Сергей Кравченко - Кривая империя. Книга 3
В марте 1736 года Миних лично осадил Азов, тут его сменил Леси, а сам фельдмаршал поднял Днепровскую армию на Перекоп. Перекоп, вопреки данным разведки оказался в исправном состоянии: от взгляда в пропасть его рва кружилась голова. Но наши смело спустились в ров, поднялись на вал под прикрытием ураганного артиллерийского огня и взяли укрепления в три дня — с 20 по 22 мая. Турки сдали все крепости под обещание быть выпущенными живьем.
На военном совете решили штурмовать еще Козлов, но далее не ходить. Однако, Козлов взяли без штурма, захваченных трофеев хватило на всю армию, и «наши были в таком сердце, — писал Миних, — что никак невозможно было их удержать, чтоб в Бакчисарае и ханских палатах огня не подложили». Сгорело четверть города и ханские палаты, «кроме кладбища и бань».
Началась жара, и русская армия потянулась за Перекоп для отдыха. Татары досадливо сопровождали войско: они думали, что наши пойдут на южный берег Крыма, до самой Кафы, и сами спалили всю свою недвижимость. Русские, не битые в бою, вышли из крымской степи со страшными потерями. Миних любил поспать утром и гнал войско по самой жаре, в итоге половина армии полегла в пути.
19 июня пал Азов. Турок отпустили с миром на родину, у нас было только 200 убитых и 1500 раненых, легко задело и фельдмаршала Леси.
Анна так привыкла к победам, что ворчала на Миниха — чего он весь Крым не взял?
Весной 1737 года 70-тысячная армия Миниха выступила на Очаков. 1 июля началась перестрелка, 2 июля город проснулся в дыму. Миних применил театральный прием — психическую атаку. Вся армия со знаменами и барабанным боем медленно пошла к стенам города. Цель парада была проста — отвлечь турок от тушения пожара. Задумка удалась — весь народ засел на стенах, раззявив рты и подставив огню затылки. Город пылал все ярче, взорвались два главных склада боеприпасов. 10000 любителей батальных сцен погибло в огне.
Приобретенный Очаков полностью блокировал сухопутный выход с турецких Балкан в наше Дикое Поле. До Константинополя теперь было рукой подать.
Кампания следующего, 1738 года прошла бесплодно, зато в 1739 году наши взяли Яссы, очистили всю Молдавию, восстановили статус-кво, утраченное Петром в Прутском походе. Турецкая война закончилась мирным договором и стоила России 100000 человек убитыми и огромных денежных сумм.
Анна Иоанновна и ее курляндцы внешне правили и воевали, как Петр Великий, и с аналогичными результатами. Значит, дело тут было не в истеричном гении медноголового русского всадника, а в «немецком», европейском влиянии на российский обиход. Ибо Миних был продолжением Гордона и Лефорта, придворные «машкарады» — развитием потешных ассамблей. А с рабочим народом обращались обычно — планомерно по-скотски. Правительство Анны жестоко разбиралось и с ворами, их казнили сотнями.
К концу царствования Анны из-за военных потерь, пожаров, бандитизма, побегов, голода и эпидемий великороссийское население остановилось в росте на 5.565.259 человеках «мужеского» и 5.327.929 женского пола.
Что тут добавить? Уместно только вздохнуть — кому с облегчением, кому с грустью: малозначительная на первый взгляд Анна Иоанновна с обретением вкуса к войне восстановила Империю Петра Великого, вдохнула новый воздух в ее опавшую грудь, восполнила ущерб, нанесенный делу Императора его женой и внуком. Был учрежден Кадетский корпус, начала работать Академия, Василий Татищев и Антиох Кантемир принялись писать историю России, а Тредиаковский — сочинять более-менее рифмованные произведения.
5 октября 1740 года императрице Анне сделалось очень дурно за обедом. Она слегла, и лечить ее было недосуг, — слишком сложная заворачивалась интрига с престолонаследием.
Анна Иоанновна скончалась 16 октября после тяжких мук, назначив регентом своего Бирона. Диагноз поставили сложный — соединение подагры с каменной болезнью.
Регент Бирон и дни Брауншвейгского домаБирон стал регентом, а императором провозгласили новорожденного брауншвейгского принца Ивана Антоновича, которому предписывалось по мере взросления крепко держаться «регламентов, уставов и прочих определений» Петра Великого (так его называли, как мы видим, уже ближайшие наследники).
