Октавиан Стампас - Древо Жизора
Затем они вернулись в Бланшфор и поехали в противоположном направлении, где находилась известная уже Жану деревушка Рейн-ле-Шато. Здесь стояла часовня, точь-в-точь такая же, как в Жизорском замке. Ее охранял отряд дюжих тамплиеров, взволнованно приветствовавших великого магистра. Внутри часовни находилась огромная плита с четко видной надписью:
TERRIBILIS EST LOCUS ISTE
— Вот она, моя дырка, — довольно весело произнес Бертран. — Вероятнее всего, некогда еще древние римляне положили сюда плиту. Затем кто-то постарался и создал легенду, что всякого, кто хотя бы прикоснется к ней, ждет неминуемая гибель. Я даже не исключаю, что поначалу камень натерли каким-нибудь едким составом, вызывающим отравления, ибо до сих пор в окрестных селах рассказывают сказки про страшное место. В одной говорится, как мачеха довела бедную падчерицу и та, прийдя сюда, прикоснулась к плите, а почувствовав, что умирает, побежала домой, схватила мачеху за руку и обе умерли. В другой говорится о несчастных влюбленных, которых хотели разлучить, и тогда они пришли сюда, уселись на плиту и вмиг отдали Богу душу. Местным поверьям способствовало еще и то, что ни одно животное не приблизится к этому месту, а если принести сюда кошку, то на расстоянии пяти-шести шагов от шахты она начинает бешено вырываться и орать. Собаки же обходят дыру за сто шагов, и в Ренн-ле-Шато они все нервные и злые. Когда я решил поднять плиту, я принес сюда связанного кролика и положил на нее. Кролик остался в живых. Так же точно ничего не случилось и с одним местным мальчишкой, которого я опоил яблочным сидром и принес сюда спящего. После этого я поднял плиту вместе с несколькими близкими мне тамплиерами, мы обнаружили под плитой шахту, спустились в нее, нашли тайник, но он был уже пуст. С тех пор я ни разу не спускался туда и не отодвигал плиту, даже когда в Ренн-ле-Шато при ехали катары и уговорили меня показать им место.
— Они что же, знают о шахте? — спросил Жан.
— Скорее всего, нет, — пожал плечами великий магистр. — Они говорят, что в каких-то имеющихся у них бумагах это место обозначено как принадлежащее Ормизду.
— Ормизду? — удивленно переспросил Жан.
— Да, Ормизду. Или Ормусу. Так они называют между собой Христа, хотя самые посвященные катары знают, что на самом деле это одно из сакральных имен сумасшедшего маньяка Мани, перса, выдававшего, себя за новое воплощение Христа. Ему-то они и поклоняются. У них даже имеется его череп, с которым они носятся, как с писанной торбой. Во время особого ритуала этот череп оживает и произносит какие-то пророчества. На самом деле, я точно знаю, что это всего лишь ловкий трюк. Честно говоря, мне глубоко наплевать на их верования, но они платят мне звонкой монетой за право устраивать в Ренн-ле-Шато свои радения, очень похожие на те, что мы устраивали под Жизорским вязом. Завтра, в день весеннего равноденствия, они снова соберутся здесь, и мы с тобой будем в них участвовать. Я познакомлю тебя с их предводителем, Раймоном-Роже де Транкавелем. Занятный человек, нашей породы. Я даже склоняюсь к тому, чтобы посвятить его в тамплиеры и сделать комтуром Бланшфора. Посмотришь, оценишь его и скажешь, я прав или не прав.
— Почему вы ищете моих советов?
— Потому что ты, дорогой мой зятек, отныне — мое самое доверенное лицо.
— Ах вот как… Позвольте мне задать один, возможно глупый, вопрос.
— Спрашивай. — А что стало с теми тамплиерами, которые помогали вам поднимать эту плиту?
— С теми ребятами? К сожалению, все Они потом погибли при разных обстоятельствах. А на что ты намекаешь?
— Ни на что, я просто спросил.
— Но ведь я-то еще жив! — озадаченно почесал в затылке великий магистр.
Ришар, сын Анри Плантажене и Элеоноры Аквитанской с младенчества удивлял всех своих родственников и придворных необычайной живостью натуры. Еще не умея говорить, он уже пел, подражая голосам трубадуров и даже звукам рожка и лютни. Его обожали, без конца возились, и он без устали мог играть и веселиться. Когда его крестили, он так бойко зашагал в воздухе ножками, будто поспешая скорее окунуться в святую купель, что священник, проводивший обряд таинства, не мог не воскликнуть:
— Сей муж многими достоинствами будет украшен, и подобно тому, как бодро он шагает, устремляясь к купели, так обойдет он полмира и в Святых Местах воссияет слава его!
При этих словах все благоговейно стали креститься и вздыхать, а священник, окуная младенца в купель, ласково добавил:
— Ах ты, рыженький!
