Э. Гранстрем - Два героя
Возвращаясь с подобных поручений, он передавал товарищам на верфи новости из главного лагеря.
Все товарищи его участвовали в достопамятном отступлении из Теночтитлона. Правда, главное войско, участвовавшее в этом отступлении, понесло страшные потери, но маленькие отряды, разбросанные в разных местах, постигла еще худшая участь. Зная, что Монтезума находится в плену у Кортеса, и мексиканцы не осмелятся оскорбить их даже словом, эти мелкие отряды стали вести беспечную разгульную жизнь.
И вот однажды неприятель внезапно окружил их и, обезоружив, увел в плен.
В главный лагерь одно за другим стали приходить печальные известия о гибели этих несчастных отрядов. Их постигла ужасная участь: большая часть их была принесена в жертву богам ацтеков.
Виллафана тщательно собирал все эти известия и передавал их товарищам, пересыпая свои рассказы едкими замечаниями и подробно останавливаясь на описании всех ужасов жертвоприношений ацтеков. Рассказ свой он всегда заканчивал намеком, что каждого из воинов ждет подобная участь. И он не ошибся в своем расчете: подобными речами он подрывал мужество и самоуверенность в войске.
«К чему мы строим здесь суда? Чтобы спустить их на Мексиканский залив? Разве на морском берегу мало кораблей, на которых можно переправиться на роскошные луга Кубы и Эспаньолы? Там по крайней мере есть плантации, покорные индейцы и негры-невольники. Правда, мы видели в Мексике немало золота, но ведь его пришлось бросить во время тяжелых битв», – так роптали солдаты.
Лишь один Рамузио старался воодушевить их. «Друзья, – говорил он, – вспомните, что мы не ради одного золота явились сюда! Мы призваны для другого дела. Взгляните на наших добродушных и трудолюбивых союзников; они стонут под игом жестоких ацтеков, принуждающих их служить кровавым идолам. Эти народы жаждут освобождения. Мы не только солдаты Кортеса, мы также поборники Креста и сражаемся за победу Евангелия!»
То были мысли патера Ольмеда, так сильно отозвавшиеся в сердце Рамузио. Но воины холодно отнеслись к этой речи. Такая цель воодушевляла только славных бойцов Кортеса; наемники Нарваеса не хотели и слышать подобных речей. Они осмеяли Рамузио и посоветовали ему переменить броню на рясу.
От зоркого взгляда Лопеса не ускользнуло это настроение его отряда; но он напрасно искал зачинщиков: Виллафана сам доносил ему о всех тайных речах солдат. Лопес счел своим долгом предупредить об этом главнокомандующего и писал ему: «У нас тут завелись монахи и мятежники; не мешало бы заменить весь отряд другим».
Несколько дней спустя на верфь для смены отряда прибыл капитан Авила, Откровенный и прямодушный, он в резких выражениях стал порицать солдат за их малодушие, а весь гнев излил на Рамузио.
– Ну, конечно, и ты тут, Рамузио! – воскликнул он, едва успел заметить его. – Мы тоже набожны и боимся Бога, но не ходим повесив голову, а в бою не прячемся в последние ряды! Напрасно ты не остался в Севилье.
– Мастер Лопес, – обратился он к судостроителю, – Рамузио останется тут; он вам пригодится. Он будет отличным смолокуром, а ведь вам нужно много смолы для конопатки судов. Гуляй здесь вволю и проповедуй в лесу индейцам Евангелие. Мы же помолимся иначе и, проливая кровь за Христа, водрузим Крест на вершине теокалли Теночтитлона.
– Вы ошибаетесь, полковник, – возразил Рамузио, изумленный этой речью, – того же и я желаю!
Но Алонзо Авила уже не слушал его; он стал готовиться немедленно выступить с верфи с отрядом. Преданный курьер Виллафана остался, конечно, при дровосеках и плотниках.
– Спасибо! – пробормотал он, глядя вслед Авиле, – мне нелегко было бы служить кастеляном у такого спесивого господина!
Заметив, что Рамузио направляется к лесу, Виллафана последовал за ним. Скоро они достигли места, где индейцы готовили балки, Рамузио сделал несколько указаний и расположился с Виллафаной под тенью дерева.
– Веришь ли ты в предчувствия? – спросил Виллафана, прерывая молчание.
– Да, – ответил Рамузио. – Предчувствия мои при встрече с Авилой на Кубе не обманули меня, и я немало выстрадал от его милости. Товарищи зовут меня в насмешку Лже-Авилой, точно я виноват, что похож на него! Он храбр, а меня считают трусом, он откровенен, а меня считают скрытным и лживым!
– Ну вот, видишь ли, значит, я не ошибся. Этот Авила – твое несчастье; я предчувствовал, друг мой, что он явится сегодня и обидит тебя!
– Ты? – спросил с изумлением Рамузио.
