Лотар-Гюнтер Буххайм - Крепость
Перед Boulangerie вижу стоящие овальные корзинки для багета. Они пусты. Рядом с ними сложенные горкой пустые ящики для салата.
А сейчас приходится проезжать узким проходом: Вынутый из земли грунт для какого-то котло-вана перегораживает почти половину дороги. Полагаю, что газовщики или электрики постара-лись выкопать этот котлован еще сегодня утром. И то, что рядом с кучей земли лежат горы бу-лыжников из мостовой, тоже вполне нормально. Все это можно обосновать: Если что-то долж-но ремонтироваться, то оно должно ремонтироваться.
Знаю точно: то, что я все вижу иначе, чем обычный беспечный фланер – это моя собствен-ная вина... Однако вижу и еще кое-что: sens-unique вывески, которые были установлены, очевидно, только что; окрашенные в бело-красное деревянные шлагбаумы, снабженные акку-ратными лампами, а также и другие барьеры из ржавых, наполненных песком бочек, в которые просто воткнули знаки запрещающие движение... Лучших заграждений на дороге я еще не ви-дел. Эти бочки выдержат любой обстрел…
Если не ошибаюсь, мы находимся посреди города. Вижу купол Pantheon , и уже вскоре по-нимаю: Мы подъезжаем прямо к Сене.
Хочу проехать по бульвару Saint-Germain на запад, а затем по Rue de Seine дальше на север и к реке. Двигаясь таким образом, скоро въеду в мой квартал.
Вид на углу кафе «La Palette» доводит меня почти до слез. Внутри висят картины Maclet так, будто нарисованы прямо на стене. За ними видны плитки, полностью разукра-шенного кафеля. Сквозь большие парадные ворота с их створками разрисованными узорчато-стью древесины и упорными брусами по обеим сторонам, во двор, должно быть раньше въез-жали конные экипажи. Сейчас же перед дверью, как в заклеенном гнезде ласточки, сидит оди-нокий швейцар...
Затем возникает бистро, в котором вся поверхность облицована мрамором, но не настоящим, а таким, что создается движениями малярной кистью.
Дома старые и жалкие, но у некоторых фундаменты окрашены, по крайней мере, на первом этаже, зеленой масляной краской.
А вот теперь Академия Раймонда Дункана – «Античность с душой ищите!»
На фонарном столбе висит, присоединенная к нему толстой цепью, рама велосипеда. Кто-то снял оба колеса и, судя по всему, украл их. Раму унести не удалось. Наверно шины были еще хороши. Не могу не думать о хороших шинах... И невольно вырывается стон: Господи, Боже мой! Если бы только у нас были хорошие шины!
Перед нами раскрывается ущелье домов на Rue de Seine: Прибываем к цели. Но незадолго до конца улицы, у набережной, приходится с осторожностью объезжать старый черный паровой каток. Затем бочки с асфальтом, которые стоят так плотно, что мы едва можем проткнуться сквозь них... Никто не мог бы сказать мне, что все эти препятствия стоят здесь лишь по какой-то нелепой случайности.
До музея «Bai Mayol» теперь уже недалеко. Висит ли там все еще огромный транспарант на входе? Мысленно вижу огромные пламенеющие буквы: «Здесь внутри имеются обнаженные фигуры».
Далее все идет как по писанному: На Сене лежат красно-бурые баркасы. Между ними зеркало Pont des Invalides .
Теперь все идет слишком быстро: Уже вижу далекие серо-стальные, стеклянные купола зда-ний всемирной выставки, а перед ними огромные, зеленые шары старых каштанов.
На Place de la Concorde стоят танки.
Под каждой из статуй восьми городов Франции стоят бок о бок два танка. И наверху, на тер-расе перед Jeu de Paume также стоят несколько танков. Танки посреди Парижа – что за отврати-тельный вид!
Знакомые мне улицы и бульвары... На какой-то миг, проезжая мимо, возникает угловой дом напоминающий нос корабля и Эйфелева башня, возвышающаяся, словно мачта, над ним.
Как поступить теперь далее: направиться на Елисейские поля? Или к Сене и сразу к Трокаде-ро? Да брось ты, говорю себе: Снова, как в мои самые лучшие дни через Champs-Elysees к Etoile – затем почти полностью объехать Arc de Triomphe и только затем направиться в Отделение.
На одной из маркиз большими красными буквами написано: «Aux Petits Agneaux» . Там я часто сидел и рассматривал прогулочные коляски. Страстно хочу снова все это увидеть, пони-мая, что эти виды судьба мне уже никогда больше не предложит.
Ввиду Trocaderos прилагаю все, чтобы сохранить хладнокровие. Замечаю, что правая рука дрожит, едва лишь отрываю ее от автомата...
Как наяву слышу голосок Симоны: «La revanche est un repas qui se mange froid» . Alors!
А сейчас поворачиваем в бульвар с дорожкой для верховой езды в самой ее середине...
