Софрон Данилов - Красавица Амга
— Я красный командир… — запоздало ответил Соболев.
— Кыраснай… Хамандыр? — старик подошёл вплотную к гостю, продолжая вглядываться в него, и тут увидел звезду у него на шапке. — Э-э! Чахчы кыраснай! Тут — сулус! Сулус кыраснай, да! — старик осторожно дотронулся до звезды на шапке и весь расплылся в улыбке. — Пасиба! Улахан пасиба!
— Да-да, я красный… — растерянно повторил Соболев, не понимая, за что благодарит его старик.
— Табаарыс… чай, чай! — стал показывать старик в сторону зашипевшего чайника… — Садыыс…
— Нет, нет. Мин барда…
— Холадына… Чай, чай… Лепески бар.
— Нет, нет. Мин — быстро… Мне надо, как это… ат! А ты проводишь до дороги… Мне ат, ат надо! — Соболев пальцами изобразил бегущего коня и ткнул пальцем старика в грудь. — А ты делай вот так! Эн… — он показал, как правят конём.
— Ладно, сеп! — старик поскрёб в затылке. — Ему нужен конь, как я понял, — сказал он, обернувшись. — Просит меня в проводники. Заблудился… Старуха, я провожу этого человека и сразу вернусь.
— Поезжай… — из-за ситцевой занавески отозвалась старуха. — На большую дорогу не выезжай. Не хочет ли гость поесть?
Теперь из-за занавески появилась и сама хозяйка в надвинутом на глаза платке. Она разлила по чашкам чай, поставила жестяную тарелочку с кусками лепёшки.
— Садыыс, табаарыс. Чай нада, — пригласила она к столу.
— Спасибо!
Застывшими пальцами Соболев осторожно взял чашку, но не донёс до рта, не в силах справиться с отвращением к этой посудине со щербатыми краями, во многих местах по трещинам перехваченной тесемочками из замши. В нос ударил кислый запах, напоминающий запах тальникового отвара или жидкой смолы, но только не аромат чая. Отвращение пересилило жажду, и Соболев для виду поднёс стакан к губам, изобразив, будто отпил глоток. В последние шесть-семь лет Соболев через всё прошёл. Теперь он умеет, где и когда бы ни пришлось, упасть прямо на землю и уснуть, завернувшись в шинель. Может легко прожить несколько суток без маковой росинки во рту, переносить страшные якутские морозы. Но к грязи он так и не привык, хотя и понимал, что в таких условиях быть брезгливым по крайней мере непрактично. Недаром в своё время товарищи подтрунивали над ним: не офицер, а барышня… Э, да ну его, чай этот!
Искоса наблюдая за стариком, спешно собирающимся в дорогу, Соболев успокоился и, чтобы утвердить его в доверии к себе, спросил:
— Эн… фамилия как?
— Мамылия? Мин… — не понял вопроса старик.
— Ты… Как имя? Как это сказать?.. А, вспомнил: аат, аат как?
— А, мин… Тытыгынай! Огонер Тытыгынай.
— Значит, дедушка Тытыгынай. Хорошо. Только быстро! Быстро!
Забывшись, Соболев сделал несколько глотков из чашки и со стуком поставил её на стол. Увидев это, Тытыгынай заторопился ещё больше.
— Я чичас, чичас…
Одевшись, сбегав наружу и опять вернувшись, старик с готовностью доложил, мешая русские слова с якутскими:
— Товарищ, я запряг лошадь. Твой конь останется здесь. Он совсем выбился из сил…
— Да-да… Хорошо, молодец!.. — задремав в тепле и не расслышав толком, что сказал ему старик, воскликнул наугад Соболев.
Они вышли. Темень стояла по-прежнему беспросветная.
Выехали на противоположную сторону елани, впереди смутно вырисовывалась развилка дорог, и Тытыгынай стал заворачивать коня вправо, на дорогу, ведущую на запад.
Соболев схватил старика за руки и показал знаками, что надо свернуть налево.
— Того? — удивился Тытыгынай и повернулся к Соболеву. — Красный суда — пирямо…
— Туда надо… — Соболев продолжал настойчиво показывать на восток. — Я… мин, тракт надо… Большой тракт, улахан…
— Там белэй многа… — Изображая, как там много белых, старик растопырил пальцы обеих рук и потряс ими перед собой.
— Говорю, на тракт надо!.. — Соболев вытащил из кармана пистолет и показал его старику, давая понять, что он вооружён и белых не боится.
Старик молча отвернулся и послал коня через целик влево.
— Хорошо, дедушка! А теперь быстрей, быстрей! Ючугяй!
«У-фф! Кажется, уговорил. Не столько словами, сколько пистолетом, впрочем…» — Соболев усмехнулся.
