Самид Агаев - Седьмой совершенный
В Марракеше Имран хотел присоединиться к каравану паломников, отправляющемуся в хадж к святым местам в Мекке и Медине, но, наслушавшись разговоров о бесчинствах, творимых бедуинами в пути, передумал. Рассказывали, что последний караван при возвращении испытывал такой недостаток воды в пустыне, что люди были вынуждены пить собственную мочу. А недавно вернулись домой паломники, ушедшие в хадж несколько лет назад. Все это время они провели в плену у бедуинов племени бану Хафаджа, где пасли овец, их, освободили войска наместника Куфы, но когда они вернулись домой, оказалось, что жены их повыходили замуж, а имущество было поделено между родственниками. Имран отправился в Танжер, чтобы сесть на корабль и совершить морское путешествие.
Путь его лежал в Багдад, ибо Имран совершенно справедливо рассудил, что враг его врага лучшая защита.
Мы не будем описывать долгий, полный опасностей и лишений путь Имрана, скажем только, что через два месяца он вошел в Багдад через Сирийские ворота. Была пятница, и народ повсюду стекался к соборным мечетям на пятничное богослужение. Во времена халифа ал-Муктадира, о которых сейчас идет наш рассказ, в Багдаде их было пять. Увлекаемый людским течением, Имран некоторое время двигался вместе со всеми. Затем из любопытства спросил у группы набожных людей, не прекращавших перебирать четки во время ходьбы.
– Куда идете, почтенные?
– В пятничную мечеть ар-Русафа, - был ответ.
Имран хотел, было последовать за ними, но вдруг вспомнил Ходжу Кахмаса и загрустил.
Смахнув слезу, он выбрался из толпы и зашагал прочь; пошел по улице Дарб ас-саккаин[101] свернул на улицу ал-Бухарийа[102], вышел на набережную, через каменный мост Кантара ал-Аббас перебрался на другую сторону реки, где он заметил вывески, говорящие о заведениях, к которым у него после долгой дороги лежала душа.
Корабль, причаленный к набережной, назывался "Посейдон". Имран с любопытством оглядывал его, проходя мимо, но до его обоняния донесся запах жареной рыбы и он ступил на сходни. Шхуна была двухпалубной. Имран сообразил, что если в этом заведении подают вино, то на нижней палубе, подальше от взглядов святош. Вода Тигра в то время была чистой, сидя у открытого окна он крошил в воду хлеб, кормя рыб. Он заказал креветок, жареных на углях и маленький кувшин белого вина. Когда, закончив трапезу и расплатившись, он направился к выходу, подавальщик, тронув его за плечо, сказал:
– Господин, вот тот человек говорит, что ты должен за него заплатить. Имран с изумлением обернулся.
– Который? - спросил он.
Подавальщик указал на человека сидевшего к нему спиной.
* * *Повелитель правоверных, халиф ал-Муктадир, был человеком невысокого роста; белокожий, коренастый, красивый, несмотря на, маленькие глаза и рыжие волосы. На престол он взошел в тринадцать лет и очень этому был рад, так как избавился от обязанности учить уроки. В детстве отец застал его раздающим сверстникам гроздья винограда. Этого было достаточно, чтобы вынести ему смертный приговор, так как, по мнению ал-Муктафи, маленький наследник, имеющий такое свойство характера, повзрослев, должен был растранжирить государственную казну. Но отец пожалел его.
Халифом он стал в 295 году[103] усилиями вазира ал-Аббаса, который действовал так, послушавшись совета министра ал-Фурата. Коронация ал-Муктадира была незаконной из-за его несовершеннолетия, но законный наследник ал-Мутазза был слишком умен, чтобы придворные допустили его на трон. Главный кади Багдада был казнен из-за того, что отказался присягнуть на верность незаконному правителю.
Но это мало что изменило.
Али ибн ал-Фурат, один из четырех главных министров, был очень умным человеком. Когда встал вопрос о престолонаследии, он рассуждал примерно так: не стоит, делать халифом того, кто знает дом одного, имение другого и сад третьего; того, кто общается с людьми, знаком с жизнью, кого жизненный опыт сделал проницательным человеком, поэтому он рекомендовал ал-Муктадира. Но даже хитроумный ал-Фурат, хорошо знакомый с уловками чиновничьего ремесла тут просчитался, ибо мать халифа, греческая рабыня по имени Ша'аб стала энергично вмешиваться в управление халифатом. Смещала и назначала на посты людей по своему усмотрению и опережала всех в разграблении государственной казны.
