Василий Седугин - Андрей Боголюбский. Русь истекает кровью
– Сделаю, воевода.
– Иди заботься.
Вроде ни о чем поговорил с воеводой, а на душе сразу стало теплее и спокойнее. Что значит по-отцовски заботливое участие военачальника.
Пограничный Торжок был расположен на реке Тверце. Юрий Долгорукий брал когда-то его приступом, но по условиям мира вернул новгородцам. Теперь вновь придется лезть по лестницам на дубовые стены, забрасывать город огненным припасом. Хорошо бы растравить торжан и выманить на открытый бой в чистое поле! И скакали лихачи под самые стены крепости, кричали залихватски:
– Эй, вы, долбежники! Много ли дубинок приготовили? Мечи небось дома забыли?
Новгородцев называли долбежниками по их дубинкам, с которыми те в старину ходили на бой.
– На вас хватит! – отвечали сверху. – И мечами, и копьями угостим, и стрелами засыплем, только попробуйте суньтесь, вислоухие лапшееды!
– Мы лапшу едим, а вы скоро кошек с собаками в похлебке будете варить!
– Расскажите, как озеро с соломой зажигали, ершееды!
Ходила по Руси побасенка, как зимой решили ростовцы рыбу ловить. Все хорошо, да лед мешал. Наносили они соломы и подожгли. Лед не растопили, а деревню сожгли.
– У нас-ти в Ростове, чесноку-ти, луку-ти много, а навоз-ти все конский! – продолжали издеваться торжане, но в поле не вышли.
Пришлось приступить к осаде. Подтянули тараны, стали бить в стены, из орудий стали кидать жерди с огненной паклей. Кое-где заполыхало, задымилось, на стенах порой возникала суета, но в целом защитники держались твердо и спокойно. Яким расположил свой отряд на безопасном расстоянии, сам внимательно приглядывался и в голове прикидывал, как опишет все эти события в своей летописи: «И поидоша на Торжок, и всею силою сташа около города, зажгоша передгородье все, яко поле чисто около града сотвориша, и пустиша множество стрел, и яко и неба ни видети…»
В ночь ударил мороз. В палатках было холодно, спасали шубы и тулупы, но все равно воины приуныли. Если осада затянется, многие простудятся и заболеют. Невольно вспоминались домашний уют и теплая постель…
На третий день пошли на приступ. Яким видел, как его воины с ожесточением полезли на стену, оставшиеся внизу старались помочь им, поражая противника стрелами. Крики, удары металла, стоны раненых – все слилось в единый гул страшного сражения…
Приступ торжане отбили. Молчанием проводили отступавших ростовцев и суздальцев, у них тоже были большие потери, так что не до торжества.
Яким ходил между раненых, старался сказать ласковое слово, поддержать. Лекари, травники и кудесники промывали раны, перевязывали, шептали над ними, чтобы они быстрее зажили. Некоторые потеряли много крови, их бил озноб. Тех старались положить поближе к кострам, укрывали тулупами.
К вечеру неожиданно явились дружины из Смоленска и Полоцка. В стане суздальцев началось ликование: силы осаждавших увеличились без малого вдвое! Борис Жидиславич посоветовался с князьями, сообща наметили приступ через день, пусть войска отдохнут после длительного перехода.
Но торжане не стали испытывать судьбу и сдались. Отворились крепостные ворота, из них вышли воевода, священники с иконами, бояре и купцы. Воевода низко поклонился и протянул хлеб-соль. Смоленский князь Роман отломил кусочек, обмакнул в соль и съел, задумчиво глядя куда-то вдаль. После этого победители вошли в город и начался грабеж.
Идти на Новгород смоленский и полочанский князья отказались, а у Бориса Жидиславича не было на это ни сил, ни желания, и он тоже повернул назад, считая, что новгородцы после такой трепки одумаются и подчинятся Андрею. Однако все случилось наоборот. Они убили своего посадника Захария и некоторых других лиц, сторонников изгнанного князя Святослава, выбрали другого посадника по имени Якун и твердо встали на сторону киевского князя. Когда про это узнал Андрей, то понял: иного выхода, кроме как идти походом на Киев, у него нет, и стал настойчиво готовить войско. Его гонцы поскакали к другим князьям, приглашая к единству действий.
Подготовка шла весну, лето и осень 1168 года. Выступить изъявили желание десять князей с дружинами и ратью. Среди них были рязанцы, муромцы, полочане, волынцы, дорогобужцы, новгородсеверцы, переяславцы и еще несколько князей из Южной Руси. Об этом Андрей сказал боярам, собравшимся на совет у него во дворце.