Ехали долго. Убаюканный покачиванием саней и монотонным пением полозьев, Соболев задремал на мягкой подстилке из сена. Подёрнулись дымкой, затем, отделившись от земли, стали куда-то в сторону уплывать придорожные деревья, потом его укрыло что-то бесформенное, мягкое и увлекло в пустоту…
На крутом повороте сани ударились о дерево, и этот резкий толчок разбудил Соболева. Он продрог, отлежал шею. Кажется, он проспал долго, хотя сколько, определить не смог — как на грех, забыл завести часы. Соболев осмотрелся: ехали по прежней узенькой дороге, по лесу. Может, старик побоялся выехать на тракт и везёт его окольно?
— Эй! Куда барда?
— Онно, — возница махнул рукой вперёд.
— Где тракт? — с подозрением спросил Соболев.
— Онно, — опять махнул старик.
— Тьфу! — Соболев, озлобясь, выругался: — Идиот!
Он сжал в кармане рубчатую рукоятку пистолета, но тут же отпустил её и, не вынимая руки из кармана, подтянул полу шубы. Проделав в подкладке дырочку и покопавшись в ней, Соболев извлёк две монеты, две из десяти — последнего своего капитала. «Вот так, только так… Сейчас очумеет от радости. А порешить ещё успею…»
— Дедушка! А дедушка Тытыгынай! Эн… Золото знаешь? Золото биллэ бар?
Старик отрицательно затряс головой.
— Ах, ты! Как ему объяснить? Золото, золото… Ну, это… монета?
— Э, манньета… — и добавил по-якутски: — Откуда у меня свои монеты могут быть? Видел у других людей.
— Руку дай, руку!
Схватив старика за руку, Соболев стянул с неё рукавицу, на сморщенную ладонь Тытыгыная положил две золотых монеты и с силой зажал его пальцы в кулак.
— Эта — твоя! Твоя монета…
Тытыгынай приблизил к глазам кулак и, разжав пальцы, вгляделся.
— Ноо, старинные, золотые. Царские… — заговорил он по-якутски и попробовал монеты на зуб. — Красный командир носит с собой царские монеты?
Он протянул монеты Соболеву.
— Возьми, возьми! Это — твоя! — отвёл тот руку Тытыгыная. — Монета твоя… ылла, эн надо! Понял? — он ткнул пальцем в грудь старика.
— Э-э, кажется, он мне их даёт. Зачем бы? — Чтобы лучше быть понятым, якутские слова старик стал выговаривать на русский манер: — То-го? Того ми манньеты ылла бар?
— Хорошо, хорошо. Я понял. — Соболев похлопал старика по плечу. — Вези меня в Амгу. Прямо в Амгу. Ладно? Только быстро! Сеп?
— Амга бардаа?
— Приедем в Амгу, я ещё монету дам, — Соболев поводил перед глазами Тытыгыная оставшейся монетой. — Ещё одну монету дам. Сеп?
Старик вздохнул:
— Сеп, сеп…
— Ну и хорошо! Только быстро!
Подстёгнутая лошадь резко зарысила, и замелькали перелески, мысы, поляны и озёра…
Время от времени Соболев продолжал торопить возницу:
— На тракт надо. Быстрей на тракт!
— Сеп, — коротко отвечал ему старик всякий раз.
Так молча проехали они довольно долго. Соболев откинулся на спинку кошевки — конь рысил бодро, Амга была где-то уже близко. Старик этот, к счастью, сговорчивым оказался.
«В самом деле, — думал Соболев, — что выгадает старик, если выдаст меня? Ничего. Попросту уйдут у него из рук золотые монеты. Дикари — они ведь не идеалисты…»
— На тракт, дедушка Тытыгынай! На тракт!
— Ладына, сеп…
Верста, вот ещё одна верста — всё ближе и ближе к цели. Терпение, Эраст Константинович, терпение… Отвлекись, подумай о чём-нибудь постороннем. Гляди-ка, кто это там из дальней жизни твоей выплыл, как из тумана, сверкая двумя рядами пуговиц на куртке? Да ведь это ты сам, Эраст Константинович, гимназист Эрик Соболев. Вон он рвёт с клумбы розы и старается добросить их до открытого окна на втором этаже. Ага, добросил-таки наконец! В открытом окне явилось белое платье, в венчике золотистых волос наклонилась к нему сверху хорошенькая головка. Узнав его, девушка удивлённо округлила лучистые глаза цвета волны… Замутилось видение, будто бы рябью подёрнулось и пропало. Вот так же, как видение, как сон, прошла и безвозвратно канула в вечность золотая пора его юности.
Соболев задремал, приснилось ему что-то мерзкое, и он проснулся, спросонок потеряв представление, где он и почему. Некоторое время он исходил в судорожной зевоте, затем, придя в себя, огляделся. Ехали по какому-то аласу. Кажется, уже светало, темень чуть раздвинулась. И тут, ещё не понимая почему, его охватил безотчётный ужас. Соболев обернулся назад и чуть не вскрикнул: над кромкой далёкого леса чуть обозначилась тонкая полоска рассвета. Вся кровь бросилась ему в голову и как бы оглушила его: рассветало не спереди, а сзади! Сзади! Значит, они ехали не на восток, а на запад!
