Николай Шпанов - Повести об удачах великих неудачников
Ротмистр, кажется, вовсе перестал замечать Ленуара, потевшего от страха и бессильного гнева. Налив вина, немец протянул Бианке стакан:
— Мы выпьем с вами за успех управляемых баллонов. Рано или поздно, но я добьюсь своего: мы с вами полетим на настоящем воздушном корабле.
— Не вы первый собираетесь лететь… — тихо сказала Бианка.
— Но первым полечу именно я! — самоуверенно ответил кирасир, выпивая свое вино. — Немцы до сих пор по-настоящему не брались за это дело. Они все еще не могут понять его полезности. Жизнь еще не выдвигала перед ними этой задачи. Нам, немцам, нужно прежде всего поверить в жизненную необходимость того или иного дела, чтобы начать его делать. А тогда уже для нас не существует невозможного. Такова наша натура, мадам. Но теперь настают новые времена. Границы наших потребностей практически отодвигаются в бесконечность. Скоро не будет ничего, что не было бы нужно нашей стране, а тогда не останется и трудностей, которых не смог бы преодолеть гений нашего народа. Дело, начатое сегодня немецкими солдатами на полях Франции, придется заканчивать немецким ученым в кабинетах и немецким инженерам на фабриках. Благодаря нашему оружию строится новая Европа; благодаря нашей технике будет построен новый мир!..
Ротмистр вдруг умолк, задумался.
А Бианка, у которой от выпитого вина немного кружилась голова, снова рассмеялась:
— Вы, пожалуй, забежали слишком далеко вперед, мой офицер! Хоть я и не француженка, но я люблю Францию и верю в ее силы. Не знаю, что сделали французы в области воздухоплавания, но уверена, что если человечеству суждено когда-либо сесть на воздушный корабль, то добьются этого именно французы, и никто другой. Эта область принадлежит им. Для французов наука — искусство. В этом их сила…
— Неплохо сказано, мадам. Но я отвечу вам: для немцев искусство — наука. И в этом наша сила. Именно поэтому я так уверенно приглашаю вас совершить полет на моем воздушном корабле — в полном смысле этого слова, таком, который будет летать, куда вы прикажете, не боясь ветра и не внушая опасений за жизнь аэронавтов. Назначим это свидание, мадам, лет этак… через двадцать. Сегодня — семьдесят первый год, двадцать пятое марта. Давайте же назовем двадцать пятое марта тысяча восемьсот девяносто первого года. Место? Пусть оно будет нейтральным — на всякий случай. Мало ли что предстоит пережить нашим странам! Скажем: Боденское озеро, граница Швейцарии. Я жду вас там ровно через…
Он не успел договорить, так как в зал с криками и топотом ворвалась группа офицеров.
— О-ля-ля! Наш граф не терял здесь времени даром! Мы мокнем и трясемся в седлах, а он покоряет француженок. Фердинанд, это не по-товарищески!
— Господа! — крикнул ротмистр, стараясь покрыть своим голосом шум. — Беседа имеет чисто научный характер! Мадам отдает предпочтение французской науке. А я взял на себя смелость доказать превосходство наших знаний. Так как речь шла об аэронавтике, то мне пришлось пригласить мадам на прогулку в моем собственном воздушном корабле. Вас, господа, я приглашаю в свидетели этой прогулки двадцать пятого марта тысяча восемьсот девяносто первого года. Не скоро, не правда ли? Но мне нужно еще кое о чем подумать. Итак, за встречу, господа!
— Гип-гип-урра! Фердинанд записался в ученые! Вот они, кирасиры его величества, — знай наших! Да здравствует кирасирский аэронавт!
Зал дрожал от криков и хохота. Каски и палаши со звоном полетели на подоконники.
Трясущийся от волнения Ленуар воспользовался суматохой и, подхватив под руку жену, утащил ее наверх.
Долго ворочался он в эту ночь с боку на бок около вскрикивавшей и смеявшейся во сне Бианки. Чуть не до утра снизу доносился шум офицерской попойки.
Ни свет ни заря, едва Ленуар уснул, дом опять наполнился топотом и криками. С улицы доносился звонкий голос военной трубы. Денщики бегали по коридору, таская вьюки с офицерским добром. На площади перед гостиницей слышались ржание, стук подков, бряцание оружия, крики команды. Бианка выскочила из постели и, как была — в одном чепце и рубашке, — подбежала к окну. Эскадрон собирался. Взводы строились на площади. Вахмистры объезжали строй. Кони нетерпеливо топтались под тяжелыми всадниками. Бородатые красные лица, медные орлы на касках…
Увидев, что Бианка прильнула к стеклу, Ленуар нехотя вылез из-под одеяла и, натянув халат, подошел к ней.
