Григол Абашидзе - Лашарела
Чтение любовных историй не успокаивало царя, напротив – он все глубже впадал в отчаяние. Он убеждался, что действительно не может жить без Лилэ.
Ему все тяжелее становилось вдали от любимой. Присутствие Лухуми становилось для Лаши невыносимым, каждая встреча с ним преисполняла царя горечью и гневом на собственное бессилие.
Лухуми огорчало дурное настроение повелителя, и в своей простоте он делался еще услужливее, с еще большим рвением бросался выполнять каждое поручение и тем самым только сильнее досаждал царю.
ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ
Коль твоя жена красотка,
Ты себя к беде готовь.
Пусть не дремлет пес твой чуткий,
Не смыкает глаз свекровь…
Народная песняБыло за полночь, когда в Тбилиси началось землетрясение.
Царь еще не спал. После первого толчка он встал и выглянул в окно. От нового толчка дворец закачался, словно лодка. Крики о помощи пронзили ночную тишину.
По ту сторону Куры рушились дома. Люди выбегали на улицы, обезумев, носились по городу при свете факелов.
Всю ночь Лаша объезжал пострадавшую часть города, распоряжался оказать помощь горожанам, отвести помещения для оставшихся без крова, утешал родственников погибших, выражал им сочувствие в горе.
В одном из разрушенных районов из-под земли забил новый серный источник, более горячий, чем все источники в городе.
Тбилиси и без того был богат целебными ключами. Со времен Тамар банями, сооруженными на этих источниках, всякий мог пользоваться бесплатно. Погонщики караванов из далеких стран смывали здесь с себя дорожную пыль и нежились в мраморных ваннах, украшенных затейливыми пестрыми узорами.
Церковники объявили, что новый источник – знамение спасения города, и царь велел освятить его и построить на нем новые бани.
На следующий день мандатуртухуцеси доложил Георгию, что землетрясением сильно разрушен старый дворец, выстроенный еще великим пращуром его, Давидом Строителем.
Царь давно не заглядывал во дворец Давида. При царе Георгии III и при царице Тамар были возведены новые, более благоустроенные дворцы. А палаты Давида большей частью оставались запертыми и открывались лишь изредка, в особо торжественных случаях. На этот раз царь пожелал осмотреть старый дворец. Он направился туда вместе с Турманом Торели и Эгарсланом. Еще не входя во внутрь, они заметили большую трещину в стене приемного зала.
Царь вошел в зал и, очарованный, застыл на пороге. Роскошная мебель, расставленная со вкусом, свет, щедро льющийся из широких окон, и, наконец, роспись стен, исполненная живыми, яркими красками, – все дышало удивительной красотой и соразмерностью.
На противоположной от входа стене художник изобразил вечерние сумерки. На террасе царского дворца стоял согбенный старец. Весь его облик говорил о физической немощи, душевной усталости от долгой, полной тревог жизни. Лишь лицо его выражало крайнее возбуждение, глаза сверкали последним жаром, словно догорающие уголья; испепеляющая страсть была разлита в чертах его. Он впился вожделенным взором в нагое тело купальщицы, погруженное в прозрачные струи реки.
Колдовской силой дышали краски и линии тела женщины. И было оно подобно грозди зрелого винограда, и звало оно к наслаждению. Даже воздух, окружавший купальщицу, был напоен трепетом и волнением ее прекрасного юного тела.
– Однажды под вечер Давид, встав с постели, прогуливался по кровле царского дома и увидел с кровли купающуюся женщину…
Лаша оглянулся. Глядя на роспись, Турман читал на память историю соблазнения Давида, пророка из Ветхого завета.
– Та женщина была очень красива. И послал Давид разведать, кто эта женщина. И сказали ему: это Вирсавия, дочь Елиама, жена Урии-хеттеянина. Давид послал слуг взять ее; и она пришла к нему, и он спал с ней… Торели повернулся к другой стене. – Поутру написал Давид письмо к Иоаву. В письме он написал так: поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер.
Лаша вздрогнул и пристальней вгляделся в суровое лицо Иоава военачальника Давидова.
– Посему, когда Иоав осаждал город, то поставил он Урию на таком месте, о котором знал, что там храбрые люди. И был убит Урия-хеттеянин.
Торели на миг запнулся.
Трещина проходила как раз по тому месту стены, где был изображен Урия-хеттеянин. Она делила пополам его лицо. И на Георгия смотрел лишь один глаз хеттеянина. Вторая половина от разрушения слоя краски была изуродована. Царь отвел глаза. На мгновение лицо Урии исчезло, и на его месте Георгий ясно увидел обезображенное одноглазое лицо Лухуми.
