Евгений Федоров - Демидовы
Дорога шла лесная; поглядывая, как коршун, по сторонам, Никита посвистывал; кони бежали ходко. На повороте, в чащобе у дороги, Никита заметил человека, Наметанным глазом он угадал в нем беглого. Шатун сидел, по-татарски поджав под себя ноги, голопупый, искал в снятой рубашке паразитов, голова у него не по туловищу большая.
— Ишь ты! — свистнул Никита; кони встрепенулись.
Бродяга вскочил; Никита заметил: у шатуна ноги кривые, дугой.
— Стой! — крикнул Демидов, выхватив из-за пазухи пистолет. — Пристрелю!
Беглый застыл; штаны у него — рвань. Демидов осадил коней и поднял глаза на бродягу.
— Кто?
Шатучий человек глянул на заводчика и хрипло выдавил:
— Каторжный.
У ног беглого лежала истрепанная рубаха, живот расчесан до крови. Бродяга покосился на Демидова и ухмыльнулся.
— Я от деда сбег, от бабки упер, от каторги ноги унес, — начал он скороговоркой, смело глядя на Демидова.
«Не пужлив, дьявол», — довольно подумал Никита и пригрозил:
— И дед твой и бабка — конопатые и дурни простоволосые, а от Демидова не сбегишь. У Демидова — руки длиннющие. — Никита засунул пистолет за пазуху, взял костыль. — Ну! — Заводчик насупился.
— Что ну! — огрызнулся бродяга. — Пока не запряг, не говори: ну. Плевать, что ты Демид.
— Ух ты, черт! — выругался Никита. — Надевай рвань, тошно на пузо смотреть, да садись в короб. Никуда не сбегишь, на завод приставлю…
Бродяга помялся, махнул рукой: «Эх, была не была!»
Он надел рубаху, подошел к возку и вскочил в ко роб; глаза беглого воровато бегали.
— Как звать-то? — строго спросил Никита.
— Ты мне не допросчик, а я тебе не ответчик. На каторге по-всякому величали, кто Козьими ножками, а кто Щукой. — Беглый нагло смеялся в лицо Демидову.
— Не рыпайся, ерник, — пригрозил Никита. — Огрею костылем.
— Попробуй — я сбегу, — сплюнул бродяга.
— Вот леший! — засмеялся Демидов; бойкость бродяги ему нравилась. — Ну куда ты сбежишь? Кругом мои заставы, боры да скалы, а пузо у тебя пусто; жрать-то хочешь?
— Хочу! — обрадовался бродяга. — Третий день не жрал. Может, покормишь, али скуп от богачества? — Беглый оглянулся на Демидова.
Заводчик засопел, достал из берестяной коробушки краюху хлеба, с минуту подумал и отломил большой кусок:
— Ешь!
Каторжный стал жадно есть; Демидов молча разглядывал его и определял, к чему он способен.
Над дорогой раскачивались сосны; смолистый запах пьянил головы. Кони неслись резво; Демидов в крепких пальцах нетерпеливо перебирал вожжи и поглядывал на беглого, а в душе радовался: «Ну и чертушку пымал, давно такие окуньки на леску не попадали».
Бродяга торопился покончить с хлебом; наголодался — глотал куски не прожевывая. Хлеб был мягок, душист, давно не едал такого добротного хлеба. Ел бродяга, а сам думал: бежать или не бежать? Не бежать — демидовская кабала; убежишь — лес, горы, голод; поймают — пороть будут. «Ладно, — решил он, — повременю, пригляжусь. С этаким жаднюгой, может, и в люди вылезу…»
Кони свернули за камень; разом распахнулся бор; под угорьем блестел серебристый пруд. Издали темнела плотина, к ней, словно муравьи, рабочие люди на тачках подвозили шлак, крепили перемычку.
У плотины дымились домны. У Никиты затрепетали тонкие ноздри, он ощутил знакомый заводской запах гари. В долине по берегам пруда раскинулись серые рабочие домишки.
Кони понесли под угорье, мигом промчали плотину; рабочие снимали шапки и угрюмо глядели вслед демидовской тележке.
День приезда Демидова на Тагильский завод был правежным днем.
Демидовский тарантас пересек площадь и остановился перед заводской конторой. На крыльцо выбежал приказчик и бросился помогать Никите вылезти из короба.
Демидов, кряхтя, сошел с подножки, оперся на костыль и пытливым взором окинул завод, прислушался. По тому, как дышали домны и какой стоял заводской гул, Никита издали угадывал, как идут на заводе дела.
Демидов перевел тяжелый взгляд на каторжного.
— Этого бродягу отведите в терновку! — ткнул он костылем в беглого.
С лица каторжного, как шелуха, спала беззаботность. Он пригорбился, поклонился хозяину:
— Да я ж не сбегу!
