Нина Молева - Марина Юрьевна Мнишек, царица Всея Руси
Да и какая, к слову сказать, гвардия! Сброд один. Жалованье не копили. Золото тут же на гульбу спускали. На улицах бушевать принимались. Кого ограбят, кого обидят. Против таких другое войско держать надо было. Только какое?
Дмитрий первые недели в столице и слышать ни о чем не хотел. Да ведь на правду глаз не закроешь. А главное — Москва стала неспокойной, бунташной. Сама царя себе выбрала. Сама его встретила. Сама решила и порядок наводить. Постельничий что ни день стал царю доносить: пошумливают москвичи, все громче пошумливают. За дубины браться принимаются.
За всяческие безобразия пришлось шляхтича Липского арестовать. Суд приговорил иноземца к торговой казни: вывели его на торг и начали наказывать батогами. Наемники на выручку товарищу кинулись, москвичи — к приставам.
Такой жаркой битвы старики со времен татарских нашествий не помнили. Бились насмерть. Одних положили на месте, других изуродовали. Поначалу наемникам оружие помогло потеснить толпу. Потом москвичи верх взяли. Наемники в бегство припустились. Еле до Посольского двора в Кремле добежали, все ворота накрепко закрыли. Москвичей к тому времени тысячи собралось. Со всех концов города сбежались. К осаде готовиться стали. Камни в ход пустили, бревна. Того хуже — факелы смоляные кто-то посоветовал в ход пустить. Моря огненного — сколько раз оно Кремль дотла уничтожало! — не побоялись.
Семен Шапкин со двора примчался. Дмитрий у оконца стоит, на площадь смотрит. Краска с лица сбежала. Руки сжимает. Не шелохнется.
— Государь! Плохо дело! Не знаешь ты еще москвичей. На штурм пойдут — кровищи видимо-невидимо прольется. Никто не остановит. Не гоже это, ой не гоже, еще столы после коронования твоего толком не разобрали. Еще гости не разъехались — и такое.
— Знаю, Семен, что плохо.
— Выйди к ним, государь, выйди, не медля. Слова какие найди, чтоб унялись. Только что видели они тебя в Шапке Мономаха, видели со скипетром и державой, Бог даст, послушают.
— Выйти? Думаешь, сейчас?
— Сейчас-то сейчас, да не в таком платье.
— Это еще почему? Чем оно плохо?
— Не плохо, государь, в полном царском облачении выйди. К кафтанам-то самым богатым народ привык, а перед царем оробеет.
— Нешто Борис его не надевал?
— Прости на вольном слове, государь, что из того, что Годунов в том же облачении был. Не имя народу важно — власть!
— Что палач, что жертва — все едино!
— Справедливости у Господа Бога нам, грешным, искать надобно, не у толпы. Это каждый человек сам по себе Бога нет-нет да и вспомнит, в душе держит, а как в стадо люди собьются, тут уж никто себя не помнит. Не гневись, государь, распорядился я, походя, чтобы платье тебе для выхода принесли. Вот, облекайся, да и утишь народ свой, утишь, пока не поздно!
На Красное крыльцо ступил — по площади ровно вздох пронесся: «Государь! Государь с нами! Говорить будет! Государь!..» Бояре, дети боярские кольцом окружили. Рынды на ступени встали.
— Москвичи! Люди русские! Дети мои! Николи не дам вас в обиду! Никому не позволю руки на вас поднять! Жить под моей державой будете в мире и благополучии. Суд справедливый вам буду вершить, сам за приговорами смотреть. Посмели иноземцы безобразие учинить, пусть немедля зачинщиков выдадут. Слышите, жолнежы? Немедля! Обороняться захотите, пушками велю весь Посольский двор снести, чтобы камня на камне, бревна на бревне не оставалося. Мое в том слово, царское.
Ревет народ от радости. Обнимаются. Шапки об землю кидают. Здравицы царю Дмитрию выкрикивают. Патриарх Игнатий из Успенского собора нежданно-негаданно появился. Толпу благословляет. Дьяконы хоругви вынесли.
Посольский двор ровно замер. Ни стука, ни крика. Царь обернулся:
— Приставам двор сторожить. Никоим разом ворот не открывать, никого со двора не выпускать. А вы, дети мои, спасибо вам за службу верную, по домам расходитесь. Сейчас казначей вас деньгами наделит — за труды и обиды. Идите по домам, ваш государь бдит за вас.
Расходиться стали. Не сразу. Будто нехотя. У каждого монеты в руке. Переговариваются. То ли поверили, то ли не верят.
Во дворце к Дмитрию начальники рыцарей кинулись, объяснений требуют. Грозятся. Не оставят, мол, товарищей. Лучше все разом со служен уйдут, чем позор такой терпеть. Голоса все громче. Один другого перекричать хотят. Злобятся. Волками глядят.
