Игорь Ефимов - Невеста императора
Лезвие боли проходило сквозь голову, как сквозь сыр. Чтобы отвлечься от боли, я стал сочинять заранее свой донос. Память уже наловила в свою паучью сеть достаточно словесных мотыльков, порхавших вокруг меня. Я уже представлял себе, как выложу из них неоспоримые доказательства творившегося здесь богохульства. Дальше останется только выбрать из собравшихся двух-трех обвиняемых побогаче. Ведь демоны плодятся на золоте, как мухи — на куске мяса. Туда-то — на запах золота — и отправятся наши приставы с легионерами и писцами.
В этот момент что-то произошло. Мне показалось, что мою паучью память прорвал сильный шмель или даже птица.
— Что он сказал? — спросил я шепотом у приведшего меня.
— Когда?
— Да вот сейчас… только что… «Ближнего невозможно…» — а дальше? Что-то про мясо и кости?
— Нет, не так…
— Он что-то сказал про боль. Что она чиста…
— Учитель сказал, что трудно возлюбить ближнего…
— Да-да, это мы все знаем.
— …трудно возлюбить, если представлять себе ближнего просто мешком с мясом и костями.
— И еще что-то про грязь и жир?
— Да, мешок с костями, покрытый грязью и жиром…
— Но грязь и жир можно смыть? Они появляются и исчезают.
— Поэтому попробуйте представить ближнего букетом боли — вот что сказал учитель. Боль есть в каждом, есть всегда. И она всегда чиста. Тогда вам легче будет возлюбить его.
Вскоре после этого беседа закончилась. Собравшиеся стали расходиться. Пелагий подошел ко мне и заговорил. Не помню точно о чем. Помню только, что позвал приходить снова. Сказал, что во мне — так ему показалось — выросло много боли. Целое дерево. Но это ничего, потому что на его ветви станут опускаться птицы любви. Дерево боли — это обычное обиталище птиц любви. Божеской и человеческой.
Не важно, что он говорил. Лишь много лет спустя, вспоминая эту первую встречу, я понял, зачем он подходил. Он приблизился ко мне, чтобы дать возможность своим демонам перелететь на меня. Демоны его, видимо, не умеют летать далеко. Но если они подобрались близко, если долетели до тебя, всякая борьба бесполезна.
Только силой и коварством демонов Пелагия могу я объяснить то, что случилось: впервые в жизни я не написал доноса. Двигаясь словно в дьявольском наваждении, я явился на следующий день в свою 16-ю магистратуру 7-й муниципалии города Рима и сказал, что не услышал ничего еретического или богохульственного в собрании благочестивых молодых людей. Мои викомагистры были заметно разочарованы, но вскоре перешли к другим делам, другим подозреваемым. Их, слава Богу, всегда хватало.
(Непоциан умолкает на время)
СТРАШНЫЙ ЧЕТЫРЕСТА ВОСЬМОЙ ГОД
Не помню, почему в тот год мы так затянули с выездом в поместье. Помню лишь, что известие о смерти императора Аркадия застало нас еще в Риме. И сразу стало ясно, что придется теперь оставаться и ждать. Но чего? «Чтобы осела пыль, — объяснял мне муж. — Если обваливается дом, приходится ждать, когда кирпичи перестанут падать. Только тогда станет ясно, как жить дальше».
Я не понимала. Разве это наш император умер? Наш дом обвалился? С восточной частью империи двор в Равенне не имел отношений вот уже года три. Не все ли нам равно, кто займет опустевший трон в Константинополе?
Муж пропадал целые дни в сенате, возвращался поздно вечером. И пытался рассказать мне, что проступало сквозь пыльное облако известий, переговоров, депеш, речей. Похоже было, что полководец Стилихон сумел склонить Гонория к тому, чтобы воспользоваться моментом и присоединить Иллирию к своим владениям. Алариху было послано письмо с предложением окончательно перейти на службу к западному императору и выступить в поход в Галлию против узурпатора Константина. Армия визиготов двинулась на север и остановилась в заальпийской провинции Норикум, в ожидании обещанной платы. Кажется, речь шла о четырех тысячах фунтов золота.
И тут сенаторы уперлись. Стилихону приходилось употреблять все свое влияние, чтобы склонить их собрать требуемую сумму. Он уверял их, что цены растут на все, в том числе и на воинскую доблесть. Этого товара становится все меньше — что тут поделать. Четыре тысячи фунтов — такова цена надежного мира в наши дни. «Хорош мир! — воскликнул один сенатор. — Мы просто продаем себя в рабство!» Но тут же сам испугался дерзости своих слов и вечером того же дня укрылся в церкви. Так что в конце концов сенат постановил уплатить Алариху требуемую сумму.
