Татьяна Алфёрова - Поводыри богов (сборник)
Еще дальше смотрел Сновид: на возмужавшего воеводу Свенельда, поверяющего свои тайны не советнику, не отроку, не волхву, не человеку вовсе, а маленькому идолу, бронзовому Перуну с позолоченной головой и молнией в руке.
– Игорь, – объяснял Свенельд идолу, – трус. Согласился на малую дань, согласился сразу, как предложили. А мог взять у греков втрое, если б дошел до Царьграда. Силы у него хватало, войско сытое, неусталое. Захотел повторить поход вещего Олега, да повернул, едва краешек добычи ухватил. С легкой добычи вовсе на уступки пошел греческому-то царю. Был бы жив Олег, разве бы греки столько воли себе взяли! Да и ты стоял бы в большом нарядном капище, а не в моем походном храме. Тебе тоже ущерб от Игоря, не захотел ленивый князь менять установившийся порядок, тебя во главе ставить. Хитрей решил: признал Ящера первым богом, как раньше, а большую часть его, Ящера, законной добычи – жертвы наказал волхвам на свой двор нести, дескать, князь сам будет решать, что жертвовать в капище, что в кремле оставлять. И Ящера Игорь обокрал. Но это только в Ладоге, киевских столичных волхвов побоялся.
Идол же кивал Свенельду золоченой головой, тяжело ворочал негнущейся шеей, ронял слова, как ржавые древние наконечники:
– Отправляй Ольгу с Асмудом древлян воевать, пока Игорь не вернулся. Добуду ей удачу. Ольга же отдаст тебе древлян на прокорм, за память о вещем Олеге, Игорь не посмеет возмутиться ее решением. Древляне тебе аккуратно станут дань платить.
Немного дальше видел Сновид, видел, как пьяные гриди подступали к Игорю, развалившемуся во главе длинного стола, уставленного снедью и корчагами с вином, как жаловались на свою бедность, кивали на богатство Свенельдовых воинов. Два любимых белокурых отрока князя Игоря аж плакали от зависти, словно девушки, и твердили: полно серебра у косматых древлян, зачем мы, дружина Игоря, сами не сходим за серебром, труд не велик, только суму побольше приготовь. И пьяный Игорь обещал; обещал и трусил древлян, а протрезвев, трусил Свенельда, но возвращался из очередного похода воевода Свенельд, с радостью уступал древлян Игорю, да еще подначивал, что нигде дани не взять легче. А после шел воевода на берег широкой реки, не Волхова уже – Днепра, доставал бронзового идола и обещал:
– Перуно! Скоро исполнится! Совсем недолго осталось Игорю княжить.
И распрямлялись дикие вязы, такие же косматые и кряжистые, как древляне, рвали тело князя Игоря надвое, а где стекала его кровь, не росла больше трава, одни сухие лишайники, несущие дурную болезнь и розовые пятна по всему телу.
Но княгиня Ольга не плакала у себя в тереме, как плакала бы всякая другая жена и вдова, а готовилась к войне и сама ехала вместе с войском, легкий меч висел у нее на поясе. А уж после того похода ездила без устали по всей земле – отныне своей, по всем владениям, наводила порядок после Игоря. Каменные охранные знаки ставили там, где Ольга полагала границы; корпели писцы, готовили грамоты об Ольгиных победах; а похожи те грамоты были на кощуны, на сказки и песни. Не о войне говорили – о мудрости да хитрости Ольгиной, не о битвах, а о птицах-голубях, выпущенных княгиней нести к родному древлянскому жилью прожорливый огонь в красных лапках. В тех грамотах нежные голуби, взятые ее хитростью как дань с каждого древлянского двора, приносили Ольге победу, а не суровые воины.
Далеко-далеко видел Сновид, другое видел, но похожее, где зло опять порождало зло, умножаясь. Видел, как Ольгин сын великий воин князь Святослав на острове в устье могучей реки погибал зимою от голода вместе с дружиной, как воины его варили и ели кору, как рыли снег, выискивая корешки и мерзлых лягушек. И опять воевода Свенельд – шатаясь от слабости, на том же проклятом острове, отойдя от прочих, – говорил с идолом, требовал у Перуна:
– Ну одно слово, хотя бы знак подай – твой это сын? Твой или Игоря? Дай мне знак! Чей сын Святослав?
Молчал идол, может, голодный, не мог башкой ворочать, да только нечем было Свенельду бронзовому истукану губы смазать. Масло съели, кожи съели – всё съели. Только почести и остались: теперь Перун главный бог в дружине у князя Святослава.
Видел Сновид, как бежал прочь воевода со своими лучшими воями во время битвы с печенегами на Днепровских порогах, а на счету был каждый человек, тем более такой, как Свенельд. Бежал, бросил своего князя Святослава на верную смерть. Надеялся ли, что Перун защитит сына? Коли Святослав – от Перуна. А если это Игоря сын, то не жалко: вырвать поганое семя, и дело с концом. Некому оплакивать – Ольга не ждет их в Киеве, умерла Ольга и похоронена совсем по другим, не урманским обрядам. Ольга тоже предала Свенельда: умерла раньше.
