Вадим Долгов - Мечник. Око Перуна
Вот за это храброй уточке от всех зверей, птиц и рыб, от духов водных и лесных – почет и уважение. И если кто уточку ту у себя в друзьях имеет, тому ни сомы, ни русалки не страшны.
Ворон слушал как завороженный и, конечно же, захотел подружиться с уточкой.
– Это не так просто, – ответила ему бабка Добронега, – готов ли ты постараться, с лентяями и трусишками уточка дружить не станет?
– Готов, – с нетерпением выпалил маленький Ворон.
После этого они с бабкой долго ходили вокруг озера. Оказалось, что для того, чтобы с уточкой подружиться, нужно слепить ее из глины, но не из одной, а из семи разных глин, взятых с семи разных мест: с берега озера и ручья, из обычной лужи, с горы и из оврага, из леса и из пустоши. Потом глины эти с волшебными заговорами смешали в один комочек, и при свете полной луны Ворон наконец вылепил уточку, а Добронега обожгла ее в домашнем очаге, зашила в ладанку и повесила внуку на шею.
Была середина лета. Ворон вновь пошел на песчаный берег озера. Он твердо верил в силу маленькой глиняной уточки. Вошел в воду, и она подхватила его, уже не холодные, а нежные и теплые руки легко понесли его по волнам. Вода струилась и ласкала, давала ощущение полета. Восторгу его не было предела. Он не расставался с уточкой ни на минуту – она всегда была с ним в ладанке. И так продолжалось лет до десяти. Тогда он как раз учился грамоте, читал про былые времена, про народы и разных богов.
Но истории про уточку нигде не встречал. Тогда он побежал к бабке и спросил у нее, откуда она узнала про уточку. Добронега рассмеялась, узнав, что внук до сих пор носит глиняную игрушку в ладанке.
– Это всего лишь старая сказка, которую рассказывала мне когда-то моя старая-престарая няня, родом от чуди белоглазой. А тебе я ее рассказала для того, чтобы подбодрить. Ты был маленький и отчаянно боялся воды. Надо же было как-то тебя успокоить! Сказки для того и придуманы.
Она посмотрела на Ворона. Тот держался рукой за ладанку и выглядел обескураженным. Добронега щелкнула его по носу и сказала твердо:
– Не всякой сказке верь. И не горюй – ты страх сам преодолел. И уточка тут совсем ни при чем.
С тех пор Ворон перестал носить ладанку. Со временем и забыл о ней. И вот та самая уточка, с помощью которой он научился плавать, лежала перед ним.
Замыслила что-то бабка, впрямь – нужно сходить. Ноги были ватными. Ворон вышел на двор, зачерпнул ведерком воды из колодца и опрокинул на себя. Холодная вода привела его в чувство. Кликнул слуг, обрядился в свежую рубаху, пристегнул плащ, выбрал в конюшне свежего коня и отправился в заповедный лес.
Лес встретил его сумрачной прохладой. Копыта коня утопали в мягком мху, звуки гасли среди огромных темных елей. Солнце почти не пробивалось сквозь разлапистые ветви.
Подъехав к домовине бабы Еги, Ворон привязал коня и начал взбираться по крутой лестнице. Дверца отворилась с тоскливым скрипом. В избушке было темно. Что-то едва уловимое шевельнулось во мгле:
– Приехал? Заходи.
Добронега чиркнула кресалом, и в очаге заплясал легкий огонек. В последнее время она сильно похудела, одежда висела на ней как на пугале. На исхудавшем лице особенно как-то явственно стали заметны крючковатый нос и большие, черные, яростные очи.
Ворон, согнувшись, вошел, уселся на сундук и вопросительно посмотрел на бабку.
– Несолоно хлебавши?
– Уже донесли?
– Ты думаешь, раз я в лесу живу, так и не знаю ничего? Поболе тебя еще знаю, князь. А уж понимаю и еще больше.
Ворону вовсе не хотелось выслушивать назидательную болтовню. Но сил не было подняться и уйти.
– Зачем звала?
– Уж и просто так не хочешь бабушку свою навестить? Обязательно тебе причина нужна?
Однако Ворон знал, что просто так Ега никогда за ним не посылала. Но промолчал – говорить тоже сил не было. В густом сумраке тесной бабушкиной избушки он сидел, устремив глаза на пламя очага. Добронега, ведя разговор, перебирала подвешенные к кровле пучки сушеных целебных трав и кореньев. Протянула Ворону корешок:
– Вот пожуй-ка, а то разит от тебя.
Ворон послушно взял сухой корешок и принялся жевать: он с детства усвоил, что перечить бабке не нужно. Корешок был почти совсем безвкусным и лишь слегка горчил. Однако, неведомо с чего, не выветрившийся еще до конца хмель вдруг как рукой сняло, голова прояснилось.