– Да, вчера я думал о вас и нашел еще одну разницу между вами. Авила богат, очень богат, а ты – нищий.
Рамузио прикусил губу.
– Ты говоришь о том наследстве? – сказал он после минутного молчания. – Но я давно забыл думать о нем.
– А я сегодня видел курьезный сон по поводу этого. Представь себе, мне снилось, что я приехал в Аранду. Замок был роскошно убран цветами, а у ворот нас встретили арендаторы, крестьяне и многочисленная дворня. Миновав роскошные покои, мы поднялись на высокую башню, с которой открывался прекрасный вид на расстилавшуюся перед нами роскошную долину.
«Эти земли не радуют меня, – обратился ко мне счастливый наследник, – ты знаешь, друг мой, что сердце мое теперь далеко отсюда». Затем мы очутились в зале, где по стенам висели портреты именитых рыцарей рода Авилы. Но наследник не удостоил их внимания и быстро пошел в другую комнату, где нас ждал нотариус.
«Рыцарь Алонзо Авила, – сказал он, – вы желаете продать наследство своих предков?
«Да», – ответил наследник.
«Вот контракт, подпишите его», – сказал нотариус, подавая бумагу.
«А деньги?» – спросил наследник.
«Вот они», – ответил нотариус, открывая шкатулку с блестящими червонцами.
«Один взмах пера, и нотариус удалился. Когда мы остались вдвоем, наследник бросился мне на шею со словами:
«Дорогой друг, как мне благодарить тебя? Но это дело кончено лишь наполовину».
«Доверься мне, – возразил я. – Помнишь, как товарищи оставили тебя изнеможенного на дороге? Кто сжалился тогда над тобой? Помнишь страшную ночь выступления из Теночтитлона? Кто спас тебя на дамбах? Помнишь сражение при Отумбе, где жизнь твоя висела на волоске? Кто сразил ацтека, занесшего над тобой страшное копье? Не я ли всегда был твоим верным товарищем и другом?»
– Ты был в Аранде со Лже-Авилой, – заметил с горечью Рамузио, с неудовольствием взглянув на Виллафану.
– Во сне я был с наследником, – ответил с многозначительной улыбкой Виллафана. – В кармане у него находились документы, удостоверявшие, что он рыцарь Алонзо Авила, и в Аранде не знали о существовании настоящего и Лже-Авилы. Но дослушай же до конца. В Кадиксе наследник сел на корабль и поехал на чудесный остров Мадеру.
«Вслед затем картина переменилась, и послышался торжественный звон колоколов, издали доносившийся ко мне. Я сидел перед домиком плантатора, вдали бушевало море, а за мной высились лесистые горы, упирающиеся своими вершинами в лазурное небо, направо от меня росли виноградники и расстилались необозримые плантации. Это остров Мадера, подсказал мне внутренний голос, – блаженная страна, где веют теплые ветры и царит вечная весна, земной рай для тех, кто ненавидит суету мирскую и ищет тихого счастья! Не помню, долго ли я был погружен в эти думы, но меня разбудил чей-то голос: «Иди, давно пора, ты привез ему невесту и должен быть свидетелем его счастья. Разве ты не слышишь свадебного звона колоколов?»
Я бросился бежать через поля и луга и наконец достиг церкви, где увидел молодую чету. За мной стояли двое мужчин!
«Какая прекрасная чета! – говорили они. – Это Педро Рамузио и донна Луиза. Когда отец донны узнал, что Педро сделался самым богатым плантатором на Мадере, он с радостью согласился отдать за него свою дочь».
Но вот в церкви воцарилась тишина, прерываемая лишь торжественным голосом патера. Когда обряд кончился, я очутился около тебя и спросил:
«Счастлив ты, друг мой?» Вместо ответа ты обнял меня, крепко поцеловал в обе щеки и… я проснулся.
Виллафана умолк и посмотрел на Рамузио, который, склонив голову на руку, задумчиво смотрел в землю. На ресницах его блестели слезы, и мысли его витали далеко от Сьерры-Малинче. Рассказанный Виллафаной сон произвел на него глубокое впечатление.
Искуситель самодовольно улыбался. «Я затронул настоящую струнку», – думал он. Надо продолжать в этом направлении до тех пор, пока он не перестанет разбирать средства. Но пора оставить его одного. Пусть пораздумает обо всем наедине».
Виллафана осторожно поднялся и исчез в чаще леса.
Рамузио поднял голову и стер слезу. В ушах его раздавались громкие удары топоров индейцев, работавших невдалеке. Очнувшись, он оглянулся и с изумлением увидел, что около него никого нет. Рамузио вскочил и протер себе глаза. Он осмотрелся кругом, но поблизости не видно было живой души.
– Виллафана! – крикнул он, но ответа не последовало. – Виллафана! – крикнул он вторично, но в лесу раздавались лишь удары топоров. – Виллафана! – вырвалось у него в третий раз.
