Генрик Сенкевич - Крестоносцы
Збышко вернулся к дяде.
– Вам домой пора.
Но Мацько, не поднимаясь с бревна, сказал:
– Эх! Что за девушка! Все кругом от нее будто стало светлей!
– Это верно!
На минуту воцарилось молчание. Глядя, как в небе зажигаются звезды, Мацько, казалось, о чем-то раздумывал, затем снова сказал будто про себя:
– И ласкова-то, и хозяйка хорошая, а ведь ей всего пятнадцать лет…
– Да, – сказал Збышко, – старый Зых бережет ее как зеницу ока.
– Он говорил, что даст за ней Мочидолы, а там на лугах пасется табунок кобылиц с жеребятами.
– Не в мочидольских ли лесах страшные болота?..
– Зато там бобровьи гоны.
И снова воцарилось молчание. Некоторое время Мацько искоса поглядывал на Збышка, а затем спросил:
– Что это ты так призадумался? Что пригорюнился?
– Да так… знаете… поглядел на Ягенку, и так мне Дануська вспомнилась, даже сердце защемило.
– Пойдем-ка домой, – сказал на это старик. – Поздно уж.
Он с трудом поднялся и, опершись на Збышка, прошел с ним в боковушу.
Мацько так торопил Збышка, что тот на другой же день поехал в Згожелицы. Старик настоял, чтобы племянник для пущей торжественности взял с собою двоих слуг и оделся понарядней, принеся тем самым дань уважения Зыху и выказав ему свою признательность. Збышко уступил старику и уехал, разрядившись, как на свадьбу, все в тот же добытый в бою полукафтан из белого атласа, расшитый золотыми грифами, с золотой оторочкой по низу. Зых принял его с распростертыми объятиями, песни пел и веселился, а Ягенка, переступив порог горницы и увидев молодого рыцаря, остановилась как вкопанная и чуть не уронила баклажку с вином, – ей почудилось, что это к ним явился сам королевич. Девушка так заробела, что за столом сидела в молчании, только то и дело глаза протирала, словно хотела очнуться ото сна. Неискушенный Збышко решил, что она, по неизвестной ему причине, не рада его приезду, и беседовал только с Зыхом, превознося щедрость соседа и расхваливая его владения, которые и в самом деле вовсе не были похожи на Богданец.
Во всем были видны достаток и богатство. Окна в горницах были из рога, остроганного и отшлифованного так тонко, что он был прозрачен почти как стекло. Вместо очага посреди горницы, по углам стояли большие печи с шатрами. Пол из лиственничных досок был чисто вымыт, на стенах – оружие и множество мисок, сверкавших, как солнце, да красивых резных ложечниц с рядами ложек, из которых две были серебряные. Кое-где висели парчовые узорчатые ковры, добытые на войне или приобретенные у коробейников. Под столами лежали огромные рыжие турьи шкуры да шкуры зубров и кабанов. Зых с удовольствием показывал Збышку свои богатства, то и дело приговаривая, что все это дело рук Ягенки. Он повел Збышка и в боковушу, где все пропахло живицей и мятой, а под потолком висели целые связки волчьих, лисьих, куньих и бобровых шкур. Он показал Збышку сушильню для сыра, кладовые с воском и медом, бочки с мукой, кладовые с сухарями, пенькой и сушеными грибами. Затем он повел его в амбары, коровники, конюшни и хлевы, в сараи, где стояли телеги и хранились охотничьи принадлежности и сети, и так ослепил его своим богатством, что Збышко, вернувшись к ужину, не мог скрыть своего изумления.
– Жить не нажиться в ваших Згожелицах, – сказал он хозяину.
– И в Мочидолах у нас почти что такие порядки, – заметил Зых. – Ты помнишь Мочидолы? Это по дороге на Богданец. В старину наши отцы о меже спорили и вызовы посылали друг дружке на поединок, ну а я уж ссориться не стану.
Он поднял кубок меду и, чокнувшись со Збышком, спросил:
– А попеть тебе неохота?
– Нет, – ответил Збышко, – мне вас любопытно послушать.
– Згожелицы, слышь ты, медвежатам достанутся. Только бы они потом не передрались из-за них…
– Каким медвежатам?
– Да сынишкам моим, братишкам Ягенки.
– Да, им зимой лапу сосать не понадобится.
– Что правда, то правда. Ну и Ягенке в Мочидолах найдется кусочек сальца.
– Да уж наверно!
– Что это ты не ешь, не пьешь? Налей-ка нам, Ягенка!
– Да нет, я и ем, и пью вволю.
– Тяжело станет, так ты распусти пояс. Хорош у тебя пояс! Вы на Литве, верно, тоже взяли богатую добычу?
– Грех жаловаться, – ответил Збышко, пользуясь случаем, чтобы показать, что шляхтичи из Богданца тоже не какая-нибудь мелкая сошка. – Часть добычи мы продали в Кракове и выручили сорок гривен серебром…
– Что ты говоришь! Да за такие деньги можно целую деревню купить!
– У нас была миланская броня, так дядя ее продал, думал, смерть уж у него за плечами, а вы знаете, миланской броне…
– Знаю. Цены нет. Выходит, на Литву стоит идти. А я хотел когда-то, да побоялся.
