Алексей Десняк - Десну перешли батальоны
— Спа-а-сите!…
Толпа снова прихлынула. Снова поднялись штыки. Раздался залп. Толпа отпрянула и покатилась по улочке.
— Пли!
Пуля догнала Параску возле рва. Она скорчилась, втянула в себя воздух и затихла.
…Взвод построился и зашагал в село. Ульяна, Наталка и Марьянка, обливаясь слезами, бросились к расстрелянным. Толпа тесным кольцом окружила их.
На пригорке, прижавшись к стене ветряка, стоял с перекошенным лицом Петр Варфоломеевич, посеревший, одинокий.
* * *
Вечерело. Сосны отбрасывали на землю длинные-длинные тени. Марьянка пробиралась по узенькой извилистой тропинке. В руках у нее был большой сверток. С пригорка девушка оглянулась на село. В отблесках вечернего солнца горели два креста на куполах церкви, стоял, растопырив мертвые руки-крылья, ветряк возле кладбища. Девушка с облегчением вздохнула и скрылась в тени сосен. Она вышла на песчаную Лысую гору, еще раз оглянулась и возле трех сосен-сестер запела:
Дівчинонько, шумить гай…
Пела она тихо и печально. Песня плыла в густой сосняк и затихала в чаще.
Кого любиш — забувай…
«Какие глупые слова песни! — подумала Марьянка. — Девушка идет к тому, кого любит! Почему ж она должна его забыть?.. Эта песня не о ней, не о Марьянке сложена. Больше она ее петь не будет! Но теперь надо допеть до конца… И Марьянка снова запела. Из-за веток выглянул человек, посмотрел вокруг и спрятался. Марьянка настороженно остановилась. Сильнее застучало сердце. Он или не он? Ветки раздвинулись, и на белую полоску песка вышел Павло.
— Марьянка!
Она бросилась к нему в объятия. Павло взял сверток из ее рук, обнял левой рукой тонкий девичий стан и повел Марьянку в сосняк. Ветки цеплялись за винтовку и засыпали молодых людей колючими иглами. Павло свистнул. Раздался тихий треск, и из чащи вышли Надводнюк и Малышенко. За ними показались Бояр и Ананий. Затем с противоположной стороны подошли Дорош, Логвин, Шуршавый и Яков Кутный. Все они крепко пожимали Марьянке руку.
— А мы тебя еще вчера ждали, — тихо сказал Дмитро, усаживаясь под сосенками. — Шуршавый, пойди покарауль, чтоб нас не выследили…
Шуршавый еще крепче сжал немецкую винтовку с плоским штыком и исчез между сосенок.
— Что это за стрельба была в селе? — Надводнюк настороженно поднял глаза на девушку.
Марьянка закрыла лицо руками и без сил опустилась рядом с Надводнюком.
— Р-рас-стреляли…
Партизаны бросились к ней, хватали за руки, трясли за плечи:
— Марьянка, кого?
Девушка подняла заплаканные глаза, обхватила плечо Надводнюка.
— Родителей ваших… Деда Кирея… Тихона… Марка и… бабку Параску.
Партизаны отшатнулись и оцепенели. Марьянка дала волю слезам. Она вся вздрагивала и билась головой о сапоги Дмитра. Надводнюк машинально гладил широкой ладонью ее плечи. Бояр, прижавшись к сосенке, смотрел в землю. Малышенко отвернулся и утирал рукавом глаза. Павло стал на колени, взял Марьянку за плечи и прижал к себе. Оба они тихо плакали…
Сосны шумели тоскливо и однообразно. Где-то в глубине леса стрекотала сорока. Может быть, опасность почуяла?..
— Расскажи, Марьянка, как это было!
Слушали молча, не переспрашивали. Каждый представлял себе страшную картину на кладбище. Сжимались кулаки, пальцы еще крепче впились в приклады винтовок.
— Дед Кирей сказал: проклят будет тот, кто забудет этот день… Мы будем их завтра хоронить…
Шумели сосны. В верхушках играл ветер. На землю падали шишки.
— Мы придем, Марьянка, на похороны! — Дмитро стукнул прикладом о землю. — Мы попрощаемся с родителями на кладбище!
— А немцы?..
— Ты ведь не побоялась придти сюда. Теперь мы обсудим, как это нам поосторожнее придти.
* * *
В полдень из церкви вынесли четыре гроба. Первый, самый тяжелый, несло восемь человек. В гробу лежали Тихон и его жена. Во втором несли деда Кирея, в третьем — Марка, а в четвертом — Параску. Женщины и девушки несли крышки от гробов. Все село вышло проводить стариков в их последнюю дорогу. Поближе к гробам, в первом ряду, с трудом передвигая старые слабые ноги, шли товарищи убитых — Мирон и Гнат, а за ними — другие старики. Лица были скорбными, из глаз текли слезы. Старики не утирали слез — не стыдились их. Потом шли женщины в полотняных юбках и крашеных кофточках. Молодицы несли младенцев на руках. Малыши держались за юбки матерей. Дети постарше держались стайкой, забегали вперед, к самым гробам. Тоскливо гудели колокола. В унисон им поп Маркиан и дьячок тянули за упокой.
