Грэм Грин - Распутник
В абсолютно другом духе выдержано сравнительно раннее стихотворение «Несовершенное наслаждение», трактующее тему временной импотенции:
Предстала обнаженною она.
Я был влюблен, она была нежна.
Сражения мы ждали в равной мере,
Заранее готовы на потери.
Коринна, в предвкушении забав,
К упругим персям грудь мою прижав,
Язык из уст в уста ко мне заслала —
Гонцом, с которым пылко оглашала
Любви незамедлительный указ:
Не здесь идти на сечу, но сейчас!
Душа моя, с лобзаньем и объятьем,
Парила, припадая к пышным статям,
Но прежде чем Коринна, не спеша,
Туда ввела, где тоже есть душа,
В победный бой рванувшуюся рать,
Я кончил всё, что не успел начать!
Хватило мне простых прикосновений
Ее боков, и ляжек, и коленей,
И взгляда с высоты холма в обрыв…
Смешком за торопливость осудив,
Прильнула пуще прежнего Коринна,
Шепча меж ласк: «Мужчиной будь, мужчина! —
И плача: — Восхищенью отдал дань,
Ну а теперь — для наслажденья — встань!»
А я, в ответ на это изобилье,
Не чаял распахнуть былые крылья,
Лобзая лишь затем, чтоб скрыть бессилье.
Я всё еще желал ее — умом;
Я знал: загвоздка лишь во мне самом —
И стыл я, брюхом вверх, как снулый сом.
Персты Коринны дивно деловито
(Способные смутить и еремита,
И в скалах высечь звонкие ключи),
Но тщетно ворошили прах в печи.
Дрожа, стыдясь, тоскуя и горюя,
Я знал: холодным пламенем горю я!
Ведь то, что было раньше как алмаз,
Десятки стекол рассекавший враз,
Та кровью девства смазанная шпага,
Та сок из ран сосавшая бодяга,
Предмет, в любви не ведавший преград,
Не разбирая, перед или зад,
Паж или дама, девка иль прелат,
Всегда со всеми твердо одинаков —
Теперь свернулся, словно кот наплакав!
Растратчик, дезертир и мародер
Съел страсть мою, питая свой позор.
Чьи чары, чье бесовское заклятье
Развратника поймали на разврате?
Какая из последних потаскух
Повинна в том, что светоч мой потух?
Какая стародавняя погрешность
Вдруг выплеснулась в слабость и поспешность?
Как площадной буян и горлопан
Прохожих задирает, зол и пьян,
И всех храбрее выглядит как будто,
Но, чуть война случится или смута,
Он, трус, не кажет носа из закута —
Так мой предатель громче всех орал,
Был в уличной возне весьма не мал,
А здесь, заслышав зов, на бой не встал!
Бич горожан, любимчик горожанок,
Теперь пиявок требует он, банок.
Ну нет уж! Если вдруг не можешь ввысь —
Как боров, ляг в грязищу — и усрись!
Да чтоб тебя всего разворотило!
Да чтоб ты с кровью слил свои белила!
Да чтоб тебя на плаху, под топор!
Да чтоб твои заряды — на запор!
Коринне же, невинной до сих пор,
Соитий пожелаю полновесных
С десятком тысяч скотников окрестных.
2
Ничто так не повредило репутации Рочестера в глазах потомства, как его разрыв с Драйденом и инцидент в Аллее Роз, в ходе которого на Драйдена набросились наемники с дубинками. Это произошло меньше чем за год до смерти Рочестера, и если он и раскаивался в содеянном, то примечательно, что никаких следов раскаяния в его диалогах с доктором Бернетом найти нельзя. Так, может быть, он не чувствовал за собой вины? Вряд ли лорд Рочестер вызвал бы на дуэль жалкого «мистера» Драйдена из кофейни Уилла. Незримый суд присяжных не вынес Рочестеру приговора, но даже если бы этот приговор звучал как «Виновен!», умирающий поэт мог бы обратить внимание суда на смягчающее его вину обстоятельство: его спровоцировали, причем провокация, очевидно, была нешуточной. Нападение имело место 12 декабря 1679 года, а 26 июля 1680 года Рочестер умер у себя в Вудсток-парке.
Для нас Джон Драйден — одна из крупнейших фигур в истории английской литературы и, бесспорно, первый поэт эпохи Реставрации. Личный враг Драйдена кажется с сегодняшней колокольни кем-то вроде жалкого драмодела-дилетанта Грина, завистливо порицавшего театральные успехи «выскочки Шекс-партера». Но лестное для поэта прозвище «честный Джон» скрывает от глаз потомства многие слабости Драйдена, совершенно очевидные современникам. Он был начисто лишен того, что мы назвали бы величием духа. У него не было той веры в собственное творческое всемогущество, которая позволила Джону Мильтону общаться исключительно с Раем и Адом. Не удовлетворенный одной только поэтической славой, Драйден стремился прослыть острословом, задирой и щеголем; человек низкого происхождения и вместе с тем крупнейший драматург своего времени, он зимой и летом величаво восседал в кофейне Уилла, пленяя тамошних чаровниц каламбурами и остротами, и — в доступной ему мере — получал вознаграждение, залезая к ним под подол.
