Петр Краснов - Цареубийцы (1-е марта 1881 года)
Конечно, — это его, Афанасия, ладанка. Порфирий осторожно берет грязный кожаный мешочек и нерешительно говорит:
— Как будто?.. Не его.
Сзади подходит майор Горталов.
— Ну, что? Нашли? — спрашивает он.
Порфирий молчит. Унтер-офицер отвечает за него:
— Нашли, да так заложен. не вытащишь. Весь бруствер разваливать придется.
— Вы, полковник, не беспокойтесь… Место приметим. Завтра, Бог даст, турок совсем отгоним, тогда и разберем всех убитых: кого — куда… Да, может быть, вы и ошиблись. Это бывает. Скажут — убит. Даже покалеченного покажут, а он на другой день сам и объявится, живой и здоровый, даже и не раненый. Идите себе спокойно. Я присмотрю за этим местом. Мои люди сейчас за патронами пойдут, они вас и проводят. Ночью-то так легко ошибиться.
Порфирий идет за солдатами. Темная, непогожая ночь кругом. Огненными метеорами рвется в воздухе шрапнель, лопаются гранаты, на мгновение освещая путь, и потом еще страшнее и темнее ночь. В логу посвистывают откуда-то сбоку пули.
— Вы вот здесь, где помельче будет, ваше высокоблагородие, — говорит солдат, показывая, где перейти ручей.
«Погоны с набитой третьей звездочкой и цифрой «14»… Мундир… Как даже и в крови не признать Доронинского английского добротного сукна? И ладанка? А вот креста все-таки не было? Нет, не может того быть, чтобы этот ужас, чтобы это был Афанасий!!»
Порфирий спускается с кручи, скользит, едва не падает, карабкается наверх.
— Пожалуйте, я вам помогу, — говорит солдат и поддерживает Порфирия под локоть.
Они идут, и бесконечным кажется их путь в этой темной, сумрачной ночи.
— Сына у них убило… На Горталовской траншее, — тихо говорит один солдат другому.
«Скажут: убит… Даже покалеченного покажут, а он на другой день и объявится — живой и здоровый…»
Надежда не хочет оставить Порфирия.
Ладанка лежит в кармане штанов. Холодит ногу. Его ладанка… Афанасия!..
XXVII
Государь с Великим Князем Николаем Николаевичем Старшим, принцем Карлом Румынским, начальником штаба генералом Непокойчицким, генералом Левицким, чинами штаба, ординарцами, сопровождаемый эскадроном лейб-казаков, к трем часам дня приехал на «Царский валик» — холм против Гривицких редутов. Там были поставлены походные, полотняные стулья. Государь сел на один из них наблюдать за боем. Он был в белой фуражке с большим козырьком и в — пальто.
Холодный дождь сыпал и сыпал с неба. Потоки воды текли с холма. Впереди, не переставая, как гром во время грозы, гремели пушки, то разгоралась, то смолкала ружейная стрельба. Но ни простым глазом, ни в бинокль не было видно, что делается впереди.
Туман, низкие, черные тучи, косые полосы дождя скрывали место боя. Не видно было ни пороховых дымов, ни разрывов снарядов.
Иногда на несколько минут стихнет дождь, чуть посветлеют дали. Покажутся белые пороховые дымы, темные полосы войск, колонны резервов. Все поднимут бинокли к глазам, посмотрят напряженно — до боли в глазах стараются разобрать, что там происходит.
— Ну, как у Зотова? — нерешительно спросит Государь.
Он отлично видит, что все стоят на тех же местах, но так хочется услышать об успехе…
— Да, как будто раньше наши цепи были на этом холме, а теперь во-он куда подались, — скажет Великий Князь Главнокомандующий.
Сзади раздается мрачный бас Левицкого:
— Все на тех же местах, Ваше Высочество. Это только так кажется. Подались бы вперед — батареи переменили бы позицию, а то смотрите, где были, там и остались.
Опять туман, дождь, серые космы туч скрывают дали.
— От князя Имеретинского ординарец.
— Ну, что скажешь, молодец?
— Ваше Императорское Величество, его сиятельство князь Имеретинский приказал доложить, что генерал Скобелев потребовал все резервы вперед. У князя больше нет войск.
И сдержанный басок Левицкого:
— Скобелев это умеет!
— Значит, нужно так, — говорит Великий Князь. — А где Скобелев?
— Пошел на Зеленые горы.
Бинокли направляются влево. Там тоже туман, тучи, полосы дождя.
Томительно медленно тянется время. Государев ординарец, конвоец Абадзиев пытается шутить, но никто не принимает его шуток.
Опять посветлело. Раздались дали. Там, где кипит ружейная стрельба, стали видны дымы.
