Бернгард Келлерман - Гауляйтер и еврейка
Шарлотта и в самом деле была удивительно хороша.
Ее фигура, фигура Юноны, отличалась редкой пропорциональностью, отчего и казалась стройной. Прекраснее всего была ее кожа — матовая, немного слишком бледная, гладкая, как слоновая кость. С белоснежных висков Шарлотты ниспадали нежные золотистые локоны, а ресницы она поднимала медленно и величаво — так павлин распускает свой хвост. За ее руки, казавшиеся мастерскими слепками с рук боттичеллиевских женщин, двенадцати венским художникам следовало бы выдать ей особую премию.
На «мадам Австрии» было голубое, стального отлива платье, «фантази», золотые туфельки, а говорила она на мягком, вкрадчивом венском диалекте. Когда она вышла к столу, все заметили, что губы ее накрашены чуть-чуть ярче, чем принято, и охмелевшая Клара тут же вынула зеркало из сумочки, чтобы поглядеть, не слишком ли накрашен и ее рот.
Не успела прекрасная Шарлотта сесть за стол, как вошел гауляйтер; весь светясь благодушием, он небрежно пожал руки знакомым дамам. Заметив Шарлотту, он остолбенел и с нескрываемым любопытством стал смотреть на нее. Потом приветливо кивнул, пожал ей руку и попросил гостей не обращать на него внимания.
— Ведите себя так, как будто меня здесь нет, — громко сказал он. — Я простой человек из народа.
Дамы были очарованы этой простотой обращения, ведь как-никак это один из могущественных людей Германии; все помнили, что он принадлежал к числу тех, кто участвовал в шествии к Галерее полководцев.[4]
Румпф сел на свое место, а официант в черном фраке наполнил его бокал вином.
— Разве не блестящая идея пришла мне в голову — пригласить сюда дам? — крикнул он через весь стол, внимательно разглядывая то одну, то другую женщину. — Ну, а теперь, господа, будьте как дома.
Он молча ел свой суп, не спуская пристального взгляда с Шарлотты. Наконец он подозвал ее к себе.
— Я вижу, вы тоже только что начали кушать, — сказал он. — Составьте мне компанию, «мадам Австрия». Граф Доссе еще успеет наглядеться на вас.
Фогельсбергер вскочил, и Шарлотта заняла место рядом с гауляйтером. Она раскраснелась, в глазах у нее появился возбужденный блеск. Разумеется, Шарлотта торжествовала: этот важный вельможа изо всех женщин отличил именно ее.
Прерванная застольная беседа возобновилась; снова раздался звонкий смех Клары.
— Как я слышал, путешествие было не из приятных, «мадам Австрия»? Вы разрешите мне так называть вас?
— Как вам будет угодно, — ответила она не без смущения. — Полет и правда оказался очень нелегким, особенно трудно пришлось перед Дрезденом. Я чувствовала себя совсем плохо.
Румпф громко рассмеялся.
— Морская болезнь?
Шарлотта тоже засмеялась и покачала головой.
— Нет, — сказала она, — но еще немного, и…
И она принялась рассказывать различные подробности о своем путешествии. Она чувствовала, что гауляйтер охотно слушает ее, и не смущалась тем, что он не сводит с нее глаз. Пусть смотрит, она к этому привыкла. Она играла глазами, кокетничая своими обольстительными ресницами. Чем больше она ему понравится, тем это будет полезнее для Доссе, который часто бывал недоволен своим начальником.
— Неприятно, очень неприятно, — смеясь, сказал Румпф и знаком приказал слуге подлить вина Шарлотте. — Неприятно, в особенности для женщины. А ведь красивые женщины всегда бывают предметом особого внимания.
Шарлотта, улыбаясь, кивнула головой, как бы показывая, что она сумела оценить меткое замечание гауляйтера.
— Я удивляюсь только одному: почему же вы не открыли стоп-кран, — шутил Румпф, серьезно вглядываясь в лицо Шарлотты.
— Разве это можно? — не подумав, спросила Шарлотта.
Румпф громко рассмеялся.
— Разумеется, — отвечал он, и его голубые глаза блеснули от удовольствия. — Это значит, что вы протестуете против такой транспортировки и требуете назад деньги.
Красавица Шарлотта неуверенно взглянула на него.
— А если протест ни к чему не приводит, то надо попросту выйти из самолета, — продолжал Румпф, одержимый каким-то буйным весельем.
Граф Доссе сжал губы. Он находил безвкусным эти пошлые шутки по адресу Шарлотты. Фогельсбергер и Мен, напротив, громко расхохотались; они уже не раз слышали эту шутку гауляйтера. Майорша Зильбершмид тоже разразилась громким смехом. Она не пропустила ни слова из этого разговора и теперь откровенно торжествовала над несообразительной красавицей, которой только что завидовала, потому что ей оказывалось предпочтение. Наконец засмеялась и сама Шарлотта, но в ее смехе послышались стыд и обида.