Рочестер рано сдружился с Драйденом, если, конечно, прав Мэлоун и Рочестер действительно приложил руку к провозглашению Драйдена поэтом-лауреатом в апреле 1668 года. В посвящении к пьесе «Модный брак» (1673) Драйден констатирует: «Вы позаботились не только о моей репутации, но и о моем благосостоянии». И нет сомнений в том, что Драйдену и впрямь было за что благодарить Рочестера. Его пьеса «подверглась доработке Вашей благородной рукой, прежде чем оказалась готова для сцены». Подобная доработка со стороны признанных придворных остроумцев была в те дни распространенной практикой. Сэр Чарлз Сидли помог Шедуэллу при написании «Эпсомской ярмарки», а единственный дошедший до нас фрагмент пьесы, написанной Рочестером не стихами, а прозой, свидетельствует о таланте комедиографа, вполне сопоставимом с одаренностью автора «Модного брака». Вклад Рочестера в успех спектакля по этой комедии подтвердил и сам Драйден:
Не сочтите для себя за труд вспомнить Вашу благосклонность к автору и снисходительность к пьесе, проявленные Вами в беседе с Его Величеством в Виндзоре, а затем, после августейшего одобрения, вылившиеся в целый ряд замечаний и поправок, которые обеспечили спектаклю хороший прием просвещенной публикой.
Джон Драйден: «Вы позаботились не только о моей репутации, но и о моем благосостоянии» (посвящение Рочестеру к пьесе «Модный брак»)[68]
Далее Драйден благодарит Рочестера за защиту от злобных нападок со стороны тех, кто «не будучи в силах сами создать что-нибудь заслуживающее внимания, всячески изощряются в неодобрительных критических отзывах, призванных на самом деле хоть как-то замаскировать гложущую их зависть». Та же тема звучит чуть ли не у каждого драматурга из числа тех, кто посвящал свои пьесы Рочестеру; его вкус слыл если и не образцовым, то образцово современным, а значит, раскритиковать уже одобренное им произведение означало бы разоблачить себя либо как стародума, либо как скородума.
Посвящение заканчивается похвалой Драйдена стихам Рочестера:
У меня достаточно самоуважения, чтобы, ознакомившись с некоторыми Вашими стихотворениями, препятствовать Вашему выходу на театральные подмостки в качестве комедиографа; я не из тех, кто, будучи ранен на дуэли первым же выпадом, спешит объявить, будто он получил полное удовлетворение. И все же Вашей светлости достаточно сделать один-единственный шаг, чтобы из покровителя насмешливых муз превратиться в их властителя и тем самым пошатнуть нашу небольшую профессиональную репутацию с еще большей легкостью, чем Вы ее теперь создаете и защищаете.
Драйден очень продуманно выбирает выражения, и едва ли хоть одно слово здесь произнесено искренне, но все же в последовавшем обмене репликами (Рочестер поблагодарил Драйдена за посвящение, а тот его, в свою очередь, — за эту благодарность) маска была на миг сброшена и приоткрылось подлинное лицо. Имея в виду успех одной из его пьес в Оксфорде, Драйден выразился так: «Ваша светлость и сами знают, как легко снискать восхищение в университетских кругах и какую смехотворную лесть там приходится выслушивать». Смехотворная лесть была тогда в порядке вещей, покровители искусств требовали ее, а театральные деятели на нее не скупились — но и не скупились они на нее очень по-разному. Достаточно сравнить подобострастный панегирик Драйдена Рочестеру в тысячу пятьсот слов (посвящение «Модного брака») с дюжиной стихотворных строк, в знак признательности Рочестеру предпосланных Шедуэллом пьесе «Горемычные любовники», хотя в обоих случаях речь идет о благодарном повизгивании пса, только что получившего сахарную косточку.
Почти одновременно с Драйденом покровительства Рочестера добился Илканах Сеттл — самый плодовитый и, наверное, самый бездарный автор трагедий эпохи Реставрации; в 1671 году граф добился того, чтобы трагедия Сеттла «Императрица Марокко» была сыграна при дворе. Если «Завоевание Гренады» продемонстрировало до каких (тоже не бог весть, но все же) высот может подняться стихотворная трагедия, написанная «героическим куплетом», то пьеса Сеттла показала, как низко дано ей бывает пасть. Главный комизм заключался в том, что Сеттл, пусть и непроизвольно, пародировал Драйдена в той же мере, в какой Бекингем сделал это сознательно, написав и поставив тою же зимой в Друри-лейн пьесу «Репетиция» с великим комиком Джо Хайнсом в роли поэта Байеса.