Великий князь Николай Николаевич смотрит туда в бинокль.
— Ваше Величество, — говорит он, — Скобелев на Зеленых горах!
— Слава Богу! Слава Богу! — говорит Государь.
За холмом слышно шлепанье конских ног по грязной дороге, покряхтывание кузова коляски. Экипаж приехал за Государем.
Государь все сидит на низком стульчике в мокром пальто.
Из сумерек скачет ординарец, Донской офицер. Он на скаку спешивается, бросает измученную лошадь и быстрыми шагами подходит к Государю:
— Ваше Императорское Величество, от генерала Скобелева! Редут Кованлек только что взят Ревельским и Либавским полками. Наши врываются в Плевну. Скобелев просит подкреплений.
Государь вопросительно смотрит на Великого Князя. Левицкий говорит за Главнокомандующего:
— Ваше Величество, резервов больше на левом фланге нет.
— Передай Скобелеву, — говорит Великий Князь, — пусть держится там, где стал.
Шел пятый час, и в этот непогожий печальный день начинало уже темнеть. Со стороны Радищевского редута (Омар-бей-Табия) послышались крики «ура», стрельба стала там как будто тише, но потом вдруг возобновилась с небывалой силой. Оттуда, обтекая Царский валик, потянулись раненые. Они шли бесконечными вереницами, то поодиночке, то целыми толпами. В тумане и полосах набегавшего дождя они исчезали, растворялись, словно призраки войны. Обгоняя их, скакал офицер-ординарец. Казак едва поспевал за ним.
— А, вот! С донесением от Зотова, — сказал Государь и повернулся к соскочившему с коня молодому красивому Кавалергардскому офицеру в рыжих усах. Великий Князь, стоявший подле Государя, показал глазами ординарцу, чтобы тот докладывал Государю.
— Ваше Императорское Величество, от генерала Зотова, Кавалергардского полка штаб-ротмистр Вонлярлярский с донесением.
— Доложи!
— Генерал Зотов приказал доложить: в четвертом часу дня Казанский и Шуйский полки пошли на выручку Углицкого и Ярославского полков, бросившихся на штурм Радищевского редута…
Офицер замолчал, смутившись.
— Ну?
— Этот наш третий штурм был отбит. Генерал Зотов приказал доложить: становится темно. Четвертый раз он штурмовать… не может…
По лицу кавалергарда было видно, как тяжело было ему передавать Государю эти неутешительные вести.
Едва Вонлярлярский отошел от Государя, как прискакал ординарец от барона Криденера и румын. Атака Гривицкого редута была отбита, барон Криденер опасался, что турки сами перейдут в наступление и что он тогда не удержит фронта.
Посланный к Криденеру офицер вернулся и доложил, что он будто бы видел турецкую кавалерию, выходящую наши войска.
Среди свиты произошло движение. Все засуетились, забеспокоились. Тревожный шепот пошел между чинов свиты. Кто-то шепнул Великому Князю:
— Надо просить Государя уехать… Нельзя так рисковать….
Лейб-казачий эскадрон сел на коней.
Стало темно. Снова пошел мелкий, холодный, осенний дождь… Государь по-прежнему сидел на своем походном стуле. Он, видимо, сильно страдал, слушая донесения о тяжелых штурмах, отбитых турками.
Великий Князь Николай Николаевич подошел к Государю и сказал:
— Ваше Императорское Величество, вам долее оставаться здесь нельзя. Я умоляю вас вернуться в Порадим. Сам я останусь здесь, пока не получу точных сведений о результатах боя.
— Ты думаешь?..
Государь тяжело поднялся с полотняного стула и, сопровождаемый дежурным генерал-адъютантом, пошел к коляске. Великий Князь подошел к нему.
Государь остановился подле коляски.
— Быть может, брат. — сказал он, — не надо было начинать штурм в такую непогоду? Какие страшные потери! Мое сердце содрогается от боли… И все понапрасну.
— Ваше Императорское Величество, принц Карл и генерал Зотов настаивали на штурме сегодня.
Государь приложил два пальца к широкому козырьку мокрой фуражки, сел в коляску и откинулся на сиденье. Четверик лошадей с туго подвязанными хвостами дружно принял. Коляска с поднятым верхом покачивалась и покряхтывала, пока шагом выбиралась с Царского валика на шоссе.
По шоссе коляска катила спорой рысью.
— Эй, посторонись маленько! — кричал государев кучер Фрол, с удивительным искусством обгоняя какие-то арбы, телеги, лазаретные фургоны, толпы идущих под дождем солдат. Сквозь песню колес по шоссейному щебню доносились до Государя мучительные стоны и крики.
Государь сидел в глубине коляски, откинувшись назад. Его лихорадило.
