Исай Калашников - Жестокий век. Книга 1. Гонимые
Старший поставил чашу. Мать взяла ее.
— Налить?
— Нет. — Он поднялся, похлопал себя по животу. — Хорошо наелся. Ты дай кумыса нам с собой. И мяса прихватим. — Глянул на Хасара. — Ты, крикливый, поедешь с нами.
Мать уронила чашу, вскрикнула.
В два прыжка Тэмуджин подскочил к нукеру, сцепил на его горле руки, надавил коленом на спину, рванул на себя. Вместе упали на землю. Нукер хрипел, его руки тянулись к рукоятке ножа, но маленькая рука матери опередила, выхватила нож, отбросила в сторону. И тут же с непостижимой быстротой и ловкостью захлестнула петлю сыромятного ремня на правой руке нукера. Подбежала Хоахчин, вдвоем подтянули левую руку, надежно связали. Тэмуджин разжал пальцы, поднялся. Второй нукер лежал лицом вниз, на нем верхом сидели все четыре брата и скручивали руки за спиной. Никто не произнес ни слова, слышалось лишь хриплое дыхание. Тэмуджин пнул «своего» нукера в бок.
— Вставай!
Нукер, кряхтя, поднялся. В его глазах было изумление. Пояс, оттянутый тяжелым мечом, сполз на низ живота, Тэмуджин подобрал с земли нож, полоснул им по поясу, и меч упал на землю. Сдернул с головы нукера потрепанную шапку и бросил на меч. То же самое сделал с молодым нукером Хасар, подтолкнул его к старшему. Без шапок, в распахнутых халатах, они выглядели совсем не воинственно. Губы Тэмуджина скривила усмешка.
— Еще кумыса хотите?
И с мстительной, сладострастной злостью ударил старшего нукера по лицу, потом еще и еще раз. Хрястнула переносица, из ноздрей нукера полилась кровь, она разбрызгивалась под кулаком Тэмуджина, обагряла руку. Мать, испуганная вспышкой его неутолимой, дикой ненависти, оттащила от нукера, повисла на плечах.
— Очнись! Очнись, сын мой!
Нукер согнулся, отхаркивая кровь, прохрипел:
— Ну, рыжеголовый дьявол, ты далеко пойдешь. Недаром тебя, как злобного пса, нойон хочет держать на привязи.
— Не удержит! — закричал Тэмуджин.
— Да уж вижу, что не удержит. Зря он не убил тебя. Зарежешь нас?
— Руками требуху вырву!
— Замолчи! — с отчаянием вскрикнула мать, повернулась к нукерам: Уходите.
Старший нукер перестал отплевываться.
— До ближнего куреня четыре дня пути на лошади. Пешком, без еды и питья мы не дойдем.
— Да-да, без еды и питья, — плаксиво-жалостливым эхом отозвался молодой.
Хасар дал ему пинка.
— Шагай, поносящий телок!
Старший нукер попросил Оэлун:
— Развяжи руки.
Опережая ее, Тэмуджин сказал:
— Зубы есть — перегрызешь.
Нукеры побрели в сумеречную степь, провожаемые свистом и улюлюканьем братьев. Мать горестно качала головой.
Ночью Тэмуджин не спал, прислушивался к звукам за стеной юрты, ему все казалось, что нукеры вернутся и попытаются захватить или украсть лошадей, поставленных у коновязи. На рассвете он оделся, опоясался ремнем, захваченным у нукера, взял его сайдак с луком и стрелами. Проснулся и Хасар, поморгал заспанными глазами, проворно вскочил и, ни о чем не спрашивая, тоже прицепил к своему поясу меч и нож.
— Вы куда? — Мать приподняла с постели голову.
— Сегодня покочуем, а у нас стоят петли на тарбаганов. Надо снять.
— И далеко стоят ваши петли? — Мать пристально смотрела на него.
Ему стоило усилий не отвести своего взгляда.
— Мы скоро вернемся, мама.
Разговор разбудил Бэлгутэя. Он тоже увязался с ними. Заседлали своих коней, остальных пустили пастись.
— Я знаю, куда мы поедем, — сказал Хасар. — Я сразу догадался.
— Молчи ты! — поморщился Тэмуджин.
Поехали по берегу речки. Нукеры от нее удалиться не могут: в безводной степи их ждет верная гибель. Тэмуджин думал, что ушли они недалеко. Однако нукеры, пользуясь ночной прохладой, шли всю ночь. Настигли их далеко от юрты. Они шагали друг за другом, едва передвигая усталые, не привыкшие к ходьбе ноги. Заметив погоню, остановились, видимо, поняли: это конец — и не хотели бесполезным бегством позорить последние мгновения своей жизни.