Добронега заглянула ему в глаза:
– Ага, проснулся, теперь можно и поговорить.
Она села за стол напротив Ворона, подперла руками голову и сокрушенно произнесла:
– И кого я воспитала?
Вопрос, понятно, ответа не подразумевал, и Ворон по-прежнему хранил глубокое молчание.
– И не то беда, что в битве проиграл и людей сгубил, а то беда, что сдался и медом решил себя отпоить. Да и каменья ты упустил потому, что в пещере пир устроил, вместо того чтобы быстренько домой вернуться. Ну да ладно, это списываю на то, что жены у тебя хорошей нет, некому тебя уму-разуму выучить. Не буду сейчас об этом говорить. Я тебя за другим позвала. Скажи-ка мне, милый внук, куда теперь наши супротивники каменья повезут?
Ворон удивился, откуда бабка узнала про пир в пещере, но удивление свое оставил при себе и лишь ответил на вопрос:
– В Киев повезут, ясное дело. Ко двору великого Киевского князя Ярослава. Пропали камни.
Ега кивнула и стукнула сухим кулачком по столешнице, усмехнулась зловеще и заявила:
– Там мы их и прихватим.
Ворон воззрился на нее недоуменно:
– Как прихватим-то? Они уже поди к Киеву подъезжают, а мы здесь, в Китеже. Хоть десять коней загони – не успеть уже. Да и бесполезно: Киев – город большой, и дружина княжеская своевольничать, мечами махать не даст. Это не Колохолм.
Старая Добронега таинственно усмехнулась и закатала до локтя рукав своей безразмерной рубахи:
– Смотри.
Ворон посмотрел. На самом сгибе руки, в локтевой впадинке, на старой морщинистой коже он увидел небольшой рисунок, изображавший то ли пылающее колесо, то ли солнце. Рисунок был вбит двумя красками, красной и черной, когда-то давно – уже порядком расплылся. Не успел Ворон как следует рассмотреть, как бабка одернула рукав и снова уселась на свое место.
– Что это? – Ворон по-прежнему смотрел недоуменно.
– Это метка, знак даждьбожьей дружины.
– Какой дружины?
– Даждьбожьей.
– А что это? И какое отношение…
– Это длинная история, – перебила его Добронега, – начиналось все тогда, когда старый князь Владимир начал крестить Русь. Сначала киевлян, потом новгородцев, и до смолян очередь дошла, и до суздальцев. До нашей глухомани не добрались, но там, где князь киевский мог уследить, утверждалась новая вера. Люди жгли старых богов и начинали поклоняться новому богу, то ли греческому, то ли иудейскому. Кто-то с желанием, кто-то – из страха. Немало было и таких, кому вовсе все равно, лишь бы был кусок хлеба да миска каши.
Был в те времена богатый гость-купец, молодой витязь от словен новгородских, от старшего древнего рода. Именем Садко. И не было славней купца на всей Руси: торговал он мехами, медом от моря варяжского до самого Царьграда. А уж на гуслях был мастак играть – заслушаешься. И ни в одном городе больше чем на седьмицу не останавливался. Приедет, продаст товар, пошумит-попирует – и снова в путь. В каждом городе у него был двор с верными людьми и складом товаров. Богов он почитал, но пока Владимир от греков новой веры не привез – о них не думал.
Но как пошло крещение по городам и весям – тут-то все и произошло. Превыше всего любил этот Садко свободу. Не стал он креститься, хотя у греков для крещеных много всяких выгод предусмотрено было. И никто ухватить его не мог. Сегодня он здесь, а завтра там.
И люди, те, что преданы ему были, тоже не спешили в Христовы храмы идти. Если уж совсем от тиунов и огнищан княжеских притеснения начинались, то для вида кресты надевали, поскольку дело торговое – тут важно прибыль не упустить, но тайно собирались и прежним богам требы совершали.
И до Владимира Садко знатным гостем был, а после крещения еще славнее стал: все равно что князь среди своей тайной дружины. И там уже не на выгоду, а на совесть и веру полагаться стали. И братьями друг друга нарекли. Брат за брата хоть в огонь, хоть в воду!
А со стороны ничего заметно не было. Садко и крест себе тяжеленный золотой справил, и на храмы жертвовал. Также и вся тайная дружина его. Но чтобы своих средь людей узнавать, придумали тайный знак ставить. Батюшка мой тоже среди тех людей был. Однажды увидела я у него знак – и давай расспрашивать, что к чему. Батюшка любил меня – рассказал все. А поскольку я в девках не только красавицей, но и умницей слыла, меня в тайную ту дружину приняли. Отсюда и знак.
По мере рассказа глаза Ворона все более и более округлялись. Однако, как только бабка умолкла, разум вернулся к нему.
– Раз ты молодой была, значит, и впрямь история давняя. И что нам от нее теперь проку? Садко-то твой уж поди в могиле давно?