– Кого? Крестоносцев?
– Э, чего бы я стал их бояться? Покуда тебя не убили, страшиться нечего, ну а убили, так какие уж тут страхи. Я ихних божков боялся, нечисти всякой. Там в лесах они так и кишат.
– Куда же им деваться, коли капища их пожгли?.. Когда-то они жили богато, а теперь одними грибами да муравьями кормятся.
– А ты видал их?
– Я не видал, да слыхал, что другие видели… Высунет такой божок из-за дерева косматую лапищу и показывает тебе: дескать, подай…
– И Мацько про это рассказывал, – вмешалась Ягенка.
– Да! Он по дороге и мне про это говорил, – прибавил Зых. – Да и не диво! Взять хотя бы и нас, живем мы как будто в христианской вере, а порой и у нас на болоте кто-то смеется, да и дома, хоть и бранятся ксендзы, а все лучше оставлять этой нечисти на ночь миску с едой, иначе так станет в стену скрестись, что глаз не сомкнешь… Ягенка, доченька… поставь-ка миску у порога!
Ягенка взяла глиняную миску, в которой было полно клецок с сыром, и поставила ее у порога.
– Ксендзы бранятся, – заметил Зых, – поносят нас. Да ведь Христа от клецок не убудет, а нечисть, коли она сыта и довольна, убережет дом и от огня и от вора.
Тут он снова повторил Збышку:
– Ты бы распустил пояс да песенку спел.
– Уж лучше вы спойте, я вижу, вам давно хочется, а то, может, панна Ягенка что-нибудь споет?
– Давайте петь по очереди, – воскликнул обрадованный Зых. – Есть у меня тут слуга, он на дудке будет нам вторить. Позвать слугу!
Позвали слугу, тот уселся на скамеечке, сунул в рот свою «пищалку» и, расположив на ней пальцы, уставился на присутствующих в ожидании, кому же ему придется вторить.
Все стали спорить, никто не хотел быть первым. Наконец Зых велел начать Ягенке, и хотя девушка очень стеснялась Збышка, однако поднялась со скамьи, спрятала руки под фартук и затянула песню:
Ах, когда б я пташкой
Да летать умела,
Я бы в Силезию
К Ясю улетела!..
Широко раскрыв глаза, Збышко вскочил с места и крикнул громовым голосом:
– А вы откуда знаете эту песню?
Ягенка воззрилась на него в изумлении:
– Да ведь ее все поют… Что вы?
Зых решил, что Збышко хватил лишнего, и, повернувшись к нему, весело сказал:
– Распусти пояс! Сразу легче станет!
Но Збышко еще с минуту времени стоял с изменившимся лицом, а затем, совладав с собою, сказал Ягенке:
– Простите. Вспомнилось мне вдруг одно дело. Пойте же.
– А может, вам невесело слушать?
– Что вы! – ответил он дрогнувшим голосом. – Да я б эту песню всю ночь напролет слушал.
Он сел и, прикрыв рукою глаза, умолк, словечка больше не уронил.
Ягенка спела другой куплет, но, кончив, заметила, что у Збышка по пальцам катится большая слеза.
Она с живостью подвинулась к молодому рыцарю, села рядом и, легонько толкнув его локтем, спросила:
– Что с вами? Я не хочу, чтобы вы плакали. Да скажите же, что с вами?
– Ничего, ничего, – ответил Збышко со вздохом. – Долго рассказывать… Что было, то прошло. Вот я и развеселился…
– А может, вы бы выпили сладкого вина?
– Обходительная девка! Да что же это вы выкаете друг дружке? – воскликнул Зых – Говори ему: «ты, Збышко», а ты ей: «ты, Ягенка». Ведь вы с малых лет знакомы…
Затем он обратился к дочери:
– А что он когда-то отколотил тебя, это пустое!.. Сейчас он этого не сделает.
– Не сделаю! – весело подхватил Збышко. – Пускай теперь она меня отколотит, коли есть охота.
Желая совсем развеселить Збышка, Ягенка сжала кулачок и, смеясь, стала в шутку бить его.
– Вот тебе за мой разбитый нос! Вот тебе! Вот тебе!
– Вина! – крикнул, разгулявшись, хозяин Згожелиц.
Ягенка сбегала в кладовую и через минуту принесла ковш вина, два красивых кубка с вытисненными на них серебряными цветами, работы вроцлавских золотых дел мастеров, и две головки сыра, от которых еще издали шел сырный дух.
Когда взору Зыха, у которого уже шумело в голове, представилось это зрелище, он окончательно расчувствовался, придвинул к себе ковш, прижал его к груди и, решив, видно, что это Ягенка, заговорил:
– Моя ты доченька! Моя сироточка! Что я, бедный, стану делать в Згожелицах, как тебя возьмут у меня, что я стану делать!..
– А придется вам вскорости отдавать ее! – воскликнул Збышко.
Но расчувствовавшийся было Зых уже смеялся:
![Николай Долгополов - Оперативный вальс в германском посольстве[статья]](/uploads/posts/books/no-image.jpg)
