Михаил Каратеев - Карач-Мурза
Вот и получилось, что князю Василек» пришлось бежать и скрываться,– помолчав, продолжал Софонов.– Хан бы его за такое, вестимо, не помиловал,– русских князей казнил он смертью за любую малость. Куда уехал Василей Пантелеич, осталось в тайне,– еще и посейчас ходят о том в народе разные слухи. Только лишь немногие верные люди знали истину. Теперь-то уж все едино, давно его нету на свете, и я тебе скажу: ушел он тогда за Каменный Пояс, в Белую Орду, враждовавшую с Узбеком, и нет сумнения, что невдолге там сгиб, инако беспременно воротился бы к нам после смерти того проклятого хана, а умер тот года три спустя.
– А Тит Мстиславич давно ли помер?
– Какое давно, всего в запрошлом году. Был живуч как ворон, далеко за восемьдесят ему перевалило. Видать, не хотелось за грехи-то свои в пекло идти! Не знаю, правда ли это, но сказывают, что однова явился ему с того света родитель его покойный, благоверный князь Мстислав Михайлович, и проклял его навеки.
– Кто же ныне княжит в Козельске?
– Третий сын его, Федор. Второй-то, Иван, что был женат на рязанской княжне, преставился много раньше своего отца. Невдолге отошел и вотчич того Ивана, княжич Роман,– так что из семени его остался лишь сын молодший, Федор, который ныне княжит в Ельце.
– А у Святослава Титовича есть ли потомство?
– Есть двое сынов, Мстислав да Юрий. Первому ноне лет за двадцать перешло, а Юрий двумя годами молодше. Оба покуда при отце. Мстислав, знамо дело, наследует Карачев, а Юрию прочат Мосальск. Этот будто ничего – тихий. Мстислав же уродился в отца: лукав и спесив. И, видать, не дождемся мы от этого племени хорошего князя.
*Вотчич – старший сын, наследник.
На минуту за столом воцарилось молчание. Поглядев в сторону Ирины, Карач-мурза заметил, что она пристально его разглядывала, но сейчас же отвела глаза в сторону, едва взгляды их встретились. И снова в лице ее почудилось ему что-то томительно знакомое.
– Что же ты, Иван Васильевич, за разговорами и о трапезе позабыл? – долетел до его сознания голос хозяина.– Отведай вот гусятинки. Хоть свое хвалить и негоже, а, ей-Бо-гу, хороша, не лгу!
– Благодарствую, Михаила Андреич, невмоготу, сыт уже.
– С чего тебе сытым быть, коли мы только что за стол сели? Вот я тебе налью чарочку, а ты, Аринушка, потчуй дорогого гостя! Да не гляди, что он станет отнекиваться: сказывают, один поп нехотя отказываясь цельного барана съел.
– Откушай, боярин, будь ласков! – подавая ему блюдо, промолвила Ирина и улыбнулась своею завораживающей улыбкой.
– Ежели ты, Ирина Михайловна, потчуя, всякий раз будешь так улыбаться, пожалуй, и я целого барана съем,– ответил Карач-мурза, беря себе кусок.
– Вот и ладно,– обрадовался Софонов.– Не жалей, дочка, улыбок, коли боярин инако есть не соглашается!
Беседа на некоторое время приняла шутливый характер. Михаила Андреевич, слегка захмелевший, рассказал несколько забавных историй, и в том числе одну про карачевского княжича Мстислава Святославича, в потемках принявшего польского попа за девку. После этого разговор снова возвратился к прежнему.
– Стало быть, Ольгерд Гедиминович во всех Черниговских землях оставил прежних князей? – спросил Карач-мурза.
– Почитай что так. Только лишь Брянщину, где русский княжеский род пресекся, поделил он промеж двумя своими сынами: Корибуту дал Чернигов и Новгород-Северский, а Дмитрею – Брянск и Трубчевск.
Ну и как те князья с русским народом ладят?
– Ладят, ништо. Корибут еще чуток мирволит Литве, а Дмитрей Ольгердович вовсе обрусел. Была бы его воля, он бы с большею охотой крест поцеловал Москве, нежели родному отцу. Хороший князь, ничего не скажешь, и народ его любит. Брянщина под ним живет спокойно. Вот Ариша его добре знает и может тебе обсказать, коли есть охота послухать. Ее муж покойный служил у Дмитрея Ольгердовича дружине, доколе не умер запрошлым годом от моровой язвы. И уж после того воротилась она в отчий дом, а то жила в Брянске.
*Князь Дмитрий Ольгердович является родоначальником князей Трубецких, которые прежде писались Трубчевскими.
Карач– мурза сочувственно поглядел на молодую вдову, ожидая увидеть на ее лице выражение скорби, вызванной запоминанием об этом печальном событии. Но, к его удивлею, вид ее был совершенно спокоен.
– А у тебя, боярин, есть ли семья? – спросил Софонов.
– Есть жена и двое сынов.
– Что же, они в Москве остались?