Тем временем стали доходить сообщения о волнениях в римской армии, стоявшей лагерем близ Тисинума. Солдатам давно задерживали жалованье. Известие о том, что визиготам заплатят в первую очередь, упало как свежее полено в костер их ярости. Тайные враги Стилихона распространяли слухи, что он хочет отторгнуть Иллирию не для Гонория, а для себя и своего сына. Армейская дисциплина слабела, росло число дезертиров.
Я замечала, что собаки начинают проявлять беспричинную злобность в тех домах, где поселился раздор. Если они не чувствуют, что в семье есть господин, которому подчиняются все остальные, они начинают истерично лаять, накидываются на взрослых и детей, хватают зубами за одежду и тащат куда-то. Им, видимо, кажется, что стая осталась без вожака, и они пытаются взять эту важную роль на себя. Не так ли и солдаты, оставшиеся без командира? Армия чувствовала, что между Стилихоном, императором и сенатом возник неодолимый раскол, и откликалась на него инстинктом, по-собачьи.
Все же в середине лета мне с домочадцами удалось уехать из Рима в поместье. Я в те годы много времени тратила на свою любимую затею: начальную школу для детей рабов, вольноотпущенников и бедных селян. В летние месяцы родители работали в поле с утра до вечера и рады были, что малышня не оставалась без присмотра. Педагогов я подыскивала в Риме заранее. Главная трудность состояла в том, чтобы найти чудаков, согласных учить, не пуская в дело розгу и трость. Легче, наверное, было бы найти дрессировщика, который согласился бы входить в клетку к тигру без бича и факела. Уговаривая, я ссылалась на пример Блаженного Антония, который укрощал диких зверей своей добротой и смирением.
Пелагий был у меня лучшим педагогом. Он рад был укрыться в деревне от римской жары и немного подзаработать. Так же как и я, он верил, что палку пускают в ход лишь те наставники, которые не способны привлечь к себе внимание учеников чем-нибудь более интересным. Во многом он следовал советам Квинтилиана. Например, употреблял деревянные таблички с вырезанными на них буквами, так что школьник мог двигать стилосом вдоль бороздок и овладевать правописанием. При выборе текстов он избегал общепринятым нравоучений и добродетельных банальностей. Часто из комнаты для занятий раздавался взрыв детского смеха. И я понимала, что это Пелагий диктовал ученикам очередную побасенку, или частушку, или загадку.
Под видом надзора я часто заходила в класс, даже приводила с собой Деметру. И она с готовностью участвовала в маленьких спектаклях, которые Пелагий устраивал с детьми. Например, он давал им читать на два голоса двустишья из Марциалловых «Подарков»:
— «В плащ с колпаком ты одет Сантонскою Галлией нынче, — читала девочка. — Прежде мартышкам служил теплой одеждою он».
Мальчик отыскивал подходящее двустишие — например, «Шляпа» — и «посылал ответный подарок»:
Если б я мог, я послал бы тебе целый плащ с капюшоном.
Мой же теперешний дар — лишь для твоей головы.
Наш священник был недоволен тем, что Пелагий забивал головы детям «легкомысленным и опасным вздором», а не давал им заучивать отрывки из Священного Писания. Но я защищала своего педагога, доказывала, что детские души еще не созрели для премудрости Господней. Если заставить их сейчас читать Евангелие, оно останется в их сердцах не как глас свыше, а как детская сказка, которую взрослым помнить уже необязательно. Разве не лучше дождаться, когда душа молодого человека созреет и сама откроется для учения Христа?
Иногда мы отправлялись со школьниками на экскурсии в окрестные горы. Брали с собой ослика, на которого грузили корзину с хлебом, сыром, водой, фруктами. У Пелагия была страсть — собирать камни. Он объяснял нам их названия и свойства. Рассказывал о поверьях, с ними связанных. Считалось, например, что черный непрозрачный камень антипатес помогал от дурного глаза. Если его повесить на шею новорожденному, злые духи будут облетать его стороной. Хорошо помогали также янтарь и кораллы. Некоторые камешки были покрыты узорами, в которые Пелагий всматривался так, будто это было зашифрованное послание от людей, живших в этих краях еще до Ромула и Рема.
Но больше всего ценились камни с отпечатком чего-нибудь живого. Когда одному малышу посчастливилось найти камень с отпечатком ракушки, Пелагий попытался на своих тощих ногах исполнить древний танец галльских воинов. Конечно, дети начали состязаться друг с другом. Деметра однажды отыскала плоскую плитку, на которой явно проступал рисунок рыбьего хребта.