События, о которых идет речь, происходили в конце 299 года[104]. В меджлисе, кроме халифа ал-Муктадира, находились: Госпожа, мать халифа, сидевшая за занавесом; вазиры Али ибн Иса и Али ибн ал-Фурат, в прошлом друзья, а ныне соперники; Абу-л-Хасан, глава дивана тайной службы, а также хаджиб ал-худжаб Наср ал-Кушури. Халиф уже устал от дел и церемоний. Он ерзал на троне, всем своим видом выражая нетерпение. К тому же в гареме его ждал евнух Мунис, у которого ал-Мухтадир проходил курс лечения. Но эмир верующих боялся своей матери, и покорно ждал, когда вазиры выслушают и утвердят людей, которых Госпожа желала видеть при дворе.
Секретарь, а это был евнух-негр Муфлих ал-Асвад, заведующий личной перепиской халифа, опустил затекшую руку. Вазиры переглянулись и одновременно пожали плечами.
– А что означает это странное выражение на лицах наших вазиров? спросила из-за занавески госпожа. Она ни к кому не обращалась, но халиф быстро ответил:
– Это означает, что они согласны. Это хорошо. Прием закончен, все свободны.
– Интересно, - вполголоса спросил ал-Фурат у Али ибн Иса, когда они оказались за дверью, - сколько она потребовала за должности?
Но Али ибн Иса не поддержал эту скользкую тему. Он повернулся к ал-Фурату спиной и, сделав знак Абу-л-Хасану, направился к выходу. Наблюдавший эту сцену глава дивана тайной службы вздохнул и последовал за вазиром.
Али ибн Иса был человеком нелюбезным в обращении, а подчас даже грубым. Совсем недавно во время официальной аудиенции он так накричал на известного филолога ал-Ахфаша, что у того свет померк в глазах, и он, не снеся оскорбления, умер от разрыва сердца. Грубость вазира по отношению к ал-Фурату создавала лишние проблемы для Абу-л-Хасана, так как будучи подчиненным Али ибн Иса, он невольно оказывался противником влиятельного и хитроумного ал-Фурата. А ссориться с ним Абу-л-Хасану не хотелось.
Подошел хаджиб и, обращаясь к ал-Фурату, сказал:
– Господин, эмир верующих велит тебе вернуться.
Ал-Фурат усмехнулся. Али ибн Иса был уже довольно далеко, но слух у него был отменный. По тому, как замедлился его шаг, Абу-л-Хасан понял, что тот все услышал.
Абу-л-Хасан почтительно поклонился, ал-Фурату, прежде чем повернуться к нему спиной, и двинулся за своим начальником.
– Ты видел? - спросил Али ибн Иса, когда они прибыли к нему домой. Абу-л-Хасан кивнул.
– Все больше и больше власти забирает, подлец. А ведь когда-то министром я его сделал.
Абу-л-Хасан хотел сказать, что место вазира ал-Фурат занял по наследству, сменив своего брата, но вовремя сдержался. Вместо этого он сказал:
– Может, ничего особенного?
– Как же, - с горечью возразил вазир, - я ухожу, а его зовут обратно. Значит, от меня что-то скрывают. Ох, не нравится мне это.
– Не стоит придавать этому значения, - продолжал успокаивать Абу-л-Хасан.
Вазир крикнул слуге, чтобы тот принес розовой воды. Это навело Абу-л-Хасана на определенные мысли.
– О, уже время обеда, - как бы ненароком заметил Абу-л-Хасан, надеясь на приглашение. Повар вазира славился своим искусством. Но вазир укоризненно глянул на Абу-л-Хасана и тот, спохватившись, едва не ударил себя по лбу.
Вазир постился. После дворцового переворота 296 года[105], когда сторонники наследника ал-Мутазза, возмущенные узурпацией власти низложили ал-Муктадира, Али ибн Иса, стоявший за спиной ал-Муктадира, едва не лишился жизни. Казнить его не успели, потому что власть ал-Мутазза продержалась всего один день. Но страха, которого натерпелся вазир, ему хватило на всю оставшуюся жизнь. После этого он перестал пить вино, стал набожен и днем постился.
– Я вам больше не нужен? - осторожно спросил Абу-л-Хасан.
– Мне было бы интересно узнать, зачем вернули ал-Фурата? - глядя в сторону, сказал вазир.
– Вы это узнаете, господин, - поклонился Абу-л-Хасан.
– Можешь идти, - разрешил вазир.
Вернувшись в диван, Абу-л-Хасан потребовал к себе агента, находившегося в аудиенц-зале. Это был один из хаджибов.
Новостей было две. Первая плохая - разговор шел об Али ибн Иса. Когда спросили мнение ал-Фурата, он упрекнул своего коллегу в том, что тот, заботясь о морали людей, подсчитывает, не воруют ли корм у государственных гусей, живущих на багдадских прудах, и в тоже время странно слеп в отношении мизерных налогов, поступающих из Сирии и Египта.
