Георгий Гулиа - Сулла
– Как это подтолкнул, Эпикед? – возмутился Сулла.
– Не горячись, господин мой. Не горячись… Тебе не нравится слово «подтолкнул». Ладно. Заменим другим. Скажем так: если бы ты ему помог спрыгнуть?..
– Кому? Цинне?
– Да!
– Откуда?
– Со скалы.
– Я об этом не подумал, Эпикед. Я позвал его для беседы.
– Можешь не врать. По крайней мере, мне.
– Вру, – сознался Сулла.
– Так я и знал!
Сулла уронил голову на руки. Закрыл веки. Засопел. Ход мыслей этого Эпикеда ясен. Действительно, не стоит все усложнять. К чему клятвы? Выборы консула? Тарпейская скала все решает значительно проще. Быстрее. Вернее…
Сулла поднял глаза на слугу, тот торжествовал. Зловещая улыбка сияла на его щербатом лице. Глаза метали победные стрелы. И он смотрел на господина сверху вниз. Должно быть, как кудесник на того самого князя.
Сулла понемногу приходил в хорошее настроение. Пятерней расчесал редкие волосы. Спросил:
– А ты не кудесник, Эпикед?
– Я? Нет.
– Кто же кудесник в таком случае?
– Ты, Сулла!
– Я? – Сулла привстал.
– Да, ты. Это ты подсказываешь мне верный образ действий. Я читаю в тебе таинственные, недоступные другим мысли. Вижу тебя насквозь. Ты – финикийское стекло. Моя обязанность сообщать тебе то, что вижу, что читаю в тебе, в твоих глазах.
– Да? – кратко вопросил Сулла. – Ну что ж, может быть, может быть…
11
К о р и н н а. Это ты, Децим?
Д е ц и м. Я, дорогая.
К о р и н н а. Поздно уже. Темно совсем. Сиди, сиди там, не прыгай.
Д е ц и м. Я же на мгновение. Чтобы взглянуть на мою ненаглядную…
К о р и н н а. Это я – ненаглядная?
Д е ц и м. А кто же еще?
К о р и н н а. Лестно. Твоя любовь прямолинейна, словно гипотенуза в треугольнике Пифагора.
Д е ц и м. Чего? Я не пойму ученой премудрости. И модные словечки не для моего уха.
К о р и н н а. Ты просто не расслышал. Это потому, что ты сидишь на ограде.
Д е ц и м (укоризненно). Ты же сама запретила прыгать в сад.
К о р и н н а. Это верно.
Д е ц и м. Может, не приду к тебе больше…
К о р и н н а (едва скрывая радость). Правда?
Д е ц и м (огорченно). Да, Коринна. Ведь я воин все-таки, и мое место на поле боя. Мы уходим на Восток. Нас ведет великий Сулла. И мы победим!
К о р и н н а. Не кричи так громко, Децим. Ведь ты не в военном лагере.
Д е ц и м (виновато). Это верно. Но, Коринна, привычка… Понимаешь? Привычка.
К о р и н н а (вздохнув). Понимаю.
Д е ц и м. Не сегодня-завтра мы уйдем…
К о р и н н а (равнодушно). Куда?
Д е ц и м. Это военная тайна. Но, вероятно, сначала в Брундизий. Оттуда отплывем в Диррахиум. А вот что будет после – настоящий секрет. Я и сам того не знаю.
К о р и н н а (зевая). Я буду вспоминать тебя…
Д е ц и м (разочарованно). Ты зеваешь, Коринна?
К о р и н н а. Извини меня. Я дурно спала ночь.
Д е ц и м (с тайной надеждой). Думала?
К о р и н н а. Да.
Д е ц и м (умоляюще). О ком, Коринна? Ну, о ком?
К о р и н н а (помолчав). О нас с тобою.
Д е ц и м. Эвоэ! Я так и подумал.
К о р и н н а. О том, что ты уйдешь очень скоро. Далеко, далеко.
Д е ц и м (решительно). Но я вернусь. С победой! Со щитом! Я женюсь на тебе! Ты будешь моей! (Вдруг свалился со стены.)
К о р и н н а. Децим!
Д е ц и м. Ох!
К о р и н н а. Ты жив?
Д е ц и м. Кажется. (Охнув, снова взобрался на каменную ограду.) Я просто так не умру, Коринна. Вот увидишь, я вернусь! Но берегись: изменишь – убью тебя и его! Поразмышляй над моими словами. Времени у тебя будет вдоволь.
К о р и н н а (устало). Хорошо.
Д е ц и м. А теперь – прощай!
К о р и н н а. Будь храбр. Не бойся врага. Иди первым в атаку! Думай обо мне! Пригнись, я поцелую тебя на прощанье. (Целует его.)
Д е ц и м (растроганно). Прощай! Лучшего напутствия я и не ожидал! До встречи на этом же месте!
12
Консулом был избран Луций Корнелий Цинна. Сулла горячо поздравил его. Чем поразил римлян. Как своих друзей, так и недругов. Мало осведомленных во всех подробностях взаимоотношений Цинны и Суллы. Как друзья, так и враги полководца удивлены великодушием его. А враги, скорее, подавлены: уж очень ловким оказался этот Сулла. Сущим болваном выглядит во всей этой истории Цинна. Неужели он не понимает, что играет на руку Сулле, своему врагу? Это просто удивительно, непостижимо. Какая безнравственность! Какое падение чести! Какой союз добра и зла!