Иван Антонович был правнуком царя Ивана Алексеевича (сводного брата и соправителя Петра), внуком царевны Екатерины Ивановны, внучатым племянником покойной императрицы Анны, сыном Анны Леопольдовны и Антона Брауншвейгских. Не умея ходить и говорить, он на другой день после смерти двоюродной бабки уже прислал в Сенат и Синод указ, чтобы немцев не трогали, уважали, Бирона именовали «его высочеством, регентом Российской империи, герцогом курляндским, лифляндским и семигальским».
Сенаторы, архиереи, сановники, дворяне и прочие, прильнувшие к необъятной груди этой самой империи, теперь оцепенели в тоске смертной.
«Бывали для России позорные времена: обманщики стремились к верховной власти и овладевали ею, но они, по крайней мере, прикрывались священным именем законных наследников престола. Недавно противники преобразования называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, но другие и лучшие люди смеялись над этими баснями. А теперь въявь, без прикрытия иноземец, иноверец самовластно управляет Россиею и будет управлять семнадцать лет. По какому праву? Потому только, что был фаворитом покойной императрицы! Какими глазами православный русский мог теперь смотреть на торжествующего раскольника? Россия была подарена безнравственному и бездарному иноземцу как цена позорной связи! Этого переносить было нельзя!»...
Эту длинную, сердечную, праведную тираду нашего Историка я привожу полностью, ввиду ее многозначительности. Она действительно много значит для понимания русской национальной этики. Написанная через 150 лет после Петра, эта замечательная жалоба вполне демонстрирует категорическую бессмысленность всех петровых усилий. Да, одёжку перекроили, бороды сбрили, языки изучили, прошпекты питерские распрямили, но мораль осталась кривой. Давайте прочтем запальчивую речь Историка еще раз, обобщенно, расширительно во времени и пространстве, с подстановкой конкретных фамилий и явлений. Итак, убираем кавычки.
Бывали для России позорные времена: она бездарно губила миллионы своих детей, унижала их, обманывала, оскрбляла; обманщики обещали народу заботу, любовь, защиту, самопожертвование, честность, правосудие, но на деле хотели только одного — стремились к верховной власти и овладевали ею; народ верил им, прикрывались они священным именем законных наследников престола или честно пользовались правом сильного. Недавно противники преобразования называли преобразователя иноземцем, подкидышем в семью русских царей, они наивно полагали, что носителем чуждой культуры и политики может быть только человек «немецкой» крови; но другие и лучшие люди смеялись над этими баснями. А теперь въявь, без прикрытия иноземец, иноверец самовластно управляет Россиею. Носитель «священного имени», воспитанный за рубежом или иностранными наставниками, сохранивший лишь несколько процентов славянской крови, теперь будет десятилетиями и столетиями навязывать нам свое «высочайшее усмотрение». По какому праву? Потому только, что отец его был фаворитом покойной императрицы, или мать — сожительницей императора — с записью в церковных книгах или без, какая нам разница?! Какими глазами православный русский мог смотреть на торжествующего раскольника? — ибо со времени Алексея Михайловича все цари наши, вся церковь, большая часть населения в очередной раз послушно откололись от верования отцов своих и дедов. Россия опять подарена безнравственному и бездарному иноземцу — будь он варяг, голштинец, любой другой немец, еврей, грузин — как цена позорной связи, дворцового переворота, отцеубийства, бандитского налета, бессовестного сговора! Этого переносить нельзя!»...
Вот так наш Историк (при небольшой разъяснительной поддержке) легко превращается из православного имперского моралиста в национал-шовиниста, террориста, зовущего к ниспровержению законных правительств Рюрика и его потомков, Григория Отрепьева, Бориса Годунова, всей династии Романовых, Ленина-Сталина, беспородных наших хрущевых, брежневых, и иных, ныне присных и вовеки веков неискоренимых.
Опешивший и густо крестящийся Историк едва успел выдохнуть объяснение, что фраза его не столь дальнобойна, а лишь призвана обосновать своевременность и праведность дворцового переворота, который учинила энергичная «дщерь Петрова» — принцесса Елизавета, как гвардия крепко выпила и дружно встала за новую амазонку.
Но сначала возникли гвардейские заговоры в пользу отца грудного императора — принца Антона, в пользу матери — Анны Леопольдовны. Их прочили в регенты до совершеннолетия сына. Бирон в ответ угрожал выписать из Голштинии юного Петра, сына Анны Петровны и внука Петра Великого. Чтобы укрепить свою позицию, Бирон целыми часами что-то «репетировал», запершись с царевной Елизаветой. В итоге царевна была в курсе всех дел, а Бирон питал на ее счет наивные надежды.
