Генри Хаггард - Клеопатра
Она ответила ему гордо и высокомерно:
— Надлежит Антонию прийти к нам, а не нам идти к Антонию! Попроси благородного Антония к нашему бедному столу сегодня ночью, иначе мы будем обедать одни!
Деллий ушел, кланяясь до земли. Пир был готов. Наконец я увидал Антония. Он пришел, одетый в пурпуровую одежду, высокий и красивый на вид, в полном расцвете сил, с блестящими синими глазами, вьющимися волосами и строгими чертами греческого типа, мощно сложенный, с царственным видом, с открытым лицом, на котором ясно были написаны его мысли. Только мягкие очертания рта смягчали некоторую суровость его могучего чела. Он явился, сопровождаемый военачальниками, и, когда подошел к ложу Клеопатры, остановился в изумлении, смотря на нее широко раскрытыми глазами. Она также серьезно взглянула на него. Я видел, как кровь переливалась под ее тонкой кожей, и муки ревности охватили мое сердце.
Хармиона видела все из-под своих опущенных ресниц и улыбнулась.
Клеопатра не сказала ни слова, только протянула свою прекрасную руку Антонию для поцелуя. Он также молча взял ее руку и поцеловал.
— Смотри, благородный Антоний, — сказала она на конец своим музыкальным голосом, — ты позвал меня, и я пришла!
— Сама Венера пришла ко мне, — отвечал он низкими нотами звучного голоса, все еще пристально смотря в ее лицо, — я звал женщину, а из глубины моря явилась божественная Венера!
— И нашла бога, который приветствует ее на своей земле! — ответила она готовой остротой и засмеялась. — Но довольно любезностей: на земле и Венера чувствует голод! Твою руку, благородный Антоний!
Зазвучали трубы. Клеопатра под руку с Антонием в сопровождении свиты прошла через склонившуюся перед ней толпу на пир…
(Здесь папирус опять изломан.)
XV
Пир Клеопатры. — Жемчужина. — Слова Гармахиса. — Обет любви Клеопатры
На третью ночь пир был снова приготовлен в зале большого дома, отданного в распоряжение Клеопатры и в эту ночь убранного пышнее обыкновенного. Двенадцать мест вокруг стола были вызолочены, а ложа Клеопатры и Антония были сделаны из чистого золота и убраны драгоценными камнями. Посуда подавалась также из золота, осыпанная драгоценными камнями, стены были завешены пурпуровой тканью с золотом; на полу же, покрытом золотой сеткой, ноги утопали в свежих душистых розах, которые, умирая, как невольники, посылали пирующим свое благоухание. Еще раз мне было приказано стоять с Хармионой, Ирой и Мерирой позади ложа Клеопатры и, как рабу, выкрикивать проходящие часы. С тяжелым сердцем исполнял я свою обязанность, но мысленно поклялся, что это в последний раз: я не мог выносить более этого позора. Хотя я не верил словам Хармионы, что Клеопатра готова сделаться любовницей Антония, но не мог терпеть более унижения и мук. Клеопатра не удостаивала меня словом, кроме приказаний, отдаваемых ею мне как рабу, и думаю, ее жестокому сердцу доставляло удовольствие мучить меня. И как это могло случиться, что я, фараон, коронованный царь Кеми, стоял среди евнухов и придворных дам позади ложа египетской царицы во время шумного и веселого пира, когда чаши с вином, осушаемые пирующими, еще более усиливали их веселье! Антоний сидел, не сводя взора с лица Клеопатры, которая время от времени бросала на него свой блестящий взгляд, и тогда разговор их замирал! Он рассказывал о войне, о своих подвигах; его любовные шутки были непристойны для ушей женщины. Но Клеопатра не оскорблялась, в тон ему она сыпала остротами, рассказывала истории, не менее бесстыдные и неприличные. Наконец роскошное пиршество кончилось. Антоний взглянул на окружающую роскошь.
— Скажи мне, прекраснейшая царица, — произнес он, — из золота ли состоят пески Нила, что ты можешь каждую ночь расточать сокровища царей на пиры? Откуда это несказанное богатство?
Я вспомнил о гробнице божественного Менкау-ра, священные сокровища которого так нелепо расточались, и взглянул на Клеопатру. Наши глаза встретились. Она прочитала мои мысли и тяжело нахмурилась.
— Это пустяки, благородный Антоний! — ответила она. — В Египте у нас мы знаем тайны, знаем, откуда достать богатства на наши нужды. Скажи, что стоит эта роскошь, это золото, эти яства и вина, подаваемые нам?
Он поднял глаза и пытался угадать.
— Может быть, тысячу сестерций!
— Ты сказал наполовину меньше, благородный Антоний! Все это я даю тебе и тем, кто с тобой, в доказательство моей дружбы. Я покажу тебе более этого: сей час я сама съем и выпью 10000 сестерций одним глотком.
— Не может быть, прекрасная египтянка!
