Тебя не просили влюбляться, Меривел, — заговорил наконец король. — Более того, именно это тебе запретили. Но ты так размяк, стал неженкой и глупцом до такой степени, что не понял одного: нарушив договор, ты, подобно Адаму, изгоняешься из рая.
— Из рая?
— Да. Кто ты теперь? Роль мужа Селии ты играть больше не можешь: после всего случившегося она не в состоянии тебя видеть. Пытаясь стать тем, кем должен был всего лишь притворяться, ты стал ненужным.
Я смотрел в сад — он постепенно погружался в сумерки. У каменной скамьи я еще различал фигуру Уилла. Скоро, когда тьма окутает все вокруг, он не будет знать, куда идти.
— Я не хотел… — залепетал я, — …не хотел влюбляться в Селию. Сначала мне понравился ее голос, ее пение. Я не понимаю, как эта любовь переросла в другую. Не понимаю — как.
— Это случилось, потому что ты позволил этому случиться, Меривел. Ты мало трудился, у тебя было много праздного времени. Ты замечтался. Решил, что сможешь переродиться. Voilà tout.[53] И теперь ты мне больше не нужен.
Король отвел глаза в сторону, и на какое-то мгновение я решил» что последние слова подразумевали, что я должен откланяться и уйти. Но нет. Король еще не сказал последнего слова.
— К счастью, Меривел, — продолжал он, — я испытываю к тебе достаточную привязанность и хочу вновь видеть тебя человеком, приносящим пользу, — пусть не мне, но другим людям. Однако, судя по твоему виду, боюсь, для этого потребуется время. Но мы должны постараться, разве не так?
— Да, сир.
— Хорошо. Теперь послушай, что я решил. На настоящий момент я доволен тем, как устроена моя жизнь. Селия вернулась и, похоже, набралась мудрости — возможно, от тебя, хотя я сомневаюсь, да и она это отрицает. Во всяком случае, она возвращается в Кью, и я счастлив, что она будет там жить. Но не во всем мне так везет. Мне кажется, что «медовый месяц» моего правления закончился.
Король опять слегка отвел голову в сторону. Теперь я видел его профиль и в очередной раз поразился красоте этого длинного изящного носа, типичного для всех Стюартов и столь отличающегося от моего. Я уже приготовился сказать, что народ никогда не перестанет его любить, но король опередил меня.
— Мне не хватает денег, — сказал он. — Мы ввязались в торговую войну с голландцами, а у меня нет средств снарядить флот. Бедность унижает, Меривел, это положение надо исправить. Я был слишком щедр, слишком расточителен, — дарил земли, поместья. Теперь наступило время расплаты. Пришло время заняться арифметикой.
Вот так король подошел к тому, что назвал «арифметикой»: он отбирал у меня Биднолд.
Он вновь «вступал во владение» имением — как «вступал во владение» Селией. Ведь ни Биднолд, ни Селия изначально мне не принадлежали. Все, что у меня было, я получил от короля, и теперь он забирал это обратно. Некий французский дворянин был готов купить дом, землю, мебель и все остальное; на вырученные деньги предполагалось купить пеньку, смолу, парусину и снаряжение. Таким образом, Биднолд вновь «становился полезным». Согласно арифметике короля, земля преображалась в корабли, которым предстояло участвовать в войне.
