Английский раб султана - Старшов Евгений

Так, рассуждая, путники незаметно доехали до дома Гиазеддина, а точнее — до большого имения, располагавшегося неподалеку от "Хлопкового Замка". Для Лео начинался какой-то совершенно новый, неведомый отрезок жизни, и пока было совершенно неясно, на что он будет похож и сколько продлится.

12

Имение улема Гиязеддина действительно было украшением местности и, пожалуй, могло бы получить название дворца, будь оно еще побольше и побогаче. Впрочем, Гиязеддин принадлежал к той немногочисленной категории истинных богословов, для которых познание мудрости было важнее сбирания многочисленных крох хлеба насущного.

Его, как и ему подобных, именовали "углоседами", то есть теми, кто проводит жизнь, сидя в неприметном углу за книгой, и редко выползает из своей норы на свет божий, по крайней мере, старается не делать этого без особой нужды.

Впрочем, и полным бессребреником Гиязеддин тоже не был, поэтому все же отвлекался от книг, чтобы присматривать за своим управляющим Ибрагимом.

Улем владел кое-какими землями по окрестностям, где во множестве паслись овцы. С овец состригали шерсть, отбеливали ее в волшебных иерапольских водах, а затем красили в тех же волшебных водах или особыми корнями. Также на земле Гиязеддина рос хлопок, и все это (и хлопок, и шерсть) продавал, с прибытком для себя, хитрый Ибрагим.

Его хозяин, как ни старался, не мог увидеть этот прибыток в отчетах. Гиязеддин мог вычислить путь планеты Кейван [81] и легко читал карту звездного неба, но в изучении отчётов был вовсе не так искусен. И коль скоро справедливо утверждение о том, что Ибрагим обворовывал хозяина, то не менее справедливым будет и то, что, веди улем хозяйство сам, он мог бы прийти к полному разорению.

Ибрагим являлся как бы меньшим злом по сравнению с могущим произойти большим, а Гиязеддин даже не знал, что управляющий успешно возродил на хозяйских землях бывшие там при византийцах виноградники.

Поскольку правоверным запрещено производить вино и торговать им, Ибрагим посадил на это дело некоего пройдоху-грека, который в свою очередь порядочно надувал Ибрагима.

О, сколько таких больших и малых кровососов кормил своей кровью Гиязеддин, сам того не ведая!

…Усадьба улема на плане имела вид прямоугольника. Её окружала стена, немного напоминавшая крепостную, с той лишь разницей, что она была тоньше, ниже, без башен, бойниц, зубцов и пушек. В одной из коротких стен размещался парадный вход, украшенный рельефной каменной резьбой, ведший в первый двор (авлу).

Этот двор представлял собой кучку разного рода построек, органично включенных в весьма небольшой — точнее, даже крохотный — парк. Тут жили слуги, имелись стойла для ослов и мулов, склады, баня.

Во втором, тоже небольшом, дворике высилась мечеть с одним минаретом. В третьем находилось жилое сердце имения — двухэтажные апартаменты хозяина с большой гостиной и библиотекой, гарем и кухня. Там же была выстроена высокая башня для астрономических наблюдений — использовать для этой цели минарет старому Гиязеддину было неудобно.

Окна везде были вытянутые, зачастую по два ряда на одном этаже (в этом случае нижние были прямоугольные, а верхние — круглые или овальные) и почти все закрывались искусно вырезанными деревянными решётками, делающими невозможным для людей снаружи видеть то, что делается внутри помещения.

Здания отапливались природной горячей иерапольской водой. Стены были украшены изразцовой плиткой — где с витиевато оформленными изречениями из Корана, где — разноцветной с цветами.

Но читателю наверняка хочется больше знать про гарем… Гарем был словно усадьбой в усадьбе, располагая собственным крохотным садом вокруг фонтана и своей банькой.

В этом обособленном мирке хозяйничала Шекер-Мемели-ханум, молодая вдова погибшего сына улема Гиязеддина, — высокая турчанка в истинно османском вкусе, то есть довольно тучная. Однако разглядеть ее красу, конечно, было ни для Лео, ни для кого другого невозможно: на людях она показывалась нечасто и была при этом настолько задрапирована, что, кроме глаз, ничего видно не было.