– Так как же написал Давид Иоаву? – спросил царь Турмана, снова обращая взор к стене.
– Написал Давид письмо к Иоаву. В письме он написал так: поставьте Урию там, где будет самое сильное сражение, и отступите от него, чтоб он был поражен и умер.
Эгарслан, затаив дыхание, слушал Турмана, не сводя глаз с царя.
Эгарслан проник в самые сокровенные мысли царя. Для него все стало ясным. Он теперь знал, как ему надлежит действовать.
– Давид послал и взял ее в дом свой; и она сделалась его женою и родила ему сына…
Во дворец пришли добрые вести: Мхаргрдзели окончательно разгромил вторгшиеся в пределы Грузии кипчакские войска. Победоносное грузинское войско с большой добычей и множеством пленных возвращалось в столицу.
Лаша еще был занят разделом военной добычи, как новая беда нависла над страной – еще одна зависимая область, Нахичеван, не наученная примером Гандзы, отложилась от Грузии и отказалась платить дань.
В Грузии понимали, что мятеж Нахичевана, последовавший за гандзийскими событиями, не случаен. Это было еще одно звено той цепи бедствий, которые обрушились на Грузинское царство.
Страны, находящиеся в зависимости от Грузии и до сих пор верные ей, восставали одна за другой, выходили из повиновения и отказывались от уплаты дани. Внутренние раздоры и ослабление царский власти в Грузии подстрекали их к этому.
Выход из повиновения Нахичевана послужил для Ахалцихели новым поводом для выступления против внешней политики Мхаргрдзели.
– Рум готовится к нападению на Грузию, а мы, вместо того чтобы дать отпор и наказать его, заперлись у себя дома и тратим силы на усмирение и наказание данников. Казна пустеет, мы растрачиваем золото на бесплодные мелкие стычки, доблестные грузинские витязи гибнут в Гандзе и Нахичеване, – заявил на заседании дарбази Ахалцихели, обвинив атабека в том, что именно он довел страну до такого состояния.
Совет закончился. По предложению царя было принято решение идти в поход и проучить непокорных нахичеванцев. Руководить этим походом было поручено Шалве Ахалцихели.
Перед выступлением войска Эгарслан долго беседовал с Библой Гуркели, военачальником передового отряда.
Библа был, по мнению Эгарслана, наиболее надежным из всех молодых военачальников.
После ухода Гуркели Эгарслан вызвал к себе Лухуми. Не глядя ему в глаза, он старался как можно более ласково говорить с преданным слугой и телохранителем царя.
– Двор в большом долгу перед тобой, Лухуми. Не раз ты спасал жизнь царю, не раз доказывал свою преданность. А ныне царь не едет в поход из-за недомогания. Но тебя, верно, влечет к ратным делам, геройским подвигам. Зачем же тебе оставаться здесь, почему не пойти вместе с товарищами? Ступай в поход, отличишься в сражениях, вернешься со славой и добычей. Царь уверен, что ты отличишься в походе, он хочет щедро наградить тебя, умножить твои владения, сделать тебя знатным вельможей, – заключил Эгарслан, испытующе глядя на Мигриаули.
– Как будет угодно государю! – молвил Лухуми, склонив голову.
В Кахвти стояла осень, щедрая и обильная.
Уже созрел виноград. Во дворах слышался плеск и бульканье воды в огромных глиняных кувшинах для вина. Мойщики, залезая в кувшины, зарытые глубоко в землю, напевали негромко, и голоса их доносились словно из подземелья.
Гранатовые деревья свешивали через плетень свои ветви, отягощенные спелыми плодами, которые уже растрескались и выставляли наружу тесные ряды алых зерен. Перезревший инжир чуть не срывался с черешка, айва манила своей шафрановой окраской, грецкий орех выглядывал из потрескавшейся зеленой кожуры.
Янтарем и рубином густо рдела усадьба Мигриаули. Хозяин был далеко на войне. А Кетеван не могла управиться одна с таким большим хозяйством. У царского телохранителя, не так давно ставшего азнаури, было несколько своих крепостных крестьян. Но Кетеван, сама вчерашняя крепостная, никак не могла привыкнуть повелевать ими и старалась все делать сама.
Хорошо бы, если бы Лилэ помогала. Однако невестка не проявляла такого желания, а просить ее Кетеван не хотелось.
В последнее время Лилэ неузнаваемо изменилась. Она повеселела, то напевала вполголоса, то задумывалась и улыбалась какой-то своей затаенной мысли или шептала что-то, ничего не замечая вокруг.