Как раз в это время вестовой подал к подъезду ярко-рыжего гунтера. Конь нетерпеливо бил землю и мотал головой. Из гостиницы, не спеша натягивая тугие перчатки, вышел давешний ротмистр. Он внимательно оглядел седловку, взял у вестового поводья, уверенным движением вдел ногу в стремя и вскочил в седло.
— Этакий конюх! Тоже воздушные корабли строить собрался! — желчно пробормотал Ленуар. — Нечего смотреть, идем спать…
Но, не помня себя, Бианка толкнула оконную раму.
— Господин ротмистр, не забудьте про свидание! — закричала она, высунувшись из окна.
— Ты с ума сошла!..
Но офицер уже услышал Бианку.
— Я никогда не забываю о свиданиях с дамами! — весело крикнул он в ответ.
— Позор, какой позор! — шипел Жан.
Он сердито захлопнул окно и поспешно полез под одеяло, надвигая на уши ночной колпак: в комнате стало очень холодно.
Эскадрон построился. Раздалась команда. Четыреста подков звонко зацокали по булыжнику.
Дрожа от негодования и холода, Ленуар ворчал:
— Тевтон, настоящий дикарь! И еще говорит о какой-то науке, лошадник несчастный.
А Бианка все стояла у окна.
И вдруг Ленуар вспомнил, что вчера в конце беседы немецкий офицер подал Бианке какую-то записку, шутя заявив:
— Я привык закреплять свои обязательства документами…
Схватив со стола листок, вырванный немцем из блокнота, Жан, закипая гневом, прочел:
«25 марта 1891 года Фердинанд граф фон Цеппелин назначает прогулку по воздуху над Боденским озером».
Мелкие клочки бумаги полетели на пол. Жан забыл про холод и сон. Толстыми волосатыми ногами он топтал крошечные обрывки записки:
— Паршивый франт… сволочь!
Потом, задыхаясь от злобы, остановился, придумывая какое-нибудь новое обидное ругательство, которое могло бы задеть Бианку.
Но она продолжала стоять у окна…
16
Прошли годы. Ленуар решил навсегда остаться в Ла-Варенне, куда привело его бегство от революции.
Франкфуртский мир был давно заключен. Обязательство правительства Тьера об уплате пятимиллиардной контрибуции победителям быстро претворилось в реальную форму непосильных налогов и тягот для рабочей и земледельческой Франции. От грозной Коммуны ничего не осталось, кроме могил на Пер-Лашезе. «Законность» и «порядок» торжествовали.
2600 слесарей, медников, литейщиков,
1600 плотников, столяров, мебельщиков,
1500 башмачников, кожевников, шорников,
100 конторщиков, приказчиков, чертежников,
528 ювелиров, часовщиков, гранильщиков,
106 учителей математики, литературы, танцев,
артисты, кучера, художники, ассенизаторы,
студенты, гарсоны, кровельщики, портные,
их жены,
матери,
сестры,
сыновья,
дочери, —
все в возрасте от восьми до восьмидесяти лет, кто был на баррикадах и около баррикад;
все, кто дрался с оружием в руках,
готовил пищу бойцам,
перевязывал их раны,
оплакивал мертвых;
кто говорил о них без пены злобы,
кто думал о них, как о честных бойцах за правое дело, —
все, все, все,
все нашли возмездие по формуле Тьера: «именем закона, на основании закона, при помощи закона».
Закон буржуа, защищающих свою собственность, был суров. Он определил для коммунаров только две кары:
3000 человек — расстрелять!
10 000 — сослать в колониальную каторгу!
Самый призрак Коммуны был погребен.
Ленуар чутьем стяжателя, дрожащего за свое добро, старался проникнуть в смысл эпитафии, начертанной Гюго на стене коммунаров:
«Они обращаются к будущему со словами сострадания, а не мести».
Ленуар полагал, что ничего, кроме мести, не завещали парижским стенам француз Даррак, поляк Домбровский и, может быть, даже старый итальянский патриот Маринони.
Нет, довольно — Ленуар не вернется в Париж. Провинциальная Франция благонамеренней и патриархальней. Здесь, в тихом Ла-Варенне, он останется навсегда, здесь попытается вернуть себе утраченное благополучие.
Но благополучие заставляло себя ждать. Французская промышленность оправлялась слишком медленно. Она не могла, как прежде, быстро обновлять свое силовое хозяйство. Спрос на газовые машины был очень незначительным, и производство Жана влачило жалкое существование.