— Как это нехорошо! — воскликнула она и погрозила Румпфу своим изящным пальчиком. — Вы потешаетесь надо мной, господин гауляйтер.
Граф Доссе сидел совершенно подавленный.
— Шарлотта! — умоляюще крикнул он через стол, но никто не обратил на него внимания.
Румпф надрывался со смеху.
— Вы неподражаемы, «мадам Австрия»! — воскликнул он.
Даже официанты в черных фраках, накрывавшие на стол, и те смеялись. По такому поводу и они были вправе проявить человеческие чувства. Между прочим, очарованные столь необычной красотой, они обслуживали Шарлотту с особым вниманием.
Румпф наконец угомонился. Он наполнил бокалы, выпил за здоровье Шарлотты и продолжал:
— Я недавно читал, что две молодые дамы, англичанки, просто вылезли из самолета как раз в тот момент, когда он пролетал над Лондоном,
— Они, наверно, хотели покончить с собой, — заметила прекрасная Шарлотта, не подозревая того, что ее замечание вновь вызовет приступ бурного веселья.
— Надо думать! Надо думать! — давясь от смеха, вскричал Румпф, и все общество присоединилось к его хохоту. — Надо думать, прекраснейшая «мадам Австрия»!
Но прекрасная Шарлотта обиделась. Она высоко подняла брови, больше никого не удостаивала взглядом, и вдруг, как по мановению волшебного жезла, стала неприступной. Но примечательно, что волнение сделало ее еще красивее. Точь-в-точь разгневанная богиня.
Даже на Румпфа это произвело впечатление. Поняв, что зашел в своих шутках слишком далеко, он перестал смеяться. В то же мгновение в зале воцарилась полная тишина.
— Я хотел только сказать, — примирительным тоном обратился он к обиженной Шарлотте, — что пассажиры воздушного транспорта напрасно стесняются. Надо привыкнуть к морской болезни в самолете. Недавно мы летели в Кельн; погода была прескверная. Мы, конечно, старые ландскнехты, но признаюсь вам, прелестная Шарлотта, что блевали, как собаки, ничуть не стесняясь. — Румпф раскатисто засмеялся.
Шарлотта скривила свой накрашенный ротик в улыбку. То, что гауляйтер назвал ее просто по имени, немедленно ее с ним примирило.
Румпф заговорил о путешествиях по морю; на пароходах пассажиры опытнее, чем в самолетах.
Шарлотта с радостью ухватилась за новую тему и спросила, много ли ему приходилось плавать по морю.
— По морю? — вскричал Румпф. И стал на своих толстых пальцах перечислять моря, которые он переплывал. — Атлантический, Тихий, Индийский океан, — начал он и долго не мог остановиться. Когда он достиг Желтого моря, ротмистр Мен встал, чтобы произнести тост в честь гауляйтера.
XVIIIРадостно сиявшее лицо графа Доссе омрачилось, снова сделалось серым и усталым. Налет красоты исчез. Осталась лишь легкая улыбка, настолько деланная, что, казалось, он забыл ее на лице. Граф не слышал, что говорил ротмистр Мен, он машинально взял в руки свой бокал, когда все встали, машинально открыл рот, когда все закричали «хайль», но с губ его не сорвалось ни единого звука.
С того момента, как Шарлотта обрела благоволение гауляйтера, ей ни разу даже не пришло в голову посмотреть в сторону графа, хотя бы улыбнуться ему. Словно его больше не существовало.
Куря сигарету за сигаретой, он украдкой наблюдал за ней. Улыбка ее стала живее, искристее, глаза блестели лихорадочно и ярко. Она выпила полный бокал шампанского, а ведь она его не выносила! Он хорошо знал ее! Она стремилась покорить Румпфа, влюбить его в себя. Надо было видеть, как она выставляла напоказ свою грудь изваянную богом. Берегись, Шарлотта! Она любила простых, сильных, здоровых мужчин. Почему бы ей и не любить их? Даже таких невежественных и примитивных, как этот Румпф, бывший кок на грузовом пароходе.
Когда она шутливо погрозила гауляйтеру пальцем, сердце замерло в груди у Доссе. Какая непостижимая наивность! Она ведь не знала этого «простого человека из народа», не знала его безграничного тщеславия, его причуд, которые в одну десятую долю секунды могли обернуться гибельной ненавистью.
Официанты рядами ставили на стол бутылки с шампанским и ликерами. Все было готово для кутежа. Румпф закурил сигарету и громко рассмеялся. Он чувствовал себя в своей стихии. Когда гости, мертвецки пьяные, валились на пол, он бывал доволен. Хорошенькая Клара, уже подвыпившая, разбила бокал и начала смеяться, как звонкий колокольчик, который никак не может замолкнуть. Участь Клары лежала на совести ротмистра Мена, как и участь многих других до нее. Он прокутит ее деньги, а когда у нее ничего не останется, сбежит от нее. Сбежит немедленно!
