Иван Вазов - Под игом
Поп Ставри говорил с таким восторгом, что у любого самого строгого постника слюнки бы потекли. Увлекшись, старик присвистнул от восхищения, и на столе погасла свеча.
— Зажгите ее скорей! — попросил он.
— Поп Ставри, у тебя есть три сокровища, — сказал Колчо, — священство, подсвечник и свеча, но, по правде сказать, я сейчас ни одного из них не вижу…
— А у тебя что есть, чадо мое? — спросил священник, не поняв тонкой шутки.
— А у меня ни кола, ни двора, всего и богатства, что зовут меня — Колчо!
Эти остроты рассмешили всех.
Вскоре разговор стал общим. Но вот с улицы донеслась веселая песня. Вероятно, пел какой-нибудь голосистый молодой парень:
Кто купил ожерелье тебе,
Свет наш, Милка Тодоркина,
Ожерелье жемчужное?
—Купил его Кириак мой
Для моей для белой шеи, —
Мне носить, ему дивиться!
—Кто купил эту юбку тебе,
Свет наш, Милка Тодоркина,
Эту юбку атласную?
—Купил ее Кириак мой
Для стана моего тонкого, —
Мне носить, ему дивиться!
Певец прошел мимо, и песня замерла в конце улицы. Разговор перешел на Милку Тодоркину, соседку попа Ставри. Милка была красивая, но распутная девушка; в городе о ней рассказывали разные разности, и ее слава росла с каждым днем, на радость болтливым сплетницам. Недавно о Милке и песню сложили. А соседи ее постоянно ворчали. Им было не по нутру, что под боком у них такой соблазн, — ведь дурные примеры заразительны. Люди советовали Милкиным родителям обвенчать ее с Рачко Лиловым, сыном медника, который был от нее без ума. Но его родители не соглашались. Кто же захочет отдать свое чадо подобной сердцеедке?
— Почему этот Лило-медник и слышать не хочет о Милке? — спрашивала попадья. — На ком же он собирается женить своего рябого Рачко? Уж не думает ли он, что за его сынка пойдет дочь какого-нибудь чорбаджии или боярышня? Милка — девушка молодая, красивая… Ну, грешила, оступалась по глупости, так ведь поумнеет же она когда-нибудь! Ум приходит с годами… Уж если они любят друг друга, пусть и поженятся. Будут жить да поживать в любви и в согласии, как бог даст. Чего бы лучше?
— Дура девчонка, что и говорить, — вмешался поп Ставри, — да ведь и ее искушают со всех сторон: что ни волокита — за ней волочится, что ни песня — про нее сложена… Ничего не поделаешь! Люди из мухи делают слона, из муравья — льва! Так вот и получилось, что про Милку худая слава пошла… Я говорил ее отцу: «Подстереги ты этого сукина сына Рачко, когда он придет к девушке, да и обвенчай их немедля, вот и делу конец». Фата все покроет.
— А ведь еще недавно ходил слух, будто сын чорбаджи Стефана сватался к Милке; правда это? — спросила одна гостья. — Тогда она еще берегла свою честь.
— Кого только к ней ни пристегивали!.. Вот и потеряла свое доброе имя, — сказала другая.
— А вы знаете, Кириак Стефчов собирается засылать сватов к Лалке, Юрдановой дочери, — отозвалась третья.
Эти слова пронзили доктора, точно острым ножом.
— Как же, как же — у Стефчова глаза разгорелись на богатое приданое, — подтвердил хозяин.
— А Милке нравится Рачко? — спросил Огнянов, чтобы переменить разговор.
— Я же вам говорю! Он ходил к девушке тайком, — значит, полюбились друг другу… Ну и нечего канителиться, скорей под венец, вот и сплетням конец. Ох, Иисусе Христе, прости, господи, согрешишь тут с этими мирскими соблазнами… А завтра праздник — андреев день… Ганчо, налей еще нижиереченского винца, а то у нас глотки пересохли… Анка, Михалчо, пора спать. Вы еще маленькие.