Подскакав на верный выстрел, братья спешились, выдернули из сайдаков луки и стрелы. Вчера Тэмуджин в припадке неистовой злобы мог задушить, забить ногами нукеров. Но сегодня той злости не было, и руки, натягивающие лук, заметно подрагивали, холодная испарина выступила на лбу. Должно быть, Хасар и Бэлгутэй чувствовали себя не лучше. Из трех стрел ни одна не попала в цель. Старший нукер выругался, обозвал их сопляками. Тэмуджин разозлился на себя, руки его отвердели. Когда они второй раз натягивали луки, молодой нукер не выдержал, побежал. Стрела Хасара в то же мгновение вонзилась ему меж лопаток. Тэмуджин послал свою стрелу в грудь старшему. Он покачнулся. Стрела Бэлгутэя попала в живот. Нукер медленно опустился на колени, протянул перед собой руки, будто хотел что-то поднять с земли, и свалился лицом вниз.
— Все, — не узнавая своего голоса, сказал Тэмуджин.
Хасар направился было к убитым, но Тэмуджин остановил его:
— Не ходи…
— А стрелы?
— Потом. Поехали…
Тяжелой, безмерной усталостью налилось тело Тэмуджина. Кое-как взобрался в седло.
Сняв петли, вернулись за стрелами. Из ран на землю натекла кровь, почернела на солнце, подсохла, по ней ползали мухи, а в небе черными хлопьями кружились вороны. Тэмуджин рванул повод, ударил плетью коня, поскакал. К горлу подступила, перехватывая дыхание, тошнота. И хотелось плакать.
Едва взглянув на него, мать поняла все. Гневное осуждение блеснуло в ее глазах.
Глава 3
В Чжунду прибыло посольство Инанча-хана. Хо целую неделю с раннего утра до поздней ночи незаметно, но неотступно, как тень, следовал за найманами — смотрел, слушал, запоминал. Такова была его служба. Она тяготила Хо. Куда лучше было делать горшки, торговать ими на рынке. Однажды осмелился попросить Хушаху освободить его, но тот даже не удостоил ответом. Позднее младший чиновник, некогда проверявший, правильно ли передает Хо подслушанный разговор татар, сказал ему недоуменно:
— Ты разве не знаешь, что служить императору — счастье?
— Знаю, но стать счастливым почему-то не могу.
— Жизнь у варваров испортила твою нравственность. Придется учить и воспитывать тебя. Ты еще скажешь спасибо мне, старому Ли Цзяну.
В свободное от службы время Хо приходил к нему домой. Усадьба Ли Цзяна была такой же старой, как ее хозяин. Краска на дверях дома и переплетах бумажных окон потрескалась, облупилась, глиняная ограда местами наполовину разрушилась, небольшой сад зарос сорными травами. Сам Ли Цзян не мог справиться с разрухой, а нанять людей было не на что: императорская казна скупо вознаграждала ревностную службу младших чиновников. Было у Ли Цзяна два сына, но оба погибли на войне с сунами.[28] Старшую дочь он выдал замуж, жил с женой и младшей дочерью-подростком. В первый же день старый чиновник дал понять, что учебу и заботу о его нравственности Хо должен будет оплачивать собственным трудом.
Заставив перекапывать землю под деревьями, чистить водоем или поправлять садовые дорожки, сам чиновник садился на тростниковую циновку, смотрел, как работает Хо, говорил:
— Руки у тебя, смотрю, ловкие и умелые, а разум туп — почему? Потому, думаю, что мысли мудрых были недоступны тебе. Ты даже не знаешь простых основ. Запоминай… Все живое на земле делится на пять частей: пернатые раз, — Ли Цзян загнул один палец, — поросшие шерстью — два, покрытые раковиной и панцирем — три, чешуйчатые — четыре, безволосые — пять. — Все пальцы сжались в маленький сухой кулачок. — Высший вид пернатых — феникс, поросших шерстью — единорог, покрытых раковиной и панцирем — черепаха, чешуйчатых — дракон, безволосых — ты, человек. — Ли Цзян вытянул руку вперед, разжал указательный палец, нацелил его в Хо.
Хо провел ладонью по своей всклоченной голове.
— Не очень уж я и безволосый…
— Но очень глупый! — рассердился старик. — Никакого понятия о человеческих взаимоотношениях, одно варварство! Да будет тебе известно, что в основе наших нравственных правил лежат пять видов человеческих взаимоотношений. На первом месте — крепко держи это в своей пустой голове! — стоят отношения между государем и его подданными, на втором — между отцом и сыном, на третьем — между старшим братом и младшим, на четвертом между супругами и только на пятом — между друзьями. Ты это вот пятое отношение ставишь на первое место. А кто твои друзья? Люди, живущие в грязных юртах, пьющие молоко животных,[29] не знающие ни в чем воздержания, вот кого ты считаешь своими друзьями.
— Они такие же люди, как и мы.
— Нет, они другие. Им неведом свет древних, но никогда не стареющих истин, возвышающих душу, смягчающих нравы.
— Ладно… Мне хотелось бы знать, какие взаимоотношения должны быть у нас с вами? — Хо простовато улыбнулся. — Мы и не друзья как будто, не братья, не отец с сыном, не государь и его подданный.