На последних ста метрах говорю себе: Проклятье, проклятье, проклятье!
Номер дома 26: Здание из песчаника, выглядящее благородно и престижно. Высокая железная решетка. Выложенный плитками въезд как у какого-нибудь театра.
Бартль уже стоит рядом с «ковчегом» на тротуаре. И затем помогает мне, несмотря на мое слабое сопротивление, подняться с сидения. При этом меня пронзает острая стреляющая боль. И надо же было такому со мной случиться!
Бартль недоверчиво смотрит на здание:
- Это замок?
- Городской дворец – один из лучших.
Ну, вот и мы! Давненько здесь не был.
Вижу, что почта все еще функционирует: усатый Facteur равнодушно выходит с полупус-той сумкой, с пачкой писем в левой руке, из ворот.
Из прилегающего флигеля выносят и грузят ящики картотеки и грузят в открытые легковуш-ки. Выглядит как обычный переезд конторы. Два обер-лейтенанта в галифе с кожей на заднице, с деланным жеманством командуют полудюжиной солдат.
В слишком короткой юбке из дома так быстро и решительно вышагивает одетая в форму служащая, что ее груди высоко прыгают в узком кителе. А что означает свернутый в рулон ко-вер у нее под мышкой? Что вообще здесь происходит?
Брожу глазами по фасаду из песчаника – наверх и по рядам оконных рам с низкими железны-ми решетками: Где наш флаг? Его больше нет! Что это может значить?
Большая тяжелая входная дверь из застекленных железных решеток полуоткрыта: Я внезапно будто очнулся.
Что за везение, что у меня цела правая рука. Я могу нести автомат через правое плечо на на-тянутом ремне: Положение для стрельбы с бедра. От страха Бисмарк должен в штаны нало-жить.
Но где же часовой? В вестибюле тоже никого. Дверь в караулку открыта. Здесь всегда было полно суматохи, теперь же висит тишина.
Прохожу через вторую огромную застекленную дверь на лестничную клетку и кричу наверх:
- Есть здесь кто-нибудь?
При этом кажусь себе полным идиотом – и еще больше, когда вместо ответа сверху долетает только неразборчивое эхо.
Никого? – но этого же не может быть! Ни стука пишущей машинки, ни шума телефонных звонков…
Царит зловещая тишина.
Никаких сомнений: Здание пусто! Все Отделение, порядка тридцати голов, выбыло.
Повсюду вижу теперь знаки того, что состоялось паническое бегство. Эта банда свиней должна была смыться не так давно. Между их исчезновением и моим появлением здесь никто не входил в здание – в этом я совершенно уверен.
Затылок пронзает сильное неприятное чувство. Я кажусь себе вором, тайком крадущемся по чужому дому – особенно теперь, на этих толстых лестничных коврах, что делают мои шаги аб-солютно беззвучными.
Громко кричу: «Привет!» и пугаюсь, так как голос усиливается гулким эхом: Следовало ожи-дать! Множественные гобелены, когда-то висевшие здесь на стенах, поглощавшие шум и гам, исчезли.
Эти чертовы свиньи перевезли свои паршивые задницы в более безопасное место.
Всю войну наслаждались жизнью в Париже, ни разу выстрела не услышали – а только жрали, пили и услаждали свои тела! А теперь – смылись! У здания всегда было достаточно машин для высоких штабных чинов. Эти грязные похотливые козлы систематически паслись здесь. Теперь же, судя по всему, уже в пути в направлении на Родину, затарившись под завязку, в своих фасонистых форменках. Эти подонки своего никогда не упустят. Даже погода будем им помогать, когда они захотят нащупать ширинку, чтобы справить нужду.
Прохожу одно пустое помещение за другим. Не могу поверить: На одном письменном столе грудой лежат служебные печати. Могу выписать себе приказ на марш хоть в Танганьику – или даже Исфахан , где охотно бы стал наместником...
Двери шкафов и выдвижные ящики столов открыты.
В каминах горы белого пепла и рябь обугленных, не полностью сожженных бумаг. Обкусан-ный хлеб между папками для дел и раздувшаяся стопа писем. Эти свиньи даже почту с собой не взяли.
Разгребаю связку писем обеими руками, быстро, как охотник за сокровищем, и не верю своим глазам: Целых три письма с моей фамилией на конвертах. Одно должно быть черт-те сколько раз туда и обратно пропутешествовало, так много на нем печатей и штемпелей. Оно от Гизелы. Значит, она еще жива. И письма из кассы пошивочной мастерской для офицеров, напоминание: Я имею долг в 50 рейхсмарок – просто смех!
Когда, наконец, стою в кабинете Бисмарка, то чувствую себя так, словно меня ударили меш-ком по голове. Итак, ничего не выйдет с автоматной очередью в столешницу письменного сто-ла, чтобы вызвать дрожь у господина капитана. И уже совсем ничего с очередью в его толстое брюхо.
![Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]](/uploads/posts/books/239695/239695.jpg)