Для читателя, мы, конечно, приоткроем завесу тайны и скажем, что Шекер-Мемели носила широкие шаровары, рубаху до колен, длинный приталенный кафтан с пуговицами, подпоясанный шалью, а также тюрбан и тапки, которые годились хоть для дома, хоть для улицы. Вне дома все это тайное великолепие вдобавок заворачивалось еще в длиннющую накидку, до ступней, а голова и лицо прикрывались белой вуалью.

Родни у этой женщины не было, чтобы забрать домой и выдать замуж повторно, поэтому Гиязеддину, по всем законам, как старшему родственнику мужского пола приходилось заботиться о Шекер-Мемели и содержать её.

Не сказать, чтобы это оказалось ему в тягость. Он даже обрадовался этому из-за привязанности к своему покойному сыну, но все равно подумывал выдать сноху замуж, чтоб ее жизнь не завяла пустоцветом — детей у неё не было…

Когда только-только стало известно о вдовстве Шекер-Мемели, на нее разинул рот Ибрагим — что объяснимо при той роли, которую он играл в Гиязеддиновом хозяйстве.

Как мы помним, в османской Турции такого понятия, как социальное происхождение, просто не существовало. Весьма часто толковый управитель, даже бывший раб, постигший все тонкости хозяйства, женился на дочери хозяина и становился наследником, если других претендентов не имелось.

Здесь ситуация сложилась похожая, однако притязания Ибрагима оказались слишком неприкрыты. Они выглядели откровенной наглостью, поэтому улем сразу дал понять, что подобное невозможно. Мнением самой снохи он, разумеется, не интересовался, но ей сметливый управляющий тоже был противен.

Оставим, впрочем, Ибрагима на время и вернемся к гарему богослова. Его любимая жена, европейка, давно умерла. Некоторое время оставалась еще вторая, молодая и взбалмошная, но она до того довела ученого мужа, что он торжественно дал ей развод и старался даже не вспоминать об этом существе.

Были еще несколько наложниц, но они не могли соперничать с книгами, с каждым годом все больше проигрывая. Книги Гиязеддин любил гораздо больше, так что был у наложниц нечастым гостем, а с недавних пор и вовсе потерял к женщинам интерес.

Правда, он всё равно посещал гарем, вызывая одобрение правоверных, однако никто из мужчин не знал, что достопочтенный Гиязеддин там… читал, уединяясь в комнате, выходившей окнами в сад.

Оказалось, что чтение в гареме, а не в библиотеке — это отличный способ избавиться от назойливых посетителей, ищущих доброго совета только для того, чтоб в итоге им не воспользоваться.

Долго-долго порой Гиязеддин пропадал в гареме — там же часто обедал и ужинал как единственный мужчина в имении, имевший на это право. Тогда за столом ему прислуживали не его собственные слуги, а гаремные служанки, часто вместе с очередным блюдом передававшие устное послание от той или иной "госпожи". Но послания оставались без ответа, а затем звездная ночь призывала Гиязеддина из дома удовольствия на башню — наблюдать за ходом светил.

…Первое время пребывание Лео в имении улема было связано в основном с обследованием и лечением. Местный врач был склонен разделять мнение грека о необходимости еще раз переламывать ногу во избежание пожизненной хромоты.

Поскольку это явно отдаляло перспективу побега, Торнвилль попросил пару дней на раздумье, однако усиливавшиеся боли, которые не снимали ни лекарства, ни целебные воды Памуккале, заставили его рискнуть. Хромой, он только и сгодится, что доживать под боком богослова, а эта перспектива юношу не радовала. Недостойно воина, да еще ведь надо за себя и за дядю поквитаться — выпустить кишочки новоявленному киркстидскому аббату!

Перед операцией Лео с трудом прогулялся по окрестностям, посетив одну достопримечательность, которая его поражала. Совсем недалеко от имения улема находилось чудо природы, обязанное своим происхождением, опять-таки, волшебным горячим водам Памуккале. Это был огромный чудо-гриб (назовем его так исключительно по особенностям его формы) из минеральных отложений, похожий одновременно на торчащую из воды гигантскую медузу.