Режин Дефорж - Авеню Анри-Мартен, 101
Он протянул к ней руку.
— Если ты дотронешься до меня, то можешь не появляться в Монтийяке. Никогда!
Матиас побледнел. Теперь перед ним стояла не подруга детства, а хозяйка поместья, где работал он и его отец. Никогда Леа не говорила с ним таким тоном. Работник! Слуга! Вот кем он был для нее. Она отправилась с ним на прогулку, как это делали маркизы и баронессы со своими пажами.
— Ты забываешь, девочка, что «твой» Монтийяк — ничто, и если мы с отцом все бросим, то тебе придется продать его за бесценок.
— То, что ты говоришь, — отвратительно. Я думала, что ты любишь эту землю так же, как и я.
— Нельзя долго любить то, что тебе не принадлежит.
Он схватил Леа за запястья, опрокинул на кровать и уселся ей на ноги, чтобы она не могла сопротивляться. Свободной рукой он расстегнул ширинку.
— Нет, Матиас! Остановись!
— Никогда не поверю, что тебе это уже не нравится!
Он задрал ей подол платья, сорвал трусики. Леа извивалась, выгибалась дугой, плюнула ему в лицо, сжала ноги… Он с размаху ударил ее по лицу. Губы ее покраснели, брызнула кровь. Она закричала… Он навалился на нее и раздвинул ей ноги.
Леа растерянно смотрела на него. Никогда она еще не испытывала такой боли. Ее охватил страх. По щекам текли слезы.
— Перестань, Матиас… Перестань, мне больно.
— Послушай меня внимательно. Прекрати кривляться. У меня есть все, чтобы в любой момент засадить тебя в тюрьму: письма, которые ты передавала, записки, которые ты возила на своем голубом велосипеде… Я все знаю. У меня много друзей в гестапо. Ты у меня в руках, а потому будь посговорчивей. Скоро я опять уеду в Германию, а потом, когда здесь уничтожат всех подонков, я смогу спокойно вернуться, ты выйдешь за меня замуж, и мы станем хозяевами Монтийяка… Я терпелив.
Ища ее губы, он навалился на нее всей своей массой. Леа сжала зубы, дрожа всем телом.
— Я люблю тебя Леа, я люблю тебя…
Он овладел ею…
Через несколько минут он встал. Член его был весь в крови.
Натянув на себя одеяло, Леа лежала, невидяще уставившись в потолок.
Он погладил ее по лицу; она холодно оттолкнула его руку. Он долго, не говоря ни слова, смотрел на нее. Она спала или делала вид, что спит. Он погасил свет.
15
Леа проснулась первой, чувствуя страшную боль в низу живота. Погода обещала быть прекрасной: луч солнца пытался пробиться сквозь занавески из отвратительной красноватой ткани, освещая оборванные и местами отклеившиеся обои с красными и голубыми цветами. В большом зеркале, висящем перед кроватью, она увидела себя и спящего Матиаса.
Она взглянула на свои часы: одиннадцать. Одиннадцать часов! Ценой неимоверных усилий ей удалось встать и, дрожа от холода, натянуть сапоги и пальто. Матиас заворочался на кровати. Леа на секунду замерла, затем подняла с пола свою сумку, нечаянно толкнув столик, на котором зазвенели бокалы и тарелки. Матиас продолжал спать.
В конце коридора лениво прогуливался тщедушный человечек с желтоватым лицом и потухшим окурком во рту.
От вчерашнего моросящего дождя не осталось и следа: в голубом небе сияло солнце. Казалось, ветерок, прогуливающийся по унылым улицам, принес с собой запах весны. Копокол Собора Нотр-Дам пробил двенадцать. Леа бросилась бежать по улице Монтескье. Задыхаясь, остановившись по пути лишь раз, чтобы пропустить трамвай, она подлетела к «Регенту». Наступило время аперитива, и на террасе было полно народу. Несколько столиков занимали немецкие офицеры.
Дэвид сошел с ума, назначив встречу в этом кафе! На террасе его не было. Леа уже смирилась с необходимостью войти внутрь, но тут увидела его. Дэвид сидел на скамейке и читал «Маленькую Жиронду». Выглядел он радостным и помолодевшим.
— Вы слышали новость?
Она отрицательно покачала головой.
— Вчера по радио Лондона сообщили, что освобожден Ленинград. Мы с Аристидом чуть было не заплакали, когда Жак Дюшен произнес это охрипшим от волнения голосом. Вы представляете, они продержались шестнадцать месяцев!.. Однако у вас не очень довольный вид…
— Это замечательная новость! Я очень рада, но у меня жасная мигрень…
Он взглянул на нее внимательнее.
— Да, вчера вы выглядели лучше. У вас все в порядке?
— Да, все прошло хорошо.
— А Большой Клеман?
— Обещал сделать все от него зависящее. Сегодня в четыре часа он назначил мне встречу.