Пройдя несколько десятков шагов, поп Маркиан останавливался. Гробы опускали на землю. Все склоняли головы и стояли молча.
— По-о-оследний путь. По-о-след-ний путь… — гнусавил Маркиан.
Процессия свернула в проулок. Стало тесно. Процессия вытянулась длинной лентой. Конец ее терялся на главной улице.
Марьянка, поддерживая одной рукой крышку гроба, часто оглядывалась назад, испытующе останавливала свой взгляд на лицах провожающих. Никого из кулаков она не видела: убитых в последний путь провожали небогатые и беднота. На минуту Марьянка задержалась взглядом на высокой фигуре Бровченко, который вел под руку бледную Мусю, и быстро повязала голову красным платочком… Платок цвел на солнце, как красный мак. Это было для партизан условным знаком: им нечего бояться.
Процессия медленно вступила на кладбище. Под кудрявой сосной желтело четыре свежих холмика. Возле ям поставили гробы, люди склонили головы, плакали. Из гробов смотрели желтые лица с черными кругами вокруг запавших глаз.
Поп Маркиан быстренько читал молитвы. Крестьяне прощались с покойниками. Один за другим подходили люди к гробам, низко кланялись и в лоб целовали убитых. Уже Мирон и Гнат протянули под гробами веревки, уже мужчины взяли в руки молотки и гвозди, чтобы забить гробы навеки…
— Стой, остановись! Дайте нам с родителями попрощаться! — Через ров с винтовками в руках перепрыгнули Дмитро и Григорий. Торопливо подошли и опустились на колени рядом со своими женами, каждый перед гробом своего отца. Из лозняка вышли партизаны и стали цепью позади собравшихся. Поп Маркиан побледнел, начал обдергивать рясу, опасливо поглядывал на партизан. Надводнюк поцеловал отца, мать, несколько минут смотрел на них, стараясь на всю жизнь запомнить их лица, затем поднялся и взошел на холмик. Григорий присоединился к партизанам. К гробам приблизились Гордей и Павло. Все молча смотрели на прощание сыновей с родителями. Женщины приглушенно рыдали. Поп Маркиан прижался к сосне. Его руки дрожали.
— Мы пришли попрощаться с вами, наши дорогие родители, — сказал Дмитро тихо, но слова его слышали все — люди тесным кольцом окружили гробы и Дмитра, стоявшего на желтом холмике. Земля под ногами осыпалась и падала в ямы. — За что вас немцы расстреляли? За то, что мы, ваши сыновья, бьемся за правду, за свободу, за то, что мы выступили против помещика Соболевского и против Писарчука. Мы не покоримся! Так и передайте! — повернулся он к попу Маркиану. Тот от испуга присел под сосной. — Мы не покоримся! Мы будем бороться! Немцы пришли помогать Соболевскому и Писарчуку, они хотят задушить революцию. Мы хотим свободы, и мы добьемся ее! Революции немцам не задушить! Мы не дадим! Они издеваются над нами, вывозят в свою Германию наш хлеб, наш скот, наше добро. Крестьян пускают с сумой по миру. Мы немцев не звали, их звали паны! Кто не трус — иди к нам, будем бить немцев и панов! Пусть убираются туда, откуда пришли. Прощайте, родители! Вашего слова мы не забудем! Проклятие тому, кто забудет этот день…
— Смирно!..
Партизаны построились.
— К салюту готовсь!
Щелкнули затворы. Винтовки поднялись вверх.
— Пли!
Дружный залп. Второй. Третий.
— Прощайте! Кому немцы уж очень допекли — пусть придет в лес, вместе будем бить врага! Прощайте!
— Счастливой дороги, орлы!
— Прощайте… — зазвучало вокруг.
Не скрывая своей симпатии, люди смотрели вслед кучке отважных, вступивших в бой с многочисленным врагом.
Петр Варфоломеевич провожал партизан взглядом до тех пор, пока они не скрылись за первыми соснами.
— Отец Маркиан удрал… — сказала Муся.
Петр Варфоломеевич оглянулся. Крестьяне забивали гробы и опускали их в землю. Маркиана не было. Никто не заметил, как он скрылся. Люди группками уходили с кладбища. В проулке Бровченко и Муся встретили взвод немцев. Солдаты, запыхавшись, тащили два пулемета. В стороне, сжимая в руке револьвер, бежал Шульц. Он вспотел, задыхался, команду подавал хрипло и отрывисто.
Бровченко и Муся посторонились. Петр Варфоломеевич оглянулся на далекий сосняк, надежно укрывавший партизан, и усмехнулся.