— Ты мне тут поговори, — насупился Никита. — А дорогой кто дерзкие речи держал перед Демидовым? Так! За проворливость, удачу — хвалю тебя, беглый, а за дерзость перед хозяином — высеку, благо день ныне правежный…
Бродяга воровато огляделся: кругом горы, гудит смоляной лес, на плотине и у домен копошится народ. «Куда тут убегишь? Эх, и влопался!» — почесал затылок каторжный. Перед ним стоял приказчик — крепкий бородатый дядька. Глаза у приказчика бесстыжие и властные; умеет заводчик подбирать под стать себе людей. Приказчик сгреб бродягу за ворот, затрещала ветхая одежонка.
— Ну, пошли, беспутный!
Сопротивляться было бесполезно; бродяга шел покорно, уныло повесив голову. Караульный инвалид распахнул в заплоте калитку, и шатуна втолкнули в узкий дворик, обнесенный островерхим тыном.
В терновке — тесной, грязной избе — на полу валялись мужики. Пол местами полит кровью: знать, кого-то били батожьем. В углу с рогаткой на шее сидел тщедушный старик; рядом прикорнул к стенке прикованный цепью бравый парень. Он злыми глазами поглядел на беглого и спросил:
— По роже — разбойник; где поймали, каторжный?
— Где был — там нет, где ходил — там след, — скороговоркой ответил бродяга.
— Ишь ты, говорун-сорока, — засмеялся парень. — Погоди, ужотко Демидов своротит скулы, не то запоешь…
В углу застонал колодник. Старик кивнул в его сторону:
— Ишь, сатана-приказчик отпотчевал. Человек приписной, свое отработал, на пашню тронулся, а его цап-царап… Теперь на правеж…
Старик шевельнулся, запустил руку в бороду; что-то цапнул:
— Оно так-то. Батоги на то и созданы, чтоб бога да господ не забыли… У, черти, живого заедят!..
Щука заметил, как по стенке терновки нахальными стайками ползали клопы…
В оконный проруб, захваченный толстой решеткой, дул ветер; под низким потолком хлопотал паук. В избе густо пахло потом. Варнак повел носом и чихнул:
— Ну и жизня!..
Никита Демидов прошел в контору и стал сверять записи. Приказчик, заложив за спину руки, стоял тут же, не шевелился. Сухое лицо его подергивалось, веки моргали; много видал этот человек, но не сказывал. Записи Никита Демидов нашел в порядке, остался доволен и попросил есть. Конторский стол покрыли скатертью, подали горячие щи и ковригу хлеба. Демидов поставил костыль в угол, стал лицом к иконе и положил поклон в землю.
Ел хозяин не спеша, молча…
Той порой на заводской площади шла подготовка к правежу. Еще третьего дня по наказу заводского управителя нарезали лозовые вицы; чтобы не ссохлись они, их держали в бадье с водой. Пока хозяин хлебал щи, на площади перед заводской конторой поставили козлы; возле них расхаживал заводской кат с плетью…
Из конторы на крыльцо вынесли кресло; из терновки пригнали угрюмых мужиков; среди них стоял, опустив голову в землю, каторжный Щука.
Демидов вышел на крыльцо; на его лице от горячих щей выступил пот. Хозяин степенно стал спускаться с высокого крыльца. Выставленные на правеж мужики сняли шапки и поклонились. Голова Демидова не шелохнулась, на лице не дрогнул ни один мускул.
Он уселся в кресло и с довольным видом оглядел провинившихся. Кругом понуро стояли согнанные заводские и бабы с ребятами…
Кат выхватил из толпы правежных «приписного»; у косоглазого мужичонки были сворочены скулы, разорван в углу рот, на щеках засохла кровь. «Ишь разделали», — подумал Никита и, насупившись, строго спросил крестьянина:
— Пошто бегал?
Приписной шевельнулся:
— Я свое отработал, и к дому пора. Покосы, хозяин…
— Так, — огладил бороду Демидов и сощурил глаза. — Эй, Егорка, — махнул он приказчику, — дай-ка сюда запись.
Приказчик подал листок углепоставщика; Демидов приказал прочесть. Юркий канцелярист в потертом кафтане прочел дребезжащим голосом:
— «Федор Савельев, годов пятьдесят четыре. Имат женку и трое малолетних робят; оклад — восемьдесят коробов уголья. Долгу за ем числится за прошлое, тысяча семьсот восьмое лето двадцать два рубля девяносто две копейки; уплачено долгу осьмнадцать рублей семьдесят одна с четвертью копейка. Остатный долг надлежит отработать».
— Вон оно как! А ты говоришь — отработал! — сердито уставился в приписного Никита.
— Отработал! По твоей записи век из кабалы не выйдешь! — хрипло запротестовал углежог.
Никита крепко сжал в цепких руках подлокотники кресла. Канцелярист юркнул за широкую спину хозяина.
— Так, — возвысил голос заводчик. — Значит, у меня на заводах обман творится. Вон куда метнул! Ты знай: Демидов свое не упустит, а чужого не надо. За то, что сбрехнул облыжно, добавлю двадцать пять лозин. А ну, ты! — Никита ткнул костылем в ката.