Она засмеялась и приказала рабу подать ей стакан белого уксуса. Когда уксус был принесен, Клеопатра поставила его перед собой и снова засмеялась; Антоний, поднявшись с своего ложа, сел рядом с ней. Все присутствующие нагнулись, желая увидеть, что она будет делать. Она сняла с уха одну из тех больших жемчужин, которые из всех сокровищ последними были вынуты из тела божественного Менкау-ра, и, прежде чем кто-нибудь мог угадать ее намерение, бросила ее в уксус. Наступило молчание, молчание крайнего изумления. Скоро бесцветная жемчужина растворилась в кислоте. Тогда Клеопатра подняла стакан и выпила уксус до дна.
— Еще уксуса, раб! — вскричала она. — Мой пир еще не кончен! — И она вынула из уха другую жемчужину.
— Клянусь Бахусом! Нет, этого не надо! — вскричал Антоний, схватив ее руки. — Я видел довольно!
В эту минуту, побуждаемый каким-то бессознательным чувством, я сказал Клеопатре:
— Час близок, о царица! Час проклятия Менкау-ра!
Пепельная бледность покрыла лицо Клеопатры.
Она яростно обернулась ко мне, пока все остальные с удивлением смотрели на меня, не понимая значения моих слов.
— Зловещий раб! — вскричала она. — Скажи это еще раз — и будешь жестоко избит палками! Наказан будешь, как злодей! Я обещаю тебе это, Гармахис!
— Что такое говорит этот негодяй астролог? — спросил Антоний. — Говори, бездельник, и объяснись; кто толкует о проклятии, должен верно предсказывать!
— Я — служитель богов, благородный Антоний! Я должен говорить то, что они приказывают мне, но я не понимаю значения слов! — произнес я смиренно.
— О! Ты служишь богам, ты, разноцветная таинственность?
Он намекал на мое блестящее одеяние.
— Хорошо, а я служу богиням — и этот культ лучше и приятнее! Одна из богинь находится среди нас! Я тоже говорю то, что богини влагают в мой ум, но не понимаю значения!
Он быстро и вопросительно взглянул на Клеопатру.
— Отпусти негодяя, — сказала она нетерпеливо, — завтра мы разделаемся с ним. Пошел вон, бездельник!
Я поклонился и пошел, но, уходя, слышал, как Антоний сказал Клеопатре: "Он, может быть, негодяй — все люди таковы, но у твоего астролога царственный вид. У него взор царя, и в глазах светится мудрость!"
За дверью я остановился, не зная, что делать. Пока я стоял, кто-то дотронулся до моей руки. Я взглянул. То была Хармиона, которая в суматохе и шуме успела ускользнуть из зала и последовала за мной.
В тяжелые минуты Хармиона всегда находилась возле меня.
— Иди за мной! — прошептала она. — Ты в опасности!
Я повернулся и пошел за ней. Не все ли мне равно!
— Куда мы идем? — спросил я.
— В мою комнату, — сказала она, — не бойся, нам, женщинам двора Клеопатры, нечего терять! Наша добрая слава давно потеряна! Если кто-нибудь увидит нас, то подумает, что у нас любовное свидание, а это здесь принято!
Я шел за Хармионой, и, никем не замеченные, мы вышли через небольшой боковой вход на лестницу, по которой поднялись наверх. Лестница кончалась коридором, по которому мы добрались до двери на левой стороне. Хармиона молча вошла в комнату, я последовал за ней в темноте. Потом она заперла дверь и зажгла висячую лампу. При свете я оглянулся кругом. Комната была невелика, с одним плотно завешенным окном. Она была просто убрана, с белыми стенами. В ней стояли сундуки с платьем, старинное кресло, стол с туалетом, на котором лежали гребни, духи и разные пустяки, которые так любят женщины, и белая постель с вышитым покрывалом, поверх которого был накинут газ.
— Садись, Гармахис! — сказала Хармиона, подвигая мне кресло.
Я сел на кресло, а она, сбросив газовое покрывало, села на кровать.
— Знаешь ли ты, что сказала Клеопатра, когда ты ушел из зала? — спросила она.
— Нет, не знаю!
— Она посмотрела тебе вслед, и я, подойдя к ней за чем-то в эту минуту, слышала, как она пробормотала про себя: "Клянусь Сераписом, надо с ним покончить! Я не могу ждать дольше: завтра он будет задушен!"
— Так, — сказал я, — может быть, хотя после всего, что было, я не хочу верить, что она убьет меня!
— Как можешь ты не верить, безумнейший из людей? Разве ты забыл, как близок был от смерти в алебастровом зале? Кто спас тебя от кинжалов евнухов? Клеопатра, или я, или Бренн? Слушай, что я скажу тебе. Ты не веришь, так как в своем безумии не можешь допустить, чтобы женщина, бывшая твоей возлюбленной, в такое короткое время изменилась к тебе, осудив тебя на смерть! Молчи, я знаю все и говорю тебе. Ты не знаешь всей глубины коварства Клеопатры, не можешь и вообразить всю порочность ее жестокого сердца! Она убила бы тебя еще в Александрии, если бы не боялась, что твоя смерть возбудит волнение и может поколебать ее трон.