Ришар и впрямь был отмечен какой-то необыкновенной рыжестью волос.. Лет до семи они вообще у него были ярко-красные, будто до жары начищенная медь закатного летнего солнца. Кровь викингов, говорили все по этому поводу, вспоминая достославного рыжеволосого Боэмунда Тарентского, героя Первого крестового похода. Глаза у него были, как у его матери Элеоноры, волшебно-изменчивые — то изумрудные, то цвета моря в ясную погоду, то бирюзовые, как лиможская эмаль.
Родившись в Оксфорде, первое время он часто болел и, вопреки природной веселости, вызывал немало опасений своим бледным цветом кожи, зеленоватым оттенком лица. Потом его родители отправились путешествовать по своим континентальным владениям и прихватили его с собой. Поссорившись, Анри вернулся в Англию, а Элеонора затеяла маримадленский поход в Лангедоке. Ришара же отправили на воспитание в Бордо, в надежде, что тамошний климат пойдет ему на пользу. И надежды эти оправдались, Ришар перестал хворать, день ото, дня делался все румянее и крепче, а оттого — еще веселее и жизнерадостнее. Тело его окрепло и вытянулось, и в нем уже угадывалась фигура будущего мощного рыцаря.
Он любил все — бегать, прыгать, драться со своими сверстниками, часами махать игрушечным мечом и кидать легонькое копьецо, довольно быстро научившись точно попадать в цель; с пяти лет по обычаю, распространенному в Аквитании, и особенно, в Гаскони, его отдали на воспитание в хорошую крестьянскую семью, хозяин которой потребовал от ребенка, чтобы он до поры до времени забыл о своем высоком происхождении, и Ришар влюбился в своих временных родителей, особенно в мамушку — он сходил с ума от ее бесконечных сказок про паладинов Шарлеманя и про похождения бордоского мэра, пешком отправившегося в Святую Землю лет этак семьсот-восемьсот назад. Он мучительно не мог решить, чего больше ему хочется — сражаться с маврами в Испании или идти в Левант на бой с сарацинами. Мамушка же привила ему безмерную любовь к Богу и к Его Сыну, Иисусу Христу, она часто водила его в церковь, где он зачарованно слушал музыку литургии, ревмя ревел, исповедуясь, и едва не падал в обморок во время причастия.
Однажды он спросил у мамушки:
— А почему говорят, что моя мама никогда не ходит к причастию?
Бедная женщина, не зная, что ответить, прибегла к испытанному средству и тотчас сочинила сказку:
— Потому что ваша матушка, светозарная королева Алиенора, на самом деле птица, а птички — создания Божие, им причащаться не полагается, они и так при Боге живут. Вот, как-то раз, батюшка ваш, доблестный король Анри, топнул ножкой и говорит: «Немедленно причастите ее насильно!» А она тут обернулась в свое птичье обличье, взяла всех своих детушек под крылья, да и вылетела в окошко. Вот как оно было.
— И меня она под крылом унесла? — затаив дыхание, спросил до глубины души удивленный мальчик.
— И тебя, касатик, а как же, — ответила, целуя Ришара, мамушка.
— А почему же я этого не помню?
— Потому что ты тогда еще был малюсеньким, как цыпленочек.
Время от времени до Бордо и его окрестностей долетали слухи о борьбе между Генри и Томасом Беккетом, и мамушка по-своему пересказывала их Ришару:
— Опять, сказывают, зловредный Тома Беке задумал погубить вашего батюшку в Англии. И измыслил он для этого шестнадцать разных способов — отравить, зарезать, придушить, с башни столкнуть, утопить, из лука подстрелить, и еще разное. Тогда король Анри собрал всех своих верных рыцарей и священников и написал шестнадцать уложений, в каждом из которых Тома Беке должен был подписаться, что он отказывается от всех задуманных способов злодейства. Вот привезли они ему эти уложения, а он возьми, да и превратись в змею. И говорит: «Как же это я смогу подписать ваши пергаменты, ежели у меня и рук-то нету, все руки мне король Анри отъел!» Вот какой изверг! Тогда ваш батюшка велел этого змея положить в сундучок, отвезти на кораблике в Нормандию и там бросить на берег.
Так и сделали. А когда сундучок упал на землю, он раскрылся, змей Тома Беке выполз из него и пополз поскорее жаловаться папе Римскому Александру. Теперь не знаю, что ему скажет на это папа.
На свой лад рассказывала эта добрая женщина Ришару и о катарах, которые по ее, неведомо откуда взявшемуся мнению, молились любой дыре вместо Бога, и об ассасинах, которые полулюди-полуволки, и о тамплиерах, у коих одно плечо серебряное, другое — золотое, и из всего у нее получались сказочные истории. Большая выдумщица была мамушка Шарлотта.