Царь распорядился всем в столовую палату пройти. В междучасье успел повелеть, чтобы трапезу приготовили. Вина побольше выставили. Беседа, мол, непростой будет. Боярам иное место назначил: нечего все дела между собой мешать.
— Господа рыцари, похвалять вас не буду. Зря своим жолнежам волю такую дали. Но и судить за убийства никого не буду. Так скажем, обе стороны виноваты, но зачинщики из войска вашего больше всего. Придется вам их выдать. Принародно. Приставам моим передать, чтобы все видели, все слышали.
— Не бывать этому, ваше величество! Не бывать!
— Для вашего же блага стараюсь, или народ московский сам волю возьмет, или вы добровольно мне виновных доставите.
— Что делать с ними собираешься, царь?
— Мог бы не отвечать, почтенный рыцарь, но отвечу. Ничего.
— Как ничего? А зачем же тогда…
— Затем, чтоб народ утихомирить. Чтобы видели все, как их в тюремную башню отведут, как за ними все запоры закроются. А там темным временем можете приходить за ними: тюремщики отпустят. Только чтобы тем же ночным временем из Москвы исчезли. Не дай Бог кто в лицо узнает.
— Королевское слово?
— Пусть так. И чтоб дальше вы за своими воинами крепче следили. В кабаках солдаты могут только жалованье оставить, на московских улицах — и головы свои в придачу. Завтра же мои дьяки начнут рассчитывать гусар и жолнежей. В обиде никто не будет. И лучше, если все они, тут же по получении жалованья, вернутся на родину. Московскому царю их услуги больше не нужны. Дни стоят погожие, летние. Дороги удобные, доступные. Так что — с Богом.
Ишь, как — с Богом! На дворцовой лестнице рыцари дают волю гневу. Расплатиться давно царю с жолнежами пора, а вот дальше… Вернуться — кто захочет, а большинству и дороги такой нет. Все равно надо искать, к кому наниматься. Так что неплохо и в Москве пожить. У всех дворы. Кто приторговывать стал. Кто ночным временем на дорогах опустевший кошелек пополнить может. Даже и шляхта и та еще с царя не одну плату получить собирается.
Думает, обойдется без них? Думает, с одними казаками останется? Какое сравнение — казацкая вольница и жолнежи. Если в свободное время и побуянят, в бою куда какую пользу принесут. Не так все просто, как ты, царь Дмитрий, думаешь. Совсем непросто.
Титулы Дмитрия I:
Мы Дмитрий Ивановичь, Божиею милостью. Царевич Великой Руси Углетцкий, Дмитровский и иных. Князь от колена предков своих и всех Государств Московских Государь и дедичь.
Мы пресветлейший и непобедимейший Монарх Дмитрий Ивановичь, Божиею милостию Цесарь и Великий Князь всея России и всех Татарских царств и иных многих Московских Монархий покоренных областей Государь и Царь.
В Самборе смятение. Шум. Гонец из самой Москвы примчался с новинами. Одна другой важнее. Повстречался Дмитрий со своей родительницей. Все видели. Если и сомневался кто, убедились. Настоящий он сын Ивана Грозного. Настоящий сын царицы Марьи Нагой. Оторвать их друг от друга не могли. Народ кругом и тот слезами зашелся.
— Ваше величество, можете быть довольны. Наконец-то!
— Что за радость, Теофила? О чем ты? Лучше позови ко мне няню. А сама пойди в саду повеселись. Радость!
— Недовольна, горлиночка моя? Чем огорчилась, доню?
— Няню, не только повстречался Дмитрий с родительницей своей. Уже вступил на престол — венчали его на царство в главном их соборе.
— Так что же, доню?
— Гонец новины привез. А мне — мне ни словечка. Ни грамотки.
— Ой, Марыню, Марыню, подумай только, сколько Димитру перенести пришлось. Столько лет без матери…
— Никогда не скучал он о ней. Да и все говорили, ребенком к ней не ласкался. Она к нему, а он в сторону. А тут…
— Пожил, доню, да понял, каково без матушки.
— Будет тебе, няню, будет! Не скучал он о ней, говорю. Словом не вспоминал. Мне слова всякие говорил, а теперь ничего! Будто нет меня. И сватовства не было, и венчания!
— Его коришь, Марыню. А сама, ты-то сама хоть словечко ему послала? Иным, гляди, какие письма сочиняешь. Сама видала, как королю Зигмунту грамоту днями отправляла. Слыхала, какие наказы гонцу давала, чтобы без ответа к тебе не возвращался.
— Так я о деле. Да и что тебе говорить, няню! Все равно не поймешь — время только тратить.
— Не пойму, не пойму, горлиночка моя. О другом я, Марыню. Поживете с Дмитрием…
— Поживем, думаешь? А что если мысли у него теперь другие? Если раздумался, как корону на голову надел? Как мне теперь к шляхте выйти — без его послания? Да что послание! Приглашения поторопиться с приездом тоже не прислал — ни на бумаге, ни на словах.