– Известили меня князья, что исполчили силы свои и готовы пойти к стольному граду и совместно с нами воевать Мстислава Изяславича, – удовлетворенно говорил он, узкими раскосыми глазками весело посматривая на неподвижно сидевших военачальников. – Силы собираются немалые, думаю, не устоит против них киевский князь.
– Сам поведешь суздальские войска, князь, или кого-то пошлешь вместо себя? – спросил один из бояр.
– Нужды в моем участии нет, – ответил Андрей, подбоченясь. – Меня и так признала Русь, прислав по моему зову своих воинов. Отныне я буду руководить страной из Владимира, а войска поведет мой сын Мстислав, воеводой при нем назначаю Бориса Жидиславича. Все ли войска вы привели, все ли воины готовы к битвам и сражениям?
– Постарались на совесть, князь, – ответили бояре.
– Ну с Богом! Да будет унижен Киев и возвысится Владимир!
Объединенные войска разных русских земель сошлись в Вышгороде, а в начале марта заложили стан под Киевом, близ Кирилловского монастыря, и, растекаясь, окружили весь город.
Киевляне привыкли к частой смене князей и обыкновенно сдавались тем, кто притязал на киевский престол. Так случилось и на этот раз. В осаде они продержались лишь три дня. На четвертый дружина сказала Мстиславу Изяславичу:
– Что, княже, стоишь? Поезжай из города, нам их не перемочь.
Мстислав Изяславич бежал из Киева в Васильев, даже не успев взять с собой жену и сына.
12 марта, в среду на второй неделе поста 1169 года, Киев был взят, весь разграблен и сожжен в продолжение двух дней. Не было пощады ни старым, ни малым, ни полу, ни возрасту, ни церкви, ни монастырям. Вывезли из Киева не только частное имущество, но иконы, ризы и колокола. Некогда богатый город, который иностранцы называли «вторым Константинополем», был лишен своего богатства и значительного числа жителей, поруган и посрамлен от других русских земель.
Когда взятый в плен израненный боярин Гюрата Семкович стал выкрикивать горькие слова обиды в лицо Мстиславу Андреевичу, что в Киеве творится небывалое, тот, зло скривив рот, ответил:
– Небывалое, говоришь? А ты забыл, боярин, как киевский князь Изяслав Мстиславич, батюшка нынешнего великого князя Мстислава, двадцать лет назад огнем и мечом прошелся по суздальским землям? Как убивали стариков и детей, насиловали женщин и девушек, жгли селения и города? Как были сровнены с землей Кснятин, Углич и Ярославль? Забыл ты, боярин, как киевляне захватывали в плен и уводили в рабство таких же русов, как и они? Только в Новгород привели семь тысяч суздальцев и продали с торгов, как скот. А сколько тысяч увели в Южную Русь, а потом в Крым и Византию и продали в рабство?
И, видя остолбенелые глаза Гюраты Семеновича, продолжал:
– Если забыл ты, боярин, что творили киевляне двадцать лет назад, то наверняка помнишь, как расправились они с суздальцами после смерти Юрия Долгорукого, всех до одного вырезав и выбросив на поругание, как бродячих собак!
Немного успокоившись, Мстислав Андреевич продолжал:
– Все мы видим, как нас обижают. А когда мы обижаем других, этого не замечаем. Мы возмущаемся дурными поступками окружающих, а про свои пакости забываем и отвечать за них не хотим. Поэтому все люди такие обиженные ходят, только о своих горестях и унижениях говорят. И ты один из таких. Так что нету у меня в сердце жалости ни к тебе, боярин, ни к жителям Киева. Что заслужили, то и получили.
Андрей не поехал в Киев и стал править Русью, как великий князь, из Владимира. В Киеве же он посадил дядю своего, Глеба Юрьевича.
С большими почестями встречали войско во Владимире. На торжества Андрей пригласил гостей в свой дворец в Боголюбово. В просторной гриднице были накрыты столы. За них сели бояре и дружинники. Сначала здравицу в честь воинов провозгласил Андрей; в ответ все дружно прокричали: «Слава!» Потом речи в честь князя произнесли Борис Жидиславич и многие бояре. Когда много было сказано, а еще больше выпито, поднялся Яким и попросил разрешения зачитать свою летопись.
– Я оглашу только то, что написал про князя Андрея, при котором началась настоящая история Суздальского края, – пояснил он.
Он стал читать заунывно-возвышенным голосом. Все слушали его с большим вниманием, иногда поддакивали, а большинство кивали головами в знак согласия. Он величал его благоверным, боголюбивым и христолюбивым и называл «вторым мудрым Соломоном». Бог, утверждал он, «не постави бо прекрасного солнца на едином месте, а доволеюша и оттуда всю вселенную осьяти, но створи ему восток и запад, тако и угодника своего Андрея князя, но приведя его втуне к собе, а могущая таковым житьем и тако душою спасти».