– Нет, покуда я в отъезде, проживают они у родителей жены,– ответил Карач-мурза. Ему было неприятно обманывать этих добрых людей, притворяясь не тем, кто он есть в действительности, и он уже раскаивался в том, что затеял это переодевание. Но до сих пор совесть его в какой-то мере оправдывала: называя себя русским, особенно здесь, на земле своих предков, где по закону ему сейчас надлежало княжить, – он все-таки был ближе к истине, чем если бы назвал себя татарином. Однако теперь, когда разговор явно принял такой оборот, который мог потребовать от него уже подлинной лжи, он поспешил его закончить и поднялся из-за стола.
– Ну, Михаила Андреевич, сколь ни приятна беседа с тобой, а час уже поздний, мне же с рассветом надобно выезжать. Спаси тебя Бог за гостеприимство твое, а тебя, хозяюшка, за отменное угощение,– поклонился он Ирине.– И коли укажете место, где можно мне поспать, иного мне ничего и не нужно.
– Тебе уже приготовлена горница и постеля в малом доме, боярин, там тебя никто не потревожит,– ответил Софонов.– Только никуда мы тебя с рассветом не отпустим! Как это можно натощак выезжать?! И пошто тебе не погостить у нас денек-другой? Нешто такое уж спешное у тебя дело?
– Надобно мне завтра повидать князя вашего Святослава н еще кой-кого в Карачеве, а после ехать в Звенигород.
– Повидать князя Святослава? Да его ведь нету в Карачеве! Он уже с месяц как уехал к тестю своему, в Вильну, и досе не воротился. Что же, ты его на постоялом дворе дожидаться будешь? За что хочешь нанести нам такую обиду? Али тебе тут плохо?
– Что ты, Михаила Андреич! Ласкою вашей и приветом в премного доволен, и на добром слове тебе спасибо. Но все одно надобно мне быть в Карачеве: есть у меня там и иные дела.
– Ну и что с того? Ведь Святослава ты так или эдак ожидать должен, а до города тут четыре версты. Хоть трижды на дню туда езди, а живи у нас!
– Боюсь, не будет ли оно вам в тягость, Михаила Андреич…
– Не обижай, Иван Васильевич, и слышать такого не хочу! Стало быть, решено дело, и тут тебе весь сказ. Павел, возьми свечу да проводи боярина в его горницу!
Глава 26
На следующий день, проснувшись с рассветом и выйдя во двор, Карач-мурза прежде всего увидел Павла Софонова в коротком кафтане, высоких сапогах и с луком за плечами. Воткнув в землю охотничью рогатину, он, что-то бормоча, подтягивал подпругу у оседланного коня; рядом с ним, держа в поводу другую лошадь, стоял коренастый крестьянский парень, тоже в охотничьем облачении. Заметив боярина, оба сняли шапки и поклонились.
– День добрый, Павел Михайлович,– приветливо кивнув, промолвил Карач-мурза.– Никак, на охоту собрался?
Точно, боярин,– ответил молодой богатырь, покраснев как девушка: его впервые в жизни величали по отчеству
– На какого же зверя ты идешь?
– Мыслим, коли будет удача, взять сохатого. А зверя тут всякого много.
– Сохатого? – переспросил Карач-мурза. Он сам был страстным охотником, но на лося ему охотиться не случалось.– Как же ты думаешь его взять?
– А обыкновенно: на него надо идти тихо, без собак. И, подобравшись поближе, пустить в шею стрелу либо две. А опосля добивать рогатиной.
– Нешто он станет ожидать тебя с рогатиной?
– Коли то старый бык, он, раненный, еще и сам норовит на стрелка наскочить,– только не оплошай! Ну, окромя того, там, где мы думаем его брать, ему уйти некуда, ежели бы и схотел: поляна со всех сторон обкружена водой. Выход только один,– там мы и будем стоять.
– Стало быть, он на вас кинется?
– Беспременно кинется. А нам того и надо!
– Эка занятно! Не доводилось мне хаживать на сохатого.
– Так за чем дело, боярин? Езжай с нами! Зараз я тебе всю справу достану.
– Ныне не могу, надобно мне в город съездить. А в другой раз, коли вскорости опять соберешься, с превеликого охотой с тобой поеду.
– Когда пожелаешь, боярин,– скажи только слово! А я ребятам нашим велю поглядывать и упредить меня, когда сохатый забредет на ту поляну.
Охотники выехали из ворот, а Карач-мурза едва успел обойти усадьбу, как его позвали к раннему завтраку.
Ирина была свежа и улыбчива, как то летнее утро. Она, видимо, уже попривыкла к новому человеку и сегодня держала себя гораздо проще и свободнее, чем накануне, а потому показалась Карач-мурзе еще прекрасней. Не прошло и четверти часа, как он почувствовал, что ее красота и женственность мутят его мысли, как крепкое вино, и должен был призвать на помощь все свое благоразумие, чтобы пореже глядеть в ее сторону.