Все это людям здравомыслящим казалось противоестественным. Еще бы! Друг другу подали руки заклятые враги! На какой основе состоялось примирение, ежели оно вообще состоялось? Правда, второй консул будто бы неплохо относится к Сулле, даже сочувствует ему во многом, готов идти с ним в ногу. Но разве это выход из положения? Противоборствующий Цинна – большая политическая сила.
Сулла, почти год исполнявший обязанности консула, не выставил своей кандидатуры по вполне понятным причинам: он, скорее всего, не был бы избран. То, что его племянник Ноний и друг его Сервий провалились на выборах в магистратуру, послужило ему предостережением. И он сделал из этого соответствующие выводы. А в магистратуру прошли его откровенные, хотя и не столь заметные, как Цинна, враги. Вот их имена, ныне почти забытые: Кандид Секунд и Гней Север.
В этих условиях, разумеется, не стоило выдвигать себя в консулы. Оставалось довольствоваться званием проконсула и главнокомандующего Восточной армией. Последнее было важнее всех римских званий, вместе взятых.
Он сделал, что мог: протянул руку Цинне, знаменуя время примирений, одобрил избрание Секунда и Севера, всячески подчеркивая этим свои симпатии республиканскому Риму. Что еще требовалось от него? Примирение с Марием? Это совершенно невозможно. Марий должен исчезнуть с земли Италийской!
Достигнута ли нейтрализация сената? По-видимому, да. Сенат послушно произвел Мария во «враги отечества».
Сенат утвердил Суллу командующим Восточной армией (совершенная формальность, но она все-таки необходима Сулле). В сенате тоже не дураки, они отлично понимают, что оптиматы стеною стоят за Суллу. Иметь дело с Суллой – значит иметь дело со знатью, с самыми богатыми людьми Рима…
А теперь вопрос о Цинне. В глубине души Сулла не верит Цинне ни на столечко. Не доверяет ему. Но другого выхода нет. Клятва на скале, ежели есть хоть капля совести у Цинны, кое к чему обязывает. Боги, наверное, оценят все это и примут со своей стороны меры и не оставят своей благостью Суллу и его вооруженные силы.
Ауспиция Постумия выглядела блестяще: только на Восток, который сулит полководцу победу и триумф! Сулла очень подробно выспрашивал Постумия. Одно неблагоприятное слово, и Сулла отложил бы на некоторое время свой поход. Но ауспиция была блестящей как по форме, так и по сути своей. Даже с точки зрения самого заядлого пессимиста.
Постумий на этот раз оказался предельно точным в выражениях. Почти никаких двусмысленностей. Напротив, слова только о победе, слова о триумфе, о богатстве, о злате и серебре. Большая кровь… Реки крови… Море крови… Правда, не сказано какой: вражеской или вообще крови? Но, в конце концов, какую играет роль река или море? Важен результат. А он, по всей видимости, будет хорошим. А потери? Что такое потери? Рим за одну ночь восполнит их значительную часть. Не говоря уже о всей республике. Это не предмет истинных забот. Главное – побольше оружия, больше продовольствия и денег!
Буфтомий, независимо от Постумия, подтвердил благоприятный исход войны. Этот был более сдержан в своих выражениях. Ясно одно: пора собираться! Оставаться в Риме незачем и не к чему. Все, что можно было совершить в Риме, – совершено.
В своих «Воспоминаниях» Луций Корнелий Сулла писал:
«В то время я не мог поступить иначе. Я мог бы пойти и на другие унижения. Ради того, чтобы достичь главной цели своей. Ради того, чтобы унизить после всех моих недругов. «Мы ждем от тебя беспощадных действий в соответствии с твоей силой, твоей великой мощью, а ты унижаешь себя и тем самым унижаешь нас», – говорили мне многие мои друзья из знатных и родовитых римлян. Я полагал тогда, полагаю и сейчас, находясь на своей вилле в Кампанье, что поступил правильно. Кто знает, что было бы, если бы заартачился, заупрямился, словно осел, и поссорился с Цинной? Представляю себе примерный ход событий: вполне возможно, что Цинну все равно избрали бы – вопреки моему противодействию, – как избрали Секунда и Севера в пику мне. И что бы я тогда выгадал? Разве не ясно, что я оказался бы в проигрыше? Даже то, что случилось между мной и Цинной позже, не переубедит меня во мнении, что я был совершенно прав, поступая так, как поступил. Мне надо было думать о походе, мне надо было формировать войско, собирать корабли для переброски армии в Малую Азию, накапливать в городе Брундизий продовольствие, оружие запасное и прочее. И в то же время вести дурацкую интригу с сенатом, который не переспоришь, ссориться с Цинной и тому подобное – выглядело бы совершенно по-мальчишески. Я бы не жил сейчас на покое здесь, в Кампанье, по существу держа в руках всю власть, если бы не последовал велению своих чувств!..»
