Ян Дрда - Знамя
Франтишек пожал плечами:
— Ну что ж, сена и соломы у нас достаточно, вполне хватит до зеленых кормов. С картофелем обстоит хуже; ямы были плохо засыпаны, много погнило. Члены кооператива ворчат, что им и на еду не хватит. Пока дали по возу только Власта Лойинова и Вашек Петрус…
— А ты сам?
— Даю два, — улыбнулся Франтишек и с видом заговорщика прижал палец к губам. — Но ты помалкивай пока — это тайный резерв!
Мужчин было еще немного. Франтишек выглянул за ворота, подсчитал редкие фигуры, которые медленно собирались вместе, как ласточки в августе, и проворчал раздраженно:
— Наши непршейовские всегда тянут, нет чтобы сразу за дело взяться! Но мы непременно научим их более быстрым, решительным темпам! При такой медлительности и таким черепашьим шагом мы и через сто лет не дойдем до социализма… — В голове у него мелькнуло, что в выступлении следовало бы сказать именно об этом.
Карел Бурка засмеялся, а Станда решительно запротестовал:
— Стой, председатель! А разве мы идем вперед недостаточно настойчиво и решительно? Такая победа, как сегодняшняя, нам осенью и не снилась! — он пальцами погасил недокуренную «партизанку» и сунул ее в кармашек на груди. — Ну-ка, Франта, вспомни, как в прошлом году стояли мы перед этой полуразрушенной дырявой людской без крыши, без дверей и с разбитыми окнами, как мы ломали голову, с какого конца взяться и хоть что-нибудь построить из этих развалин!
Франтишек смеется про себя: Станда, как всегда, прав. Тогда, в октябре, они уже запахали непршейовские межи. Это был первый огромный шаг вперед. Но амбара для хранения общественного урожая не было, в усадьбе чернело поросшее дурманом и сорняками пожарище — память о боях в мае сорок пятого года, — вместо хлевов лежали кучи размокшего кирпича-сырца, похожие скорее на могильные холмики, чем на остатки стен.
— Так, так, господа кооператоры, теперь вы на коне, — посмеивались в непршейовском трактире кулаки. — Посмотрим, как вы станете хозяйничать в барских хоромах.
Теперь у кулачья что-то нет охоты смеяться; верно ведь, Станик! За зиму кооператив подвел амбар под крышу, покрыл его светло-серым этернитом, бригады добровольцев перестроили бывшую людскую, поставили коровник попросторнее и почище, чем зал в непршейовском трактире. Так члены кооператива в добром здоровье дожили до нынешнего дня!
Большие светло-голубые глаза Франтишка, живые и по-детски правдивые, останавливаются на музыкантах. Слава им, этим молодцам! Они могут не только сыграть туш, но и сделать кое-что поважнее. Всю зиму чуть не даром они работали здесь как каменщики я плотники, даже когда стояли сильные холода. Раньше в такие морозы каменщики отлеживались за печкой, а эти не потеряли головы даже тогда, когда столкнулись с самыми большими трудностями, когда раствор начал замерзать. Эти ребята затопили в двух хатах хлебные печи, засунули туда вместо хлебов корыта с раствором, но работу не бросили. Правда, они высосали довольно много рому, главным образом старики… но морозы-то ведь стояли такие, что в карьерах камни трескались!
Честное слово, Гонза Грунт сегодня может трубить на своем корнет-а-пистоне от всей души. Это его праздник. Только с помощью Гонзы амбар и скотный двор подведены под крышу. Хоть иной раз Гонза и действует сгоряча, очертя голову, но своих музыкантов он крепко держит в руках и не только при звуках праздничной польки!
Когда Гонза в прошлом году вернулся из армии с чемоданом, набитым нотами, и с новеньким корнет-а-пистоном, купленным на деньги, заработанные на шахтах в добровольческой бригаде, он прежде всего забрал в свои руки почти распавшийся оркестр, в котором играл когда-то только по приглашению. Гонза решительно отстранил собственного отца, едва не разогнавшего всех музыкантов нелепыми выходками и едкими шуточками, и через сутки сам стал капельмейстером. Две недели оркестр разучивал по вечерам новые пьесы, а когда в праздник музыканты в первый раз выступили в зале трактира, в Непршейове все только руками развели от удивления, услыхав музыку!
— Ну, это перелетная птица, — качали головами кумушки, — где ему высидеть в Непршейове. Парикмахер, да и музыкант к тому же, — так и станет он жить в деревне, дожидайся!
Но Гонза Грунт пришел на собрание местной коммунистической ячейки, предъявил свой членский билет и заявил, что хочет получить работу.
— А что, собственно говоря, ты собираешься делать, приятель? Брить бороды и быть капельмейстером? — недоверчиво, насмешливым голосом спросил его тогдашний председатель ячейки Шмерда.