— Прекрасно. Я скажу Мотыге, чтобы он был там. Не забудьте: если что-то будет не так, наденьте платок.
— Мадемуазель будет что-нибудь пить? — спросил подошедший официант.
— Да… Нет… Я не знаю.
— Вы завтракали?
— Нет, я не голодна. Принесите, пожалуйста, «Виши-фрез» и, если у вас найдется, таблетку аспирина.
— Я посмотрю, мадемуазель.
С громким смехом в кафе ввалилась компания молодых людей. Леа почувствовала, как напрягся Дэвид, хотя у парней был вполне безобидный вид.
Вернулся официант со стаканом воды и двумя таблетками на блюдечке.
— Вам повезло, хозяйка нашла лекарство у себя в сумочке.
— Поблагодарите ее от моего имени.
— Сколько я вам должен? — спросил Дэвид.
— Стакан сотерна и «Виши-фрез»… Шесть франков, месье, без обслуживания.
— Вот, возьмите. Поторопитесь, нам нужно идти.
Леа проглотила таблетки и проследовала за Дэвидом. Как только они вышли, он схватил девушку за руку и потащил в сторону улицы Жюдаик.
— Почему мы ушли так быстро? Из-за этих парней?
— Да.
— Почему?
— Надеюсь, что вам никогда больше не придется с ними встретиться. Это люди комиссара Пуансо.
— Они? А я подумала, что это студенты!
— Необычные студенты. Дубинкой они владеют лучше, чем французским языком. Это бессовестные, наглые и очень опасные маленькие скоты, пытающие и убивающие людей не столько ради денег, сколько для удовольствия.
— Почему вы назначили мне встречу в таком месте?
— Потому что безопаснее всего встречаться в окружении врагов… Здесь мы расстанемся. Чем вы собираетесь заняться до того, как отправитесь к Большому Клеману?
— Немного прогуляюсь, на воздухе мне лучше. Потом, может быть, пойду в кино.
— Это хорошая идея. В «Олимпии» показывают «Вечерних посетителей» Карне. Неплохой фильм, правда, конец у него не совсем удачный…
— Я видела его в Париже. Что я должна делать после встречи с Большим Клеманом?
— Отправляйтесь на Сен-Жанский вокзал, откуда отходит ваш поезд. Возле газетного киоска к вам подойдет женщина с каталогом французских вин и скажет: «Парижский поезд сегодня, наверное, опоздает», вы ответите: «Не думаю». Расскажете ей, как прошла встреча, и можете садиться на свой поезд в Лангон.
— А если по той или иной причине я не смогу прийти на вокзал?
— Мы узнаем это от Мотыги, который будет идти за вами. Но вам приказано вернуться домой как можно скорее.
— Приказано? — спросила она, нахмурив брови.
— Да, хотите вы того или нет, теперь вы стали членом группы и в интересах вашей безопасности и безопасности всех остальных обязаны подчиняться. Аристид очень строго относится к этому.
— А где Ло… Люциус?
— В надежном месте, в Ландах. Скоро вы получите от него песточку. До свидания, Экзюперанс. Good luck[3].
— До свидания, Дэвид.
— Ваша подруга будет освобождена завтра.
Леа не верила своим ушам. Это невозможно! Наверное, он смеется над ней.
— Как это?
— Гестапо пришло к выводу, что мадам д’Аржила ничего не знает о деятельности своего мужа и его местонахождении. А вы случайно этого не знаете?
Вопрос был задан так неожиданно, что Леа растерялась. Каким-то чудом ей удалось, даже не побледнев, совершенно невинно ответить:
— Я? Нет. Я не видела его с тех пор, как похоронили моего отца.
По лицу Большого Клемана невозможно было определить, поверил он ей или нет.
— Я вижу перед собой по-настоящему осторожного человека. Таких, у нас очень ценят.
— У нас?
— Да, в Сопротивлении.
— Но это же очень опасно! — испуганно и восхищенно воскликнула она. Это было сыграно с таким мастерством, что ее собеседник закашлялся, а затем сказал:
— Очень, но это цена освобождения нашей страны.
Дурацкая игра начала надоедать Леа. Чувствуя, что этот непонятный человек все больше ее раздражает, девушка спросила:
— В котором часу должны освободить мадам д’Аржила?
— До обеда. Она очень слаба после болезни, поэтому понадобится машина. Я позволил себе переговорить об этом с вашим дядей, мэтром Дельмасом, и он согласился предоставить в ваше распоряжение свой автомобиль, чтобы отвезти мадам д’Аржила.
— Спасибо за все. Но как вам это удалось?
— По правде говоря, я не сделан ничего особенного. Когда я разговаривал с начальником лагеря Мериньяк, он сказал, что только что получил приказ освободить мадам д’Аржила и еще десяток других узников — по семейным обстоятельствам.
