Александр Холин - Юность Моисея
Перед глазами поплыли какие-то серебряные круги с чернотой по окружности, скреплённые друг с другом. Они соединялись в цепь, окутывая собой огромное бревно, которое вдруг зашевелилось, скрутилось кольцом, потом распрямилось и стало извиваться.
Хозарсиф хотел было удивиться, но тут бревно развернулось к нему торцом, на котором оказалась страшная змеиная морда с теми же огненными глазами. Змей открыл пасть, откуда хлынули клубы зловонного смрадного густого пара, и закапала мутная слюна. Тогда юноша решил, вроде бы пришла пора испугаться, но тут же понял, что сейчас он змеюку совсем не боится. Вернее, не сможет испугаться, как бы чудищу этого не хотелось… Змей это тоже понял, зашипел, словно раскалённый камень, политый холодной водой из глиняного кувшина, свернулся множеством колец, как сжатая пружина, распрямился и отлетел куда-то в сторону.
Прыжок змея оказался кстати, потому как за тем местом, где танцевал змей, виднелась давешняя дыра в подземный грот, только что заложенная доверху каменьями. Но каменные глыбы куда-то сейчас исчезли, будто их и не было. Исчезли также слуги первосвященника, помогавшие ему похоронить Хозарсифа заживо.
Вход, вернее, выход был свободен. Хозарсиф встал, осторожно, будто боясь вспугнуть тень, которая с разных сторон отражалась от него на каменном полу, подошёл к скальному пролому. Юноша выглянул в храмовый лабиринт, откуда только что пришёл, но никого поблизости не увидел.
Откуда же тень, их даже несколько? Ведь в пещере ни факелов, ни свечей! Но необычный свет со всех сторон рассеивает темноту. Даже запах воздуха совсем другой: давящий, леденящий душу и сердце.
Хозарсиф снова осторожно выглянул из своего грота. В пещере, находившейся под Мадиамским храмом, валялось около двух десятков полуистлевших трупов, хотя, проходя лабиринтом, юноша никаких трупов просто не увидел. Вероятно, это место превратили в братскую могилу. Но когда?
Посреди пещеры высилась резная каменная чаша в два человеческих роста, где что-то булькало, и раздавались стоны, будто там для изготовления бульона варились грешники. Возле чаши на полу лежал труп красивой девушки. Вернее, половина трупа. Сохранилась только верхняя часть туловища. Ниже рёбер тело было отсечено, а на месте, где должны быть бёдра, осталась только куча кишок, в которой копошились здоровенные белые черви.
Возле одной из стен, казавшейся специально обтёсанной мастерами, валялись несколько мужчин, меж которыми стояли кувшины и кубки, а в вазонах лежали совсем свежие на вид фрукты. Рука одного из мужчин была отрублена, но до сих пор сжимала кубок.
Чуть подальше от этой подгулявшей при жизни компании лежал на боку труп мужчины, наверное, довольно красивого когда-то. На нём до сих пор сохранилась богатая одежда. Даже ковёр под ним казался только что вытканным лучшими ткачами Востока и Запада. Зрелище, представшее пред взором адепта, было довольно живописное, даже занимательное, но не предвещало ничего хорошего. Среди этих изрубленных на куски покойников никак невозможно было найти того, который был нужен.
Хозарсиф осторожно вошёл в пещеру и вдруг заметил на стене, находившейся прямо напротив мертвеца в парчовом халате надпись, горевшую ярким живым огнём: MENE, TEKEL, UPRASIN. [82] Всё понятно, это последний пир Вавилонского царя Вальтасара, а окружающие разгульную залу разрубленные на части трупы — гости знаменитого пиршества.
— Дай мне твою лепёшку. Хоть кусочек! — раздался женский голос.
Хозарсиф оглянулся и с ужасом увидел оживший труп девушки. Вернее, половину трупа. Она протянула к нему руки и смотрела молящими глазами. Тут же все насельники пещеры ожили и с разных сторон послышались голоса:
— Дай, дай кусочек!..
— Помоги ищущим. Дай…
— Дай, не жалей…
— Дай, и мы дадим…
Голоса слились в галдёжный хор. Наплыли горячей волной, пытаясь уговорить, утомить, соблазнить, обмануть, раздавить, околдовать…
Хозарсиф кинулся к выходу из пещеры, но вместо лестницы, ведущей в храм, сорвался на гладкий каменный спуск, покрытый ледяной коркой, широкими витками уходящий вниз, подальше от поверхности земли. Кое-где намёрзший лёд исчезал из каменного жёлоба, но скольжение ничуть не замедлялось.
Юноша катился на спине по скользкой винтовой дороге, как будто смазанной маслом, и не мог остановиться, даже если бы захотел. Одно радовало: лепёшка осталась целой. Хозарсиф интуитивно чувствовал: священный хлеб ещё сослужит свою настоящую службу. Недаром званые гости Вальтасара первым делом просили хлеб. Хоть кусочек! Значит, в любом временном измерении хлеб играет непростую роль.