— Капельмейстером-то, конечно, я буду! — сказал на это Гонза с мрачной решительностью. — Но к чему мне быть парикмахером? Я ведь не виноват в этой глупости. Отец меня не спрашивал, когда отдавал в ученье в Добржин. Думаю, что партия найдет мне более подходящее дело.
— А ты не пошел бы работать в наш кооператив? — неожиданно спросил тогда Франтишек Брана.
— Отчего ж не пойти. Можете взять меня трактористом! — и он вынул из кармана и положил рядом с партийным билетом свидетельство на право вождения автомашин, полученное в армии.
В добрый час, думает Франтишек, встретил я этого парня! Он сам разобрал и исправил «зетор»[44] для починки которого мы два месяца без всякого толку просили прислать к нам механика из Добржина, а когда в ноябре после дня поминовения усопших члены кооператива взялись за постройку амбара и скотного двора, Гонза привел на подмогу весь оркестр.
«Пташки» — Когоут и Гавран — были сознательные товарищи. Вместо своих труб они после смены брали в руки кирку и разбирали остатки стен, так что только пыль стояла столбом. Старый Грунт работал в бригаде по долгу члена партии и члена сельскохозяйственного кооператива, хотя и пробовал отвертеться и юлил, как угорь. Вашек Петрус был беспартийный, но вошел в кооператив одним из первых.
Когда поп вздумал упрекнуть его, говоря, что грешно водиться с коммунистами, Петрус отрезал:
— Не морочьте себе голову из-за меня, папаша! Я как-нибудь уж сам улажу свои дела с господом богом!
Но то, что и Матей Кручина взялся за плотницкий топор и вместе с Браной принялся ставить крышу, было делом рук Гонзы.
— Я не должен отставать от товарищей… — защищался Кручина, когда над ним смеялись кулаки.
— Жаль мне тебя. Кручина! У нас в кооперативе ценили бы такого работника! — сказал ему весной Франтишек, расплачиваясь с ним за работу в бригаде.
— Гм… у меня и без того ад в доме… — махнул рукой Кручина и ушел.
Только один-единственный человек в оркестре, барабанщик Кольчава, взбунтовался против Гонзы Грунта.
— Мальчику отдыхать нужно, Гонзик, — паясничал он, — надо сил поднабраться, чтобы барабанить на масленице!
— Как хочешь, — ответил ему Гонза, — будешь вместе с нами строить — значит будешь у нас барабанщиком. А коли не хочешь строить — так барабань на здоровье у себя дома в хлеву!
— Как так? Ты, молокосос, говоришь это мне, старому музыканту.
Все подняли головы и выжидательно поглядывали на Гонзу.
— Это не я один говорю! Это тебе могут в конце концов сказать и все товарищи!
Музыканты притихли. Старый Грунт почесал за ухом. «Пташки» перемигнулись, Гонза Бузек громко высморкался, Кручина забормотал что-то невразумительное, а Вашей Петрус сказал:
— Это верно. Лодыри нам не нужны.
Кольчава пал духом и притащился на стройку с бутылкой. Он пошушукался в сторонке с папашей Грунтом, пытался соблазнить Кручину, но этот ворчун отвернулся от него. Тогда Кольчава попытался отравить атмосферу грязными шутками. Но Гонза быстро подрезал ему крылышки.
— Эй ты, Кольчава, послушай! — накинулся он неожиданно на Рзоунка. — Не воображай, что если у тебя припасена бутылочка, то твое дело выиграно. Провалиться мне на этом месте, если я не вышвырну тебя отсюда вместе с твоей посудиной! Это мое последнее слово, понятно?
Франтишек Брана еще и сегодня смеется, рассказывая об этом товарищу Бурке. И все смеются — и Станда, и Бурка. Молодчина этот Гонза!
— Не забудь поблагодарить их, председатель, если это у тебя не записано на бумажке, — напоминают оба Франтишку то, о чем он и сам давно думал, — а Гонзу Грунта поблагодари в особенности. Пускай порадуется, что мы ценим его хорошую работу!
* * *Вокруг Франтишка Браны, председателя единого сельскохозяйственного кооператива в Непршейове, уже шумит густая толпа человек в сто. Многие пришли только поглазеть, может быть, и со злорадными и враждебными мыслями.
Но Франтишек знает, что человек — не камень.
Еще сегодня, может быть, кое-кто из бедняков посмеивается, но завтра он призадумается над своей жизнью, его начнут, как червь, точить сомнения, а послезавтра, увидев, как зажили кооператоры, человек вдруг в испуге спохватится: а не опоздал ли я со своим мешком на мельницу? Мало ли какие случаи бывают.