Дети встали и ушли, очень недовольные: их живо интересовал разговор о Милке Тодоркиной.
— По-моему, нужно дать этой Милке свободу выбора: зачем принуждать ее венчаться? — сказал Кандов.
Поп Ставри смерил его взглядом.
— Как же не венчаться? — проговорил он в недоумении.
— Пусть дадут ей свободу, нельзя же лишать ее человеческих прав, — говорил студент с жаром.
— Какую свободу? Свободу выставлять свое грязное белье напоказ? Не пойму я тебя.
— Странное у вас представление о правах человека, — заметил Николай Недкович.
— Раз она не стесняет свободы других, пусть живет, как ей нравится: ничего дурного в этом нет! — объяснил Кандов.
— А если у нас будет самолучшая, — тоже скажешь «ничего дурного»? — спросил поп Ставри.
— Какая «самолучшая»?
— Ну, республика! — нетерпеливо объяснил хозяин. Кандов посмотрел на него в недоумении.
Недкович шепотом объяснил ему, какое значение произвольно придавал старик этому слову.
— Тут все дело в принципе, — уверенным тоном начал Кандов. — Передовые идеи нашего либерального века требуют освобождения женщины от рабского подчинения мужчине — наследия варварских времен.
— Что же тогда получится? — спросил пои Ставри, ничего не поняв.
Повернувшись к Огнянову и Недковичу, Кандов продолжал:
— Современная наука признала, что способности у мужчин и женщин одинаковые, а значит, женщина должна быть уравнена в правах с мужчиной. До сих пор она была жертвой целого ряда глупых предрассудков, которые сковывали ее волю; она задыхалась под унизительным бременем тирании и животных инстинктов мужчин! Люди придумали множество законов и всяких формальностей, чтобы мешать каждому ее шагу!..
Кандов говорил искренне. Он был честный человек, но наглотался без разбору утопических теорий разных социалистических доктринеров, и это спутало его понятия об истине и лжи; трескучие слова и модные закругленные фразы затмили для него реальную правду жизни; пораженный их новизной, он пытался во что бы то ни стало блеснуть ими. До сих пор Кандов жил в среде, страдающей болезненным идеализмом. Чтобы отрезветь, ему надо было побыть некоторое время в Болгарии.
— Скажите мне, — продолжал он, — что значат все эти громкие слова: целомудрие, брак, супружеская верность, святые материнские обязанности и другие подобные нелепости? Все это просто эксплуатация женской слабости!
— Точно по книге читает! — пробормотал поп Ставри себе под нос.
— Господин Кандов, — возразил Недкович, — все образованные люди сочувствуют тем идеям, которые вы высказали вначале. Но вы сейчас совершили головокружительный прыжок и впали в безумную крайность… Вы отбрасываете законы — и уже не только созданные людьми, но и законы природы: вы подрываете незыблемые основы, на которых построено человеческое общество… Что произойдет, если мы уничтожим брак, семью, материнство и отнимем у женщины ее высокое призвание?
Поп Ставри, наконец-то поняв, о чем идет речь, нахмурил брови.
— Я требую ее эмансипации, — заявил Кандов.
— Прошу прощения, вы требуете ее деградации, — обернулся к нему Огнянов.
— Господин Огнянов, вы читали философов, писавших по женскому вопросу? Советую почитать…
— Кандов, Кандов, друже! — обратился поп Ставри к студенту. — А ты читал Евангелие?
— Читал… когда-то.
— Помнишь, как там сказано: «Жены, своим мужем повинуйтеся»? И дальше: «Сего ради оставит человек отца своего и матерь свою и прилепится к жене своей?»
— Я основываюсь только на истинной науке, батюшка.
— А есть ли наука более истинная, чем божья? — сердито возразил старик. — Нет, друже Кандов, выкинь-ка ты из головы все эти протестантские измышления. Брак — великое таинство. Да разве можно без брака, сынок? К чему же тогда церковь, к чему вера, к чему священники, если люди будут размножаться, подобно свиньям, без венца, без благословения божьего?