Вылетев на подземную каменную площадку, Хозарсиф завертелся на спине, будто попав на каток. Собственно, это и был каток, но никакой египтянин не знает, что такое лёд. Многие могут догадываться, могут услышать рассказы, только видеть настоящий лёд в Египте не приходилось ещё никому. Вернее, Хозарсифу уже приходилось, когда во время совершения одной из мистерий его тоже опускали глубоко под землю, где с пещерного потолка висели настоящие сталактиты, а из скалистого пола пещеры поднимались вверх сталагмиты.
Юноша с трудом поднялся на ноги — скользкий спуск его здорово утомил. Сделав шаг, он тут же грохнулся на спину, пребольно ударившись затылком. Снова попытался встать и снова упал. Наконец, сообразив кое-как, что надо делать, он встал, и, пошире расставляя ноги, осторожными шагами отправился к берегу какой-то речушки, протекавшей неподалёку.
У побережья он увидел добротный деревянный пирс, как будто намедни сколоченный и даже с мастерски отлитым кнехтом с привязанной к нему вместительной лодкой. В лодке, возле заднего борта, сидел человек. Но кто это и человек ли разглядеть было невозможно, поскольку лодочник сидел в дерюжном плаще с капюшоном, скрывавшим его лицо. Хозарсиф взошёл на пирс, остановился возле лодки, думал, сидящий в ней обратит внимание на пришельца, только тот даже не пошевельнулся.
— Любезный, — обратился к нему юноша. — Не знаешь ли, как попасть в Эреб или Аменти? Я здесь впервые.
Из под видавшей виды дерюги послышался старческий кашель. Сидящий в ладье откинул с лица капюшон, и юноша узрел пред собой безгубого и безволосого человека. Вернее, не человека, а человеческий череп, обтянутый тонкой пепельной кожей с пробивающейся на щеках сетью кровеносных сосудов. У старца были живыми только глаза. И какие! Глаза переливались всеми цветами постоянно меняющейся радуги. Иногда они становились вообще разными, но оставались совершенно живыми. Это было заметно, и это был не иначе, как Хебесбаг, [83] встречающий Ба. [84]
Лодочник некоторое время в упор разглядывал пришельца, потом сквозь почти сомкнутые губы раздался хриплый глухой голос:
— Я знаю, кто ты и кого ищешь. Что дашь мне, если отвезу тебя в Эреб?
— У меня ничего нет, любезный, — отрезал Хозарсиф. — А хочешь, забери мой хитон. Когда-нибудь тебе всё-таки надо сменить одежду. Ты же ни у кого из мёртвых не сможешь разживиться одеждой, а я могу помочь. Мне не жалко.
— Ты лжёшь! — прохрипел Хебесбаг. — У тебя есть освящённый хлеб. Или тебе жаль заплатить за труд кусочком хлеба? Ведь я ещё могу рассказать, где искать убитого тобой.
— Хорошо, — согласился Хозарсиф. — Не хватит ли тебе половины лепёшки?
— Хватит, — кивнул лодочник, — садись. И пошевеливайся. Скоро сюда нагрянет живущий за чертой, укравший у тебя агнца в жертвоприношение своей любимой утробе.
Юношу можно было не упрашивать, тем более встреча с живущим за чертой или змеем не сулила ничего хорошего. Он прыгнул в посудину, отломил половину лепёшки и подал лодочнику. Тот дрожащими костлявыми руками принял хлеб и тут же съел его. Потом прикрыл глаза, не имевшие ресниц, и несколько минут сидел не шевелясь.
— Ты, пришелец, не знаешь этого мира, — наконец промолвил лодочник. — Поэтому поступаешь так безрассудно. Ведь я могу сейчас тебя никуда не повезти. И никто меня не заставит. Смекаешь?
Внутри лодочника что-то забулькало, будто гасилась известь. А, может, он просто смеялся. Этот утробный смех вызвал у адепта какой-то панический страх, хотя до этого он был уверен, что никого и ничего уже не испугается ни в земном мире, ни в потустороннем. Наконец, перестав выпускать бурление, лодочник продолжил:
— Никогда здесь не делай ничего заранее, попросят тебя или заставить захотят. У нас всегда будет то, что исходит от Бога, так пусть то, что исходит от нас, будет Божественным, но не порочным. Не искушай никого и не искушайся сам. Это очень трудно. Только если желаешь ещё хоть разок заглянуть в покинутый тобой мир, делай, как тебе говорят. Здесь свои правила. Я исполню обещание, так как ты не жадный.
Тут же их маленькая трирема отвалила от причала и отдалась течению. Ладья плыла сама, словно была живой. Была? Нет. Скорее, она действительно живая, ведь в потустороннем царстве совсем другая жизнь, совсем другие правила.