Вскоре после предательства Свенельда совсем уж страшное видел Сновид, видел, как печенежский хан сидел на свернутом рулоном пестром ковре, залитом овечьим жиром, в богатом шатре, похвалялся победой, а в руке у него чаша с вином, а чаша та – из головы князя Святослава, из черепа его распиленного. Век душе Святослава мучиться, век не подняться на Поля Счастливых Сражений, болит голова у души, теребит она прозрачной рукой прозрачные, длинные, отливающие золотом, как у отца, усы…
Совсем далеко видел Сновид, и еще дальше. Седой и дряхлый Свенельд оплакивал сына своего Люта, новая молодая жена у воеводы, но не зачать ему другого сына. Олег убил Люта, новый Олег, названный в честь вещего, сын Святослава, но внук ли Игоря – Перун знает. В древлянских лесах, полных бегающей, летающей и прыгающей добычи, где вечные вязы стоят высокой стеной, охотился Лют Свенельдович. Он привык к этим ловлям с детства, но леса вместе с древлянами отошли семье великого князя, а не его роду. После страшной смерти отца на Днепровских порогах князем сел юный Олег. Рассвирепел юнец, повстречав на своей земле Люта, сына воеводы-предателя и своего ровесника. Ровесники – они ведь либо дружат насмерть, либо бьются до смерти. Олег проткнул Люта острым копьем. Но вскоре сам погиб во рву у глухих ворот города Овруча, куда столкнули его дружинники, спасаясь тем от войска Ярополка, другого Святославовича, родившегося годом раньше Олега, старшего брата.
Недолго старый Свенельд уговаривал Ярополка пойти войною на родного брата. Легко уговорил: власть одна, на всех братьев не поделишь. Лежит мертвый Олег у промокших кровью сапог Ярополка, плачет старший брат, укоряет воеводу: «Ты этого хотел!» – но поздно, на скользких лапах ползет дальше, к следующему брату зло, блестящее и гибкое, как гивоит.
Не вспомнить Свенельду, кто выпустил зло на свободу, остается только верить – Игорь, слабый и жадный князь, открыл клетку. Вот до Игоря были князья храбрые и добрые. И получается, что Свенельд хотел зло остановить, потому привел смерть к Игорю, мужу Ольги. Но он же привел смерть к Святославу, сыну Ольги, и к юному Олегу, внуку Ольги. Княгини, любимой великим князем вещим Олегом. Просто Любимой.
А на севере, за много-много дней пути, под Волховом, Ольховой рекой, мерцает, ждет своего часа Сокровище под пальцами самого первого князя. Умрет зло, золото выйдет на поверхность. Или в тяжелый год вынесет его речным потоком, даже если волхвы не сдержат клятвы, не передадут Слово, открывающее пещеру Рюрика под Волховом. Сокровище поможет сохранить Город и князя, если князь будет законным, от Рюрикового семени не то от Перуна.
42
Найденыш почувствовал легкий трепет: так ветер с травой разговаривает. Сделалось темно, влажно и мягко беззвучно, как на песчаном дне глубокой реки. В темноте над лицом двигалось нечто крупное, неповоротливое, тоже мягкое, но плотнее воды. Легло на Найденыша – Ящер, догадался он, но Ящер был теплый, ласково гладил кожу сотней маленьких круглых ртов с пузырьками воздуха. Рыбки, вспомнил Найденыш, – гладят тело, вынимают воду из головы, наполняют воздухом, принесенным в клюве, согревают, ласкают. Совсем согрелся, голова не болит больше, нет воды в голове, совсем хорошо ему, а над ним склонились – кто? Родные? Родители? – какие-то близкие любящие люди, чтобы помочь ему, вытащить, вернуть сюда, домой, в славный мир, на твердую почву, на землю.
Он осторожно приоткрыл глаза. Голова действительно не болела. Нежный кудрявый трилистник клевера переплетался с рассеченными блестящими и твердыми листьями калгана, как сон с явью, травяной ковер поддерживал, пружинил под руками, проснувшимися прежде глаз.
«Какой удивительный сон приходил нынче, – вспомнил Найденыш, стискивая пальцами перепутавшиеся стебли травы и мгновенно успокаиваясь. – Страшный мир, яркий, чужой и беспощадный. Мир князей, и князья были рядом со мной, не только вещий Олег или князь Игорь, а новые, незнакомые. А ведь я и вещего Олега никогда не видал, но там, во сне почему-то сразу узнал. И в палатах княжеских не бывал, а надо же, во сне, вот пустили прямо в палаты. Что-то после было еще – дурное. Пока просыпался, помнил немного, сейчас уже нет. Что-то такое, чего не бывает. Вернее, не должно быть. Зло ползло, как гивоит по камням, оставляя за собой жирный и скользкий темный след, а след этот ложился на людей…»
